— Уходит, не уходит...— сказала Алла Кондратьевна.— Как замуж собирается. Сколько это может тянуться?..
Наташа вынесла из охотничьего домика нарядную цесарку с перьями, отсвечивающими металлическим блеском, и положила ее возле таза с глиной.
— Прямо в перьях? — спросил генерал Кузнецов.
— В одежке, — подтвердила Алла Кондратьевна. — А из глины она у нас голенькая выскочит... Наташа... Здесь у меня цветы стояли...
Наташа посмотрела на Сережу, неприметно улыбнулась, подошла к поленнице, взяла вазу с цветами и поставила ее на стол.
— Вот они, ваши цветы.
Алла Кондратьевна заметила на Наташе новые часы.
— Какая прелесть! Золотые?
— Ну не совсем золотые, — неловко ответила Наташа,— Но очень хорошие. Даже дни показывают.
— Балуете вы дочку, товарищ генерал.
Генерал Кузнецов посмотрел на Наташу, затем на Сережу. Наташа отрицательно покачала головой. Сережа месил глину так, словно его это совершенно не касалось. Генерал понимающе улыбнулся.
— Как же ее не баловать? Одна она у нас.
Слева, над поляной, с особым, всегда волнующим сердце посвистом пролетела тройка крупных уток — крякв.
Генерал Кузнецов потянулся было за ружьем, но они пронеслись так быстро, что он только вздохнул.
Сережа посмотрел вслед кряквам. Это были стремительные красивые птицы с серыми крыльями.
Алла Кондратьевна подняла с земли маленького поблекшего серо-пестрого чирка-свистунка за темные лапки и заигрывающе заметила:
— А канонада какая была!.. Вот уж не ожидала, что генералы так стреляют.
— Утка больно ученая стала,— начал оправдываться генерал Кузнецов.— За сто метров не подпускает.
— Генерал не тот, кто хорошо стреляет,— вступился за него Матвей Петрович.— Генерал тот, кто хорошо думает.
— На войне, Матвей Петрович, я не пуделял, — неожиданно обиделся генерал Кузнецов.
— Так вы тогда и генералом не были.
Генерал Кузнецов оставил шахматы, взял ружье, разломил, вложил патрон.
— Бутылка у вас есть?
— Бутылка? Какая?
— Пустая.
— Найдется. Принеси, Серега, бутылку. Там, на кухне...
Сережа принес из охотничьего домика зеленую бутылку из-под лимонада.
— Сережа! — предложил генерал.— Брось-ка бутылку вон туда, чтоб попасть в верхушку дерева... Давай.
Сережа швырнул бутылку, и тотчас генерал Кузнецов навскидку, не целясь, повел стволами, надавил на спуск, и бутылка в воздухе разлетелась вдребезги.
— Здорово! — уважительно сказал Сережа.— Дед Матвей! Покажите теперь и вы.
— Где уж мне,— стал набивать себе цену Матвей Петрович.
— Ничего, ничего, покажите,— предложила Алла Кондратьевна.
— Ну уж ладно,— согласился Матвей Петрович. — Карандаш есть у кого?
Генерал достал из кармана своей кожаной куртки металлическую золоченую ручку с держателем в виде оперенной стрелы.
— Да нет, такой жалко,— решил Матвей Петрович.
Он порылся в карманах своего пиджака, нашел карандаш, затем подобрал у поленницы небольшой топорик и подошел к березке. Это был, как отметил про себя Сережа, берез. На Полесье березой называют дерево, у которого ветви растут вниз, а если они растут вверх, говорят берез. Матвей Петрович сделал топориком насечку на коре, вставил в нее карандаш, пятясь, отошел назад шагов на двенадцать, с кряхтением присел, выпрямился, снова присел и, выпрямляясь, бросил топорик. Карандаш раскололся на половинки, а топорик вонзился в дерево. Все подошли к березу. Сережа поднял половинки карандаша, сложил их и дал генералу Кузнецову.
— Невероятно! — искренне восхитился генерал. — С таким номером можно и в цирке выступать.
— Цирк он и есть цирк. А в партизанах годилось. Немцам только это не нравилось.
— Почему? — спросила Наташа.
— Да... им у нас все не нравилось,— уклончиво ответил Матвей Петрович. — Кондратьевна! Что я тебе сказать хотел?.. Полиэтилена-то я не привез.
— Как? — строго спросила Алла Кондратьевна.— Почему?
— Гриша счетов не хочет оплачивать.
— Он что, с ума сошел? Где он? — зло спросила Алла Кондратьевна и повернулась к Сереже.
— Скоро будет,— неохотно ответил Сережа.— Он с Анной Васильевной.
— Ничего, — пригрозила Алла Кондратьевна. — Ему это так не сойдет.
Она расстелила на столе клеенку, положила на нее цесарку и принялась начинять птицу фаршем из рыжиков, зачерпывая его ложкой из эмалированной кастрюли. Генерал Кузнецов и Матвей Петрович снова уселись за шахматы.
— Э, нет, слонов я все-таки разменяю,— решил генерал.
— Алла Кондратьевна, специй вы никаких не добавляете? — спросила Наташа, наблюдая за тем, как Алла Кондратьевна начиняет цесарку. Шахматы ей надоели.
— Ни в коем случае. Только соль.— Алла Кондратьевна вдела в иголку суровую нитку и стала зашивать цесарку.— Нет в мире лучшей начинки, Наташа, чем рыжики. С рыжиком никакой трюфель не сравняется. Ведь он, рыжик, не сам по себе растет. Он корешками обязательно с сосной связан. Или с елкой. И берет от них самое полезное. Учись, Наташенька. Потом в Москве всех удивлять будешь. В «Метрополе» такого не подают.
Для нее отъезд Наташи был делом настолько решенным и естественным, что и Сереже вдруг показалось, что Наташа уже не здесь, что она уже живет в Москве и знает, где этот «Метрополь», а сюда приехала в гости, ненадолго, и сейчас же уедет.
— Вот, товарищ генерал,— раздумчиво продолжала Алла Кондратьевна, — двух женщин, которые государствами правят, я знаю. А есть где-нибудь женщины — генералы?
— Как-то до сих пор я с этой точки зрения женщинами не интересовался,— чуть виновато ответил генерал Кузнецов. — Кажется, нет.
— Бог миловал! — буркнул Матвей Петрович. Алла Кондратьевна недобро улыбнулась:
— Вот, не нравится мужикам нашим под бабой ходить. А дойдет до выборов, так вы, Матвей Петрович, за меня первым руку поднимете.
— Подниму,— согласился Матвей Петрович.— А куда я денусь?
Сережа поднял вверх измазанную глиной руку. Как в классе.
— Партийного секретаря,— сказал он,— в колхозе тайным голосованием выбирают. Председателя — открытым. А когда б и тут не открытое голосование? Как бы вы тогда, дед Матвей?
Он хитро прищурился.
— Я, Серега, и в ящик бы за нее бросил,— твердо ответил Матвей Петрович.— Как бог свят.— И добавил, как отрезал: — Бате твоему для председателя оборотистости не хватает. Пока бумагу какую подпишет, три раза подумает. А Кондратьевна хоть в заместителях числится, а хозяйство давно на себе тянет.— И, обращаясь к генералу, пояснил: — Председатель себе одну селекцию оставил.
— Если б не его селекция,— с вызовом вступился за председателя Сережа,— не был бы наш колхоз по картошке первым. И знамени у нас не было б.
— Может, и не было, — согласился Матвей Петрович.— А не построила б Кондратьевна кирпичный завод, то и Дворца культуры такого не было б. И школы новой. А свинарники, в которые делегации водят? А дорогу до фермы кто заасфальтировал?
— Шабашники! — выпалил Сережа.
— Шабашникам платить надо! — не выдержала Алла Кондратьевна.— И за теплицы надо платить! Зато ранний огурец рублем оборачивается... Вот, товарищ генерал, говорят: селу нужны инженеры, экономисты, чуть ли не кибернетики. Верно. Но прежде всего колхозу нужны деловые- люди. Размах нужен.— Алла Кондратьевна выдернула из вазы цветы, подошла с ними к генералу.— Хорошие цветы? Похожи на настоящие?
— Похожи, — неуверенно ответил генерал.
— Каждая тычинка на месте! — торжествовала Алла Кондратьевна. — Сами делаем. Народный промысел. Полиэтилен. А чего мне стоило пробить это дело!.. Мне для начала нужно было каких-нибудь двадцать тысяч. Так у главного бухгалтера, у Гриши, Сережиного отца, статьи такой не нашлось... Теперь у меня на полмиллиона заказов. Один Армавир на сто тысяч берет. Пускай Матвей Петрович скажет, сколько картошки надо на полмиллиона продать.
— Много надо,— мрачно подтвердил Матвей Петрович. Это был давний спор в колхозе. Отзвуки его доходили и до Наташи.
— Алла Кондратьевна, — нерешительно возразила она,— так картошку — едят...
— Правильно! — перебил ее Сережа.— Картошка тот же хлеб. А цветы ваши кому нужны?
— И ковров тоже люди не едят,— сразу же нашлась Алла Кондратьевна.— Но покупают их. А в итоге колхозу прибыль, и людям заработок. Ты в свои годы у отца на мороженое клянчишь. А Олег в каникулы на цветочках по сто тридцать рублей в месяц заработал.
«Олег,— подумал Сережа. — У Олега мать больна. Да еще двое меньших дома. Пока Людка и Ромась не вырастут, ему как следует вкалывать придется. Потому и стал к прессу. Сто тридцать рублей. Засыпаешь в бункер полиэтиленовые гранулы, поворачиваешь ручку и выталкиваешь лепестки. Выгодно. А мама Олега на ферме: пока раздоит первотелку да подготовит ее к машинному доению... И больше, чем по сто, у нее все равно не получается».
— Так давайте закроем колхоз, а из кирпича вашего фабрику построим. С большой трубой. И будем там ромашки делать! — предложил Сережа.
— С тычинками, — хмыкнул Матвей Петрович. Умела Алла Кондратьевна, когда ей это нужно было, и пошуметь, и грубо оборвать собеседника. Но когда что-нибудь ее задевало всерьез, голос у нее сразу же становился глубоким и спокойным и только глаза полыхали сквозь прищуренные веки.
— В школе нет такого предмета — демагогия,— удивилась она.— Где же вы ей научаетесь?.. Колхоз закрыть! Колхоз хоть закрывай, когда люди из села бегут. А у меня в столе пачка заявлений — даже из района к нам просятся... Тычинки им не нравятся! — вдруг набросилась она на Матвея Петровича.— А что в лесах вокруг городов скоро ни одного живого цветка не останется — это вам нравится? Купит человек полиэтиленовую ромашку — природа выиграет... И я вам скажу, Анатолий Яковлевич,— повернулась она к генералу,— под Новый год у нас миллионы сосенок и елочек вырубают. А мы и елочку полиэтиленовую в производство запускаем. Это и есть охрана природы. На деле, а не на словах. Ты, Сережа, большой уже парень, усы под носом проклевываются. Мог бы свою голову иметь, а не повторять, как попугай, Гришины слова.