– Они меня бесят.
– Знаю, – говорит она, не давая мне огласить список жалоб. – Но будь с ними полюбезней. Они от тебя в восторге, особенно Мэдисон.
– Ты с ней дружишь, чтобы меня позлить? – Это я о ее лучшей подруге детства, Мэдисон Орр.
– Возможно, это тебя шокирует, но моя дружба с другими людьми тебя касается мало.
– Но их поведение очень даже меня касается.
– Мэдисон любит тебя.
– Мэдисон говорит обо мне в третьем лице, когда я стою прямо у нее перед носом.
– Да, так и есть. – Кейт слегка морщит нос. – Но это она не со зла.
– А еще тебя разве не раздражает, как она держит ручку? Берется за нее всеми пальцами и давит как ненормальная, – я пытаюсь неловко изобразить ее манеру письма.
– А ты расскажешь мне что-нибудь о том парне из Кэпа?
– Одно я могу сказать совершенно точно: если он так же держит ручку, то наши отношения обречены с самого начала. Но я знаю, что это не так.
– Огоо. То есть у вас уже отношения?
– Не знаю. Нет. То есть, конечно, мы состоим в некоторых отношениях. Учебных, – я поворачиваюсь, чтобы взглянуть ей в лицо, и она садится. – Но мне, правда, кажется, что между нами есть связь.
И я подробно рассказываю ей обо всем-всем-всем, что касается его. Обо всем, кроме фамилии: каждую восхитительную мелочь, особенно те из них, что подчеркивают наше сходство. Когда я заканчиваю свою восторженную речь (и даже во время нее я не забываю о знаках препинания), Кейт спрашивает: «Сколько ему лет?» Я словно на полной скорости врезаюсь в стену. И ведь видела ее, но решила не обращать внимания.
Бах! Ой!
Эммм.
– Он старше, – отвечаю я и валюсь обратно на кровать.
Туше.
– Джози, что такое? Сядь.
– Не могу. Лифчик меня перевешивает.
Я почти ничего из-за него не вижу. Хорошо, что Кейт ложится рядом и утыкается в меня плечом.
– Старшекурсник?
– Нет, но он старше, и я… – Даже выговорить ничего не могу, поэтому просто шумно выдыхаю и закрываю глаза.
– Тебе почти шестнадцать, то есть почти тридцать. Иногда. А в другие времена – двенадцать.
– Как-то не очень утешительно звучит.
– Знаю, что нет. Но просто знай: ты не похожа на обычных шестнадцатилетних девочек. И я уверена, что Итан это видит.
– Он видит, что мне шестнадцать. И я вижу. И ты. И весь мир.
– Но тебе же не вечно будет шестнадцать
– Знаю. Кейт, я правда знаю, и я твержу себе, что, возможно, когда-нибудь мы узнаем друг друга получше, и я, может, ему понравлюсь. Очень понравлюсь. Но до этого еще так далеко, а мне-то он уже нравится. Очень. И я не знаю, что делать с этими чувствами. Я даже не знаю, что это за чувства. Их много, и они настоящие, и я совсем запуталась.
– Просто не пугайся этих чувств, – говорит она, снова садясь. – Любовь – это очень серьезная штука.
– Ты думаешь, это любовь?
– Может быть. И если это так, то она продлится долго. И тебе нужно просто смириться. Любовь нельзя решить, как уравнение по математике.
– Я все могу решить, как уравнение по математике. Ну, почти все.
– Но не это. А какая у Итана фамилия?
– У него нет фамилии. Он как Стинг, Мадонна, Боно. Просто Итан.
– Я не буду гуглить его.
– Еще как будешь. – Я приподнимаюсь на локте.
– Да, наверно, буду, – она хихикает.
– И что, твое чувство к Джоффу тоже серьезное и огромное?
– Мое чувство к Джоффу очень настоящее и очень сильное. И я знаю, как ты к нему относишься, поэтому лучше пойду.
Она уже стоит в дверях, когда я спрашиваю ее:
– То есть ты правда его любишь? Его?!
– Джози, – она вздыхает. – Мы мило поболтали, и мне нравится говорить с тобой об Итане, но ты хочешь все испортить и заводишь разговор про Джоффа, чтобы можно было его оскорблять…
– Нет, не поэтому! Это просто приятное дополнение.
– Ну вот, началось. Все, я ухожу.
Она закрывает за собой дверь, и я остаюсь в комнате одна, вся в расстроенных чувствах и в лифчике, который, что бы там ни говорила Кейт, чрезвычайно нелеп. Чтобы заполнить эти чашечки, мне придется напихать их носками, хомяками или чем-нибудь еще.
Через пару минут я собираю волосы в хвост и пытаюсь освободиться от лифчика. И тут меня осеняет. Так вот что он символизирует! И этот лифчик, и контактные линзы, и проколотые уши – все это изменения и улучшения, которые предстоят мне в будущем. Я швыряю бюстгальтер в ящик комода, закрываю его и в бессилье валюсь на кровать. Какое тупое слово.
Когда?
Глава 21
В субботу утром, когда я спускаюсь к завтраку, папа сидит за столом. Что-то поменялось. Что-то совсем, совсем неправильно. Упаковка хлопьев стоит не на той полке. Молоко – не в том углу холодильника, а миски сушатся над раковиной.
Я быстро оцениваю ситуацию. Миски. ВСЕ миски. Молоко. Хлопья. Все? Вот вообще все?
Я смотрю на отца. Он сидит за столом, по лицу расплылась маниакальная улыбка. Он наблюдает за мной с ручкой в руке, и перед ним раскрыт его новый блокнот в кожаной обложке.
– Очень смешно, – говорю я.
– Не обращай на меня внимания. Я просто наблюдаю.
Я вытираю миску и приступаю к приготовлениям, сначала убрав все на свои места. И сразу пришлось все вынимать обратно.
Спустя двадцать минут я кричу папе из туалета на нижнем этаже:
– И опять очень смешно!
Он вынул туалетную бумагу из держателя и положил на унитаз два рулона от конкурирующих производителей. Несколько секунд уходит у меня на то, чтобы пощупать бумагу и понять, какой же пользоваться. Вернувшись, я сообщаю об этом папе и добавляю:
– На работе затишье, что ли?
– Просто интересуюсь своими девочками, – он записывает что-то в блокнот. – Фиксирую твою реакцию на непредвиденные изменения в окружающей среде.
– Ненавижу непредвиденные изменения в окружающей меня среде. Мог бы просто записать это и не мучиться.
– Самостоятельно предоставленные сведения обычно неточны. А еще мне очень нравится ставить опыты.
– А для Кейт ты какой опыт задумал?
– Свадьба и так уже станет отличным экспериментом. Если бы я мог устроить ее в пробирке, то так бы и сделал.
– Если бы я проводила опыты касательно свадьбы, я бы написала в своем блокноте, что Кейт изменилась к худшему, и свернула бы лавочку ради ее же блага. Отменила свадьбу, пока никто не пострадал.
– Согласен, что Кейт сейчас не в себе, но по большей части это просто следствие стресса. После свадьбы она снова придет в норму.
– Не могу согласиться, что именно свадьба изменила Кейт и что эти изменения временны. Я заметила упадок сестричества задолго до того, как была объявлена дата, но после помолвки. Следовательно, Джофф, как единственная новая переменная в наших отношениях как сестер, является причиной ее падения.
– И как же проявился этот упадок сестричества?
– Нарушенные обещания, а также прямая и косвенная критика моей внешности, – я поднимаю три пальца один за другим. – Вчера мы отлично поболтали. Она была похожа на прежнюю Кейт, но, естественно, все поменялось, когда разговор зашел о Джоффе. Между нами словно стена выросла. Кейт, услышав его имя, просто встала и ушла. – Я вздыхаю. – Ага, и еще она делает то, что он говорит, просто потому, что это он ей сказал.
Я думаю о молчании, что длилось несколько недель, и о жесте дорожного патрульного.
– Знаешь, а ведь вполне может быть, что он хитрый манипулятор, и Кейт лишь пешка в его руках. Может, он задумал совершить какое-нибудь преступление. Зря вы с мамой так спокойны на его счет.
Папа закрывает блокнот и кладет ручку на стол.
– Что в нем тебе нравится меньше всего?
– У меня есть список из восемнадцати пунктов, в число которых входит то, как он произносит фамилию «Ренуар». А можно сделать так, чтобы он мне не подмигивал? Дикость какая-то.
– И какой пункт из списка самый важный?
– Кейт из-за него поменялась. Теперь она его невеста, а не моя сестра. Росс такого с Мэгги не проделывал.
– Кейт не стала тебе меньше сестрой просто оттого, что выходит замуж.
– Еще как стала. И, похоже, я одна это замечаю. Он встает между нами.
Мы с папой обмениваемся долгим серьезным взглядом. В его глазах я читаю, что он воспринимает мои слова всерьез. А мои, как я надеюсь, говорят ему, как я страдаю. Гораздо сильнее, чем если бы дело касалось только произношения французских фамилий.
– Ты хочешь, чтобы я поговорил с Кейт?
– Я хочу, чтобы ты отменил свадьбу. Я серьезно.
– Я не собираюсь отменять свадьбу, но применю свои профессиональные навыки, – он ставит руки в боки.
– Как?
– Постараюсь наблюдать за происходящим непредвзято. Насколько смогу.
– А если я права? Если ты увидишь, что Джофф и правда встает между мной и Кейт, что ты будешь делать?
– Наверное, поговорю с Джоффом, – подумав, отвечает он. – Очень серьезно поговорю. Обещаю тебе.
– Хорошо. Потому что если он джентльмен, то сам отменит свадьбу, чтобы восстановить гармонию в нашей семье. У нас была гармония, пока не появился он. Ты должен это признать.
– Признаю, – говорит папа.
– Спасибо, – благодарю я, чмокаю его в щеку и собираюсь уходить.
Но стоит мне повернуться, как он берет меня за руку и приглашает сесть обратно в кресло:
– Я сделаю, что смогу, Джозефина. Но и ты тоже сделай.
– А что я смогу?
– То же, что и я. Я рассчитываю, что ты понаблюдаешь за Кейт и Джоффом и постараешься быть непредвзятой, и…
– Но я…
– И, – говорит он погромче, – у тебя получится, если ты постараешься.
– Но я уже знаю, что он ей не подходит.
– Правда?
– Да, и я жду, когда вы тоже это заметите.
– Ха! – Он наклоняет голову назад, а потом возвращается к своему блокноту.
Я бреду в комнату, принюхиваясь к запаху чужих ног. «Ха» никогда, никогда не значит просто «ха». Уж точно не на языке доктора Шеридана. У него ужасно много значений, о которых надо догадываться самой. В этом, собственно, и смысл этого слова.