В светлом платье из мягкой эластичной ткани, с темным шарфом, наброшенным на плечи, Анна Васильевна, как всегда, держалась ровно, спокойно, но по тому, как она иногда улыбалась невпопад, Сережа видел, что в самом деле она устала и углублена в себя.
— На кладбище ходили? — спросил Матвей Петрович.
— Да.— Григорий Иванович оглянулся на Анну Васильевну и нерешительно добавил: — Там надо бы...
— Знаю, Гриша,— перебил его Матвей Петрович.— Пусть земля немного осядет.
Лицо Матвея Петровича исказила странная гримаса, словно он хочет и не может разгрызть что-то твердое. Григорий Иванович отвел взгляд и, желая перевести разговор на другую тему, спросил с несколько натужной улыбкой:
— Так как, Матвей Петрович? Будете Сережку в район посылать? Я ведь вас предупреждал...
— А что там такое? — заинтересовалась Алла Кондратьевна.
— Иди-ка сюда, — позвал Сережу Григорий Иванович. Сережа подошел. Они стояли друг против друга, и было видно, что Сережа выше отца иуже в плечах.
— Ты что, не рассказал? Сережа молча смотрел в землю.
— Докатался. Ну, чего молчишь? Стыдно? Я думал, покалечился. А он здесь прохлаждается... Машину он разбил.
Алла Кондратьевна ласково улыбнулась.
— Правильно сделал, — сказала она поощрительно.— Зачем ее беречь? Не своя — колхозная.
— Что значит разбил? — строго спросил генерал Кузнецов.
— Он не виноват,— вступилась за Сережу Наташа.— Он лося пожалел.
— Какого лося? — мягко осведомился генерал Кузнецов.
— На дорогу выскочил, — неохотно пояснил Сережа.— Я отвернул — и через кювет. В дерево вмазал. Хорошо, осинка тонкая попалась — придержала. Радиатор помял. И крыло тоже. И левую фару.
В глазах у генерала Кузнецова что-то дрогнуло.
— Сам добрался?
— Сам,— ответила за Сережу Наташа.
— Сам,— глядя в землю, подтвердил Сережа.
— Красиво у вас получается,— еще ласковее сказала Алла Кондратьевна. И вдруг резко, как выстрелила, спросила у Сережи: — Какая машина?
— Тридцать два сорок восемь.
— Новый самосвал! — выпалила Алла Кондратьевна.— Пятидесяти тысяч не прошел! Теперь на ремонт ставь. Запчасти на стороне покупай. А потом главный бухгалтер будет нос воротить.
— Ты, Алла, поспокойней,— начал злиться Григорий Иванович.— Машину мы сами отремонтируем. И уж если будем покупать на стороне запчасти, то за свой счет, а не за счет колхоза... Только почему ты лишь теперь так вскинулась? Почему раньше молчала? Ведь знала, что он ездит. И вы, Матвей Петрович,— повернулся он к бригадиру,— зачем вы его за руль сажаете? А когда б убился?
— Дед Матвей тут ни при чем, — искоса посмотрел на отца Сережа.— Я сам попросился...
— «Сам, сам»! Ты ведь мне обещал не ездить. Мама тебя просила... Втихую повадился. Самостоятельные заработки потребовались? Для чего? На сигареты?
— Я больше не курю,— неохотно сказал Сережа. — Ты ведь знаешь.
Сереже прежде случалось покуривать. Но после того, как Клавдия Захаровна рассказала школьникам о том, что рак легких очень «помолодел», что им заболевает все больше совсем молодых людей, и привела цифры зависимости этого заболевания от курения, Сережа больше не прикоснулся к сигарете.
— Кстати, Матвей Петрович,— снова обратился к бригадиру Григорий Иванович.— В ведомостях на оплату Сережи нет. Это вы нарочно?.. Чтоб я не знал, что он ездит?.. И как вы ему платили?..
— Что яему платил, — уклончиво ответил Матвей Петрович. — Ну, рубль, два...
— Сережа! Сколько ты получал за ездку? — с откровенным недоверием отнесся Григорий Иванович к ответу бригадира.
— Трояк, — мрачно признался Сережа.
— Щедро! — прищурился Григорий Иванович. — Из рук в руки брал? Нигде не расписывался?
— Нет.
— Молодец! Ты что, не знаешь: из рук в руки только чаевые дают. За работу у нас так деньги не получают.
— Это в теории,— возразил Сережа.— А шабашники как получают?
— Из бухгалтерии,— отрезал Григорий Иванович.— Не из кармана. В карман казенные деньги прямым путем не попадают.
— А ведь не хотела я машины по бригадам раздавать, — вмешалась Алла Кондратьевна.— Тебя послушала. Хозрасчет! Вот он, твой хозрасчет,— машину угробили! А у меня завтра дожди пойдут! Картошка в поле останется!.. Чуяло мое сердце... Анатолий Яковлевич! — горячо обратилась она к генералу Кузнецову. — Мне ведь всего десяток машин!..
— Житья от них нет,— виновато сказал Матвей Петрович генералу Кузнецову.
Это было так неожиданно и так грубо, что Алла Кондратьевна на какую-то секунду захлебнулась, а затем зловеще спросила:
— От кого это нет житья?
— От лосей,— с готовностью пояснил Матвей Петрович.— Я их терпеть-видеть не могу. На дерево загнал меня, старого человека.
— На какое дерево? — удивился генерал Кузнецов.
— На березу. Поиграться ему захотелось, так он товарища себе нашел. Лось — он сейчас самый противный. Все у него не по-человечески. Другим тварям когда самка нужна? Весною. А у него осенью гон. С августа по октябрь. Потому он и на машину бросился. Совсем сдурел. За сохатого, значит, ее принял... И волосы на брюхе у него вперед растут. У всех животных назад, а у него вперед. Посмотрел я когда-то и вначале даже глазам своим не поверил... Развелось их... А ты его охраняй. Раньше мы веники березовые в Москву отправляли. Чтоб трудящий мог в бане попариться. Теперь веники лосю на зиму заготовляй. А он все равно посадки портит.
— Так что же, по-вашему, их стрелять? — не согласился генерал Кузнецов.
— Стрелять! — убежденно сказал Матвей Петрович.— Каждого третьего. Лося бережем, а лес пропадает. Лес, он тоже природа. Может, еще поважнее лося... И вот машину через него Серега гробанул...
Сережа слушал Матвея Петровича с удивлением. Вот уж кто умел так увести беседу в сторону, что участники ее сами забывали, о чем же они говорили. Но только не Алла Кондратьевна.
— Так как, Анатолий Яковлевич? — настойчиво напомнила она.— Насчет машин?
— Ну, Алла Кондратьевна,— улыбнулся генерал Кузнецов,— могу вам пообещать только одно. В первый же день, как вернусь к себе, выясню и телеграммой сообщу.
— Не понимаю, — неожиданно возмутилась Анна Васильевна.— Лоси... лес... машины... Сережа, ты не расшибся?
Сережа осторожно пощупал голову.
— Шишку набил.
— Шишкой ты не отделаешься,— с угрозой сказала Наташа.— Вот откуда у тебя деньги. Тоже мне, трудовая копейка.
— А что, не трудовая? — огрызнулся Сережа.— Покрутила бы ты баранку.
— Наташа! У тебя часы с календариком? — спросил генерал Кузнецов.
— Да,— настороженно ответила Наташа.
Сережа исподлобья посмотрел на генерала. Он ожидал, что тот сейчас заговорит о том, откуда у Наташи часы, но вместо этого генерал Кузнецов обратился к Анне Васильевне:
— Ты помнишь, какой сегодня день?
— Не помню,— рассеянно ответила Анна Васильевна.— Сегодня что, двадцать седьмое?
— Двадцать седьмое,— подтвердила Наташа, взглянув на часы.
— Помнишь Париж, Эйфелеву башню,— медленно, словно что-то преодолевая, сказал генерал Кузнецов.
— Как давно это было,— покачала головой Анна Васильевна.
— А что было двадцать седьмого сентября на Эйфелевой башне? — не выдержала Наташа.
Анна Васильевна молчала.
— Хорошо было,— ответил генерал Кузнецов и твердо добавил: — Всем.
— Анна Васильевна,— горячо, так, словно собиралась сообщить о чем-то важном, сказала Алла Кондратьевна.— Вы мне сегодня всю ночь снились! И такой сон интересный... Что вы с Анатолием Яковлевичем уезжаете, я пришла попрощаться, а в комнате пусто, только стол и к столу, к ножке, собака лохматая привязана. Вы не беспокоитесь, это хороший сон, если собака привязана.
— Спасибо,— не поднимая глаз, ответила Анна Васильевна.— Я не беспокоюсь.— И уже другим тоном, чуть виновато, спросила у генерала Кузнецова: — Как тебе тут? Не холодно ночью?
— Нет. Я окно открывал. В лес.— Генерал Кузнецов посмотрел на охотничий домик, на поляну, на лес и снова на Анну Васильевну.— Хорошо тут у вас. Так давно мне хотелось пожить в лесу!.. Хоть несколько дней. Без телефонов, без адъютантов. Без пакетов с сургучными печатями. А тут так тихо, что слышно, как вдали, в селе, петухи поют. Голубика вокруг. Хочешь? Я собрал.
На острове, над сиренево-розовым вереском сизым дымом стелилась голубика — крупная, прохладная. Сережа машинально сорвал несколько ягод, и они сразу же растаяли во рту, оставив свой сладковато-терпкий, с кислинкой вкус.
— Нет, спасибо. Я не ем голубики,— уклончиво ответила Анна Васильевна.
Григорий Иванович коротко рассмеялся.
— До сих пор забыть не можешь? — И пояснил генералу Кузнецову: — Напугали мы ее голубикой.
— Каким образом?
— А так. Пошли мы вчетвером — я с Сережей и Виктор с Наташей. Осень, день короткий, рано стемнело. И совсем мы по-городскому заблудились. Ночевали в шалаше, на лапнике. Аннушка ночь не спала, утром все село на ноги подняла... Да, Наташа, — добавил он, все еще улыбаясь своему воспоминанию. — Уедете вы. Забудешь ты и вкус нашей голубики. Скучно нам с Сережкой без вас будет. Непривычно.
Сережа посмотрел на отца. Понимал ли он, как будет без Наташи ему, Сереже?
— И нам, Гриша,— растроганно отозвалась Анна Васильевна.— Уже никогда не будет у нас таких друзей.
Сережа вспомнил, как они заблудились. И как Наташа радовалась тому, что они заблудились...
Возвращались они тогда темно-серым рассветным лесом, и от влажной лесной подстилки остро пахло... В день рождения Сережиной мамы Григорий Иванович открыл бутылку золотистого венгерского вина «Токаи». Пробка от этой бутылки пахла, как осенняя лесная подстилка — остро и грустно, так, словно происходит что-то такое, что уже никогда не сможет повториться. И в самом деле, это уже никогда не повторится. Нет больше на свете Виктора Матвеевича...
Они тогда сразу же нашли дорогу. И, не сговариваясь с отцом, свернули немного вправо и повели Наташу и Виктора Матвеевича к маленькой лесной полянке. На ее краю росла Сережина яблоня. Это в самом деле была его яблоня, и Григорий Иванович и Наташа это знали. Но Виктор Матвеевич об этом ничего не знал и очень удивился и обрадовался, что на яблоне среди леса растут такие красивые краснобокие яблоки. Наташа сказала ему, что это Сережина яблоня, что росла тут яблоня-дичка, что обронил кто-то случайно яблочное семечко, и выросла она на краю полянки, а три года назад Сережа и Григорий Иванович сделали прививку. Они съели по сочному росистому яблоку и еще взяли с собой.