– На Урале, – буркнул я. В воздухе пахло скандалом.
– На каком еще Урале, Витя?! – взвилась мама. – Мне позвонила его мама, он со вчерашнего дня пропал! Ты знаешь, где он?! Как вы не понимаете, что родители…
– Да не знаю я! – закричал я. – Если Бочкин не ночевал дома, я тут причем? Что я ему, охранник, что ли? Может, он у родственников.
Но мама не собиралась сдаваться.
– Ты правда, что ли, не понимаешь? – спросила она, растерянно глядя на меня. – Ты представляешь, каково сейчас его родителям? А что будет, когда про это узнают в школе, Витя? Кстати! Он был в школе?
– Нет, – ответил я.
Я понимал. И мне самому становилось плохо от мысли, что Бочкина нет уже сутки, и что его мама сейчас, наверное, плачет и только и думает о своем Бочкине. Где он и что с ним. Я бы на ее месте вообще, наверное, умер от ужаса. И тут я понял, что я не умираю только потому, что действительно не очень понимаю, как испуганы его родители! Я все думаю про Долгорукую, а думать на самом деле нужно про Бочкина.
– Что у вас случилось? – спросила мама. – Скажи мне. Ведь ты все можешь мне сказать, ведь правда? Ты же знаешь, что мне ты можешь сказать все, Витя?
Я знал, что она готова услышать все. Но есть вещи, которые ни один человек не станет обсуждать с родителями. Удивительно, что родители и сами этого не понимают. Или не помнят. Ведь были они когда-то детьми.
Что я расскажу маме? Что Бочкин влюбился, что Долгорукая подбила его разбить окна и взломать электронный журнал? Что ее то ли выгнали из предыдущей школы, то ли она сама ушла? Или что мы так и не пожали друг другу руки, а значит, так и не помирились, хотя Бочкин хотел? Что я подставил его, назвавшись его именем, и что математичка плакала, а черные полоски, нарисованные на ее глазах, оставались четкими и ровными, словно она чертила их по линейке несмывающимся маркером? Или рассказать, что я назвал Бочкина тупицей и готов был драться с… с кем? С лучшим другом?
Это было слишком много для мамы. И как бы она поступила, узнав все это? Ведь ей не скажешь «Только никому!» – это я знал на собственном опыте. Мои секреты мама не воспринимала всерьез – ведь я ребенок. Выходило, что я не мог ей доверять. От этого было еще противнее. Может быть, я рассказал бы об этом отцу, но он уехал в командировку, а по телефону все это совсем не то, совсем не так…
Да и выходило, что не Долгорукая всему виной, вовсе не она, а я! Из-за меня Бочкин куда-то ушел. Мне было стыдно, но и подставляться я не хотел. В конце-концов Бочкин найдется, а осадочек останется. «Хороший из твоего Пустелькова вышел друг», скажут его родители, и будут правы.
Но мама расценила мое молчание иначе.
– Молчишь?.. – сказала она. – Ну молчи. Я думала, мы с тобой друзья, Витя. Жаль, что я так жестоко ошибалась.
– Я не молчу, – сказал я, – мы друзья. Просто я не знаю, где он. Ну правда, мам. Ты мне веришь?
– Верю, – кивнула она, – вернее, хочу верить, но раньше вы с Бочкиным были не разлей вода. Бочкин то, Бочкин это. И вдруг он пропал, а ты молчишь!
– Я не молчу!
– Ну не молчишь, но тебе как будто все равно!
– Мне не все равно!
– Не знаю, Витя, – сказала она, – но теперь все слишком серьезно. Подумай, где он может быть? Может быть, ты знаешь, но почему-то боишься сказать?
– Я не знаю! – закричал я. Я не хотел кричать, но и говорить спокойно не получалось.
– Хорошо, – сказала мама, – я тебе верю. Но все же подумай.
И она вышла из комнаты.
Я сел думать. Потом лег. В голове было пусто. Неужели Бочкин и правда ушел на Урал?
Я встал, вышел в коридор, оделся и открыл дверь. Мама выглянула из кухни, но ничего не сказала.
– Я не знаю, где он, честно, – сказал я, выходя.
Бантик из Долины волшебных холмов
Где Бочкин, я и правда не знал. Но я знал, где Долгорукая.
Долгорукая жила неподалеку, всего-то три улицы. В большом старом доме с узорами по фасаду, с высокими строгими окнами и портиками. Про портик я узнал от мамы. Каждый раз, как мы проезжали мимо этого дома, мама говорила: «Интересно, каково это – жить в доме с портиками». Это такие треугольные штуки над дверями. Мне всегда казалось, что ну портики и портики, подумаешь. И вот, надо же было такому случиться, Долгорукая жила именно в этом доме и каждый день входила и выходила из дверей, над которыми навис портик. Интересно, каково ей это?
Пока я бежал к ее дому, до меня вдруг дошло, что я не знаю ни номера квартиры, ни даже подъезда. Знай я хотя бы это, я мог обойти все этажи и позвонить в каждую квартиру – подумаешь. Но в доме с портиками было шесть подъездов и в каждом по десять этажей. На такой обход у меня ушло бы дня три, не меньше.
Но я не переживал. Что-нибудь придумаю. Может быть, мне повезет, и какие-нибудь старушки у подъезда укажут, где искать такую заметную девчонку. А она была очень, очень заметная, как ни крути. Бочкин был обречен.
Мне повезло. Сразу. Махом. Долгорукая вышла из первого подъезда с собакой – огромным рыжим псом – и, спустив его с поводка, уселась на лавку. Пес принялся бродить вокруг лавки со стороны газона и исследовать снег.
Я подошел и уселся рядом. Долгорукая буркнула что-то и сдвинулась немного левее. Хотя мы и были в ссоре, она все же подумала, что места мне остается маловато. Это был хороший знак. Я бы не удивился, если бы она, наоборот, как-нибудь раскинулась на лавке таким образом, чтобы я вообще не смог присесть. Например, закинула бы ноги.
Пес отвлекся от снега и подошел ко мне. Это был симпатичный взрослый ретривер – из тех, которых покупают маленьким детям. Добрый, послушный, миролюбивый пес с большими карими глазами и мягкой, чуть вьющейся шерстью. Он покачал хвостом, как бы говоря: «Привет-привет, а мы здесь гуляем», ткнулся влажным коричневым носом мне в ладонь, которую я протянул, чтобы погладить его, и пошел обратно, за лавку. Его хозяйке ничто не угрожало, да и неизвестно, что он предпринял бы, окажись иначе. Наверное, зализал бы обидчика насмерть.
– Его зовут Бантик, – сказала Долгорукая, – Бантик из Долины волшебных холмов.
Должно быть вид у меня был ошарашенный, потому что Долгорукая сначала очень серьезно посмотрела мне в глаза, а потом улыбнулась. Улыбка Долгорукой…
– Как у акулы? – встрял парень с разряженным телефоном.
Зрители зашикали на него, замахали руками. Молчи, мол, не лезь, когда не спрашивают.
– Почему – как у акулы? Улыбка была вполне такая… такая… ну… – замялся я, подыскивая верное слово. – Хорошая такая улыбка. Смешливая, понимаете?
– Бантик из долины чего?.. – произнес я, чувствуя, как от ее улыбки и последовавшего за ней смеха, у меня отнимается сразу все – и руки, и ноги, и даже голова.
– Из Долины волшебных холмов, – сказала Долгорукая, – это название питомника, в котором мы купили Бантика. Сразу видно, что у тебя нет собаки, Пустельков, иначе ты бы не удивлялся. Обычное дело.
– Почему Бантик?..
– А почему нет? – вернула Долгорукая. – Ты чего здесь? Живешь рядом или ко мне пришел?
Скрывать не было смысла.
– К тебе, – сказал я твердо. Долгорукая покачала ногой в ярко-красном сапоге и закусила губу.
– Надоело, – сказала она, – надоело все ужасно, понимаешь?
Я понимал. Мне тоже надоело, что все вокруг стало каким-то ужасно сложным, даже то, что еще вчера было простым и понятным, вдруг обрело загадочные формы.
– Я не нарочно села на твое место, – сказала Долгорукая, – так вышло.
– Я знаю, – ответил я. А что еще я мог сказать?
Чувствуй момент
Момент был подходящий. Я вдруг вспомнил мамин совет, который она давала не раз отцу: чувствуй момент. Раньше мне казалось это непонятным – как можно чувствовать момент? Чувствовать можно холод или жару, можно чувствовать, что у тебя болит зуб, или даже чувствовать, что тебя обязательно спросят на уроке, когда ты не готов! Но это были какие-то очень понятные для чувствования вещи, понимаете?
Зрители закивали. Это были сплошь взрослые люди, кроме девчонки, и они, конечно, понимали, что значит «чувствовать момент».
– Боль, жару или холод чувствует любое живое существо, – сказал мужчина с портфелем, – это естественные чувства, в них все просто. Но человек – существо совсем не простое, человек способен чувствовать самые неожиданные вещи. Чужую злость, например, чужое раздражение, даже если тебе улыбаются… чужую боль. Предчувствовать беду или наоборот радость, победу. Ты почувствовал момент?
– Да, – просто ответил я, – это был именно тот момент, который…
– Значит, ты повзрослел, – перебил меня мужчина. Он внимательно посмотрел на меня, открыл было рот, чтобы что-то добавить, но передумал и замолчал.
– Я почувствовал этот момент, – повторил я. – Долгорукая была немного другая, чем в школе. Какая-то… человеческая, что ли.
– Она и раньше была такой, – сказал парень с разряженным телефоном, – не ясно, что ли? Ее толкали, она падала и злилась. Очень по-человечески. Ее, может, избили даже – сам говоришь, что ссадина на лбу… это так…
– По-человечески?.. – закончила за не-го женщина с собакой.
– Глупо звучит, но да, именно по-человечески, – ответил парень, – не по-людски, но очень по-человечески. Люди, они такие. Я думаю снять про это видос. Про абьюз, буллинг и все такое. Как думаете, зайдет?
Женщина хмыкнула.
– Видос… – протянул мужчина с портфелем, – видос, абьюз, лонгрид, подкаст… человек, можно сказать, душу выворачивает, а этот туда же – видос ему. Что с вами такое вообще? Буллинг! Слово какое выдумали, гляди-ка! Из-де-ва-тель-ство! Вот, что такое ваш буллинг. Травля! Вот, что такое ваш абьюз. И сразу все выглядит проще и противнее, верно? А мы так не любим, нам так не надо, верно?
Мужчина с коляской поморщился.
– Да ладно, ладно, – миролюбиво ответил парень, – забейте. Ну так что там, с моментом?
Такая лёгкая дружба…
– Зачем ты…
– Зачем взяла Бочкина на слабо? – спросила она. – Не знаю. Просто так. Глупо вышло. Он дико испугался, кстати.