– Не одно, – сказала Ленка, – от угла до лестницы. Сколько там? В нашей школе было четыре окна, а ваша школа такая же. Значит, всего четыре.
Это было ужасно. От угла до лестницы – маленькая лесенка в три ступени с площадкой для разгрузки машин – и правда было четыре окна. Четыре огромных окна выше человеческого роста.
– Наверное, там все-таки висит камера, – пожала плечами Ленка, – жаль. Ну, ты не мог этого знать, Митя.
– А ты, значит, в своей прошлой школе знала про камеру? – не выдержал я. – Или я чего-то не понял? Где ты разбила окна, Долгорукая?
– Какой ты нудный, Витя, – скучным голосом сказала Ленка, – как будто не ребенок, а старый дед. Ну разбила и разбила где-то, подумаешь. Зато есть, что вспомнить.
– Митька, ты больной, что ли? – сказал я. – Ты вообще понимаешь, чем это может закончиться?
– Не пугай его раньше времени, – сказала Ленка. – Ой и вообще, хватит ныть. Ты нам кто, чтобы читать нотации? Папаша, что ли?
– Я ушам не верю, – перебил меня мужчина с коляской, – ты шутишь, мальчик? Девочки не бьют стекол!
– Еще как бьют, мужчина, – ответила женщина с собакой. – Лично я вообще стояла на учете в детской комнате милиции.
…И еще кое-что
– Лена права, – грустно сказал тогда Бочкин, – мне надо бежать, и чем дальше, тем лучше. Может быть, даже тайга – это слишком близко. Может быть, нужно идти куда-то еще дальше. И мне действительно лучше быть одному – так меня не заметят.
Долгорукая кивнула.
– К тому же, если бы дело было только в разбитых окнах, – сказала она, – все было бы не так ужасно. Подумаешь, окна.
Я похолодел. Что еще Бочкин успел натворить, пока меня не было?
– Я взломал электронный журнал, – сказал Митька. – Это было довольно легко, даже удивительно, до чего легко, Вить.
Я так и сел. Да, это посерьезнее окон…
– Ты же знаешь, – продолжал он, – что я секу в этих делах.
Я знал. В отличие от меня, Митька уже твердо решил стать в будущем айтишником и даже придумывал небольшие, но забавные игры. Писал коды, вот как это называется. В этом смысле Бочкин был звездой школы – удивительно, что при таких талантах он иногда плавал в математике. Ему легко давалось сложное, и сложно – элементарное. И вот теперь он зачем-то совершил настоящее преступление! Поставил талант на опасные рельсы, как сказал бы мой отец.
– Зачем, Митька? – осипшим от волнения голосом произнес я. – Ты вообще понимаешь, что натворил?
– Ой, да ничего он такого не натворил, не нагоняй! – отмахнулась Ленка. – Просто исправил несколько оценок. Даже не себе. А если не себе, то у него как бы и нет мотива. Знаешь, как говорят? Ищи, кому выгодно.
– И кому же он их исправил? Может, тебе?
– Так, некоторым. Может, и мне, а ты что? Против? – огрызнулась она. – Не придирайся. Может, это еще никто и не заметил. Может, тебе вообще все послышалось, и Митя ничего такого не говорил. Да, Митечка?
Голос у нее стал такой нежный, такой ласковый, что я сразу понял, кому и что Митька точно исправил в этом чертовом журнале.
Митька смотрел в окно. За окном почти горизонтально летели снежинки. Первый снег в этом году. Я чувствовал, что Бочкину худо, и это не я летел с горы, как снежный ком, а мой бывший лучший друг. А Долгорукая его подталкивала, чтобы он летел все быстрее и быстрее. И зачем, зачем я тогда заболел?
– Митька, – сказал я, – надо признаться, вот что. Надо сейчас же пойти и признаться. Тебя простят, Митька. Ты сделал это по ошибке.
– Ага, – усмехнулась Долгорукая, – по ошибке, ну да. Митя, слушай меня, а не этого слюнтяя, – не надо признаваться. Не пойман – не вор. Тебя не поймали, а значит, ты не при чем. Слышишь? Мало ли, кто мог это сделать? Может, это вообще какие-то левые хакеры!
Митька молчал. Наверное, думал, как будет идти к Уральскому хребту и жить пять лет в тайге, скрываясь от полиции. Вот уж не думал я, что Бочкин такой дурак!.. На фоне взломанного журнала четыре разбитых окна уже казались мне сущими пустяками.
– Мама умрет, наверное, – сказал Бочкин бесцветным голосом, – от горя. Она так мной гордилась, а я…
– Не умрет, – зло ответила Долгорукая. – Ты еще поплачь, как девчонка. Тьфу, противно смотреть. «Мама умрет», – передразнила она, – тю-тю-тю.
Бочкин не ответил. Он даже не повернулся. А меня словно ударило.
Слушай, ты!
– Слушай, ты! – сказал я. – Ты вообще думай, что говоришь. Я не посмотрю, что ты девочка, ясно?
Долгорукая смотрела на меня злыми и прекрасными глазами. Маленький аккуратный носик вздернулся, одна ее бровь медленно поднялась. Даже ободок – и тот стал выглядеть как-то по-боевому.
– И что ты мне сделаешь, Пустельков? Ударишь?
– Я не бью девчонок, – ответил я, – я пойду и расскажу, что это ты подговорила Бочкина. Что ты его заставила. И что он не виноват, что ты оказалась такая… такая… такая мерзкая!
– А ты-то сам, – усмехнулась она, – прямо лучший друг, куда-а-а там! На его место сели! Он обиделся! Хороший друг, ничего не скажешь. Его компот взяли, ай-яй-яй!
– Ты права, Долгорукая, – ответил я, – друг из меня вышел и правда не очень. Но я не делал Митьке плохого.
– Да-да, – откликнулась она, – просто бросил, и все.
И тут я вспомнил, что делал. Делал я Митьке плохое. В отместку, со зла. От этой мысли мне захотелось плакать. Я почувствовал, как глаза стали предательски мокрыми. Я сжал кулаки и начал считать про себя до десяти – чтобы успокоиться. Не помогало. Я считал и считал, а Митька все молчал и молчал, а снег все летел и летел, и скоро за окном стояла белоснежная непроницаемая снежная стена, и в комнате стало темно от нее. И внутри меня стало темно, и на семидесяти трех я не выдержал и выбежал из Митькиной квартиры, оставив его наедине с Ленкой. Я выбежал на улицу, в снежную пелену и бросился прочь.
Я сбежал.
– Ну вот, – вдруг сказал парень с телефоном, – разрядился. Ты долго рассказываешь, прямо лонгрид.
Остальные зашикали. Мужчина с коляской задумчиво смотрел на свою девочку, укрытую розовым одеялом. Она крепко спала. Женщина с собакой качала головой. Старушка погладила меня по плечу и сказала:
– Ситуация была сложная. Не кори себя сверх меры. Любой на твоем месте мог поступить как угодно, в том числе и сбежать. Иногда нужно взять паузу.
Я промолчал. Да, взять паузу – это звучит красиво, даже благородно, по-книжному. На деле-то я просто убежал, потому что не знал, что со всем этим делать.
– Что было после? – спросил мужчина в костюме. – Что-то же было, верно? Прошло много времени, ситуация должна была разрешиться.
До ноября
Конечно. Я добежал до дома и… хотелось бы сказать, что к тому моменту я принял какое-нибудь важное решение, но нет.
Дома было так спокойно, так тепло и мирно, на кухне мама громыхала посудой, болтал телевизор. Все, как всегда. Я лег на кровать и накрылся с головой одеялом. Хотелось спрятаться. Я вроде и убежал, но голова моя осталась там, в Митькиной квартире.
«Да нет, – сказал я сам себе, – ни к какому Уральскому хребту он не пойдет, что за бред. Не такой Бочкин дурак, чтобы всерьез поверить в бредовый план Долгорукой. Надо что-то предпринять, но что?»
Какая-то мысль мелькнула. На мгновение. Я ухватился за ее кончик и потянул что есть силы.
Откуда она взялась вообще?!
В комнату заглянула мама. Увидев ме-ня под одеялом, она испугалась.
– Ты в порядке? – спросила она почему-то шепотом.
– Да, – ответил я. – Мам?
– Что, сынок?
– А если человек пришел в школу не первого сентября, а, предположим, в ноябре, это о чем говорит? Ну, в смысле, почему человек мог прийти не тогда, когда нужно, а позже?
– Я поняла, – ответила мама, присаживаясь на край кровати, – а кто пришел не тогда, когда нужно? У вас кто-то новенький, да? С ним какие-то проблемы? Что случилось?
Как это взрослым удается? Сразу понять главное?
– Да нет, – ответил я, – просто интересно. Ведь это странно, что человек где-то был до ноября, а потом раз – и появился, да?
– Ну… он мог переехать, например, – сказала мама, – или его могли перевести из другой школы в вашу. Это какой-то новый мальчик? У тебя с ним нелады?
– А почему кого-то могут перевести? – не ответил я, думая о своем.
– Всякое может быть. Может, не ужился в прежней школе, а может, натворил дел, и школа избавилась. Он хулиган?! – вдруг воскликнула мама. – К вам перевели хулигана из другой школы? Ну вот, отлично! Я так и знала, что что-то не так. На тебе уже неделю лица нет! Хочешь, я позвоню вашей классной? Или директору? Это же безобразие, если в нормальный класс…
Но я перебил ее.
– Не надо никуда звонить, – сказал я, – ничего такого у нас не произошло. И это не хулиган, а просто девчонка, новенькая. Мне просто интересно, почему она пришла к нам в ноябре, а спросить, сама понимаешь, я как-то не могу. Вроде как лезу не в свои дела.
Мама успокоилась, разулыбалась, даже зарумянилась.
– Ааа! – сказала она весело. – Новенькая девочка! Это интересно. Симпатичная?
– Ага, – ответил я. А что еще я мог сказать? Что она не просто симпатичная, а – что уж там – красивая? Что она, может быть, самая красивая во всей параллели, а может, и во всей школе? Что у нее длинные волосы и огромные глаза? Что она втерлась в доверие к моему лучшему другу и он совершил преступление? Ничего этого я не мог сказать маме. Поэтому я просто сказал безопасное «ага».
Мама побежала на кухню, а я сел к компу и открыл карту района. Я знал, что Ленка живет где-то не очень далеко от нашей школы, ведь Митька ежедневно провожал ее и вряд ли это было на другом конце города. На карте я нашел еще две школы, кроме нашей. Я выписал их адреса на обрывок тетрадного листа, сложил его и спрятал в карман. Я знал, что нужно сделать. Хотя бы попробовать.
Я выясню, откуда взялась Ленка. И почему сейчас, а не в сентябре.