Все это происходило в присутствии конструкторов. Гостей. Они приехали в село Бульбы познакомиться с теми, кто работает на сконструированных ими машинах, выслушать претензии. И вот выслушали.
Конечно, в чем-то Бондарчук был прав. Конструкции машин были между собой не согласованы. Конструкторы это признали.
Весной одной картофелесажалкой звено Володи Бондарчука успевало за день засадить до десяти гектаров при норме 3,6 гектара. И на этой работе были заняты один трактор и одна автомашина, доставлявшая в поле семена. А чтоб за день убрать урожай с такой же площади, пришлось бы поставить пять комбайнов с пятью тракторами и за каждым агрегатом закрепить по два самосвала для отправки картофеля на сортировальный пункт. К тому же картофелеуборочные комбайны «Дружба» конструкторами были рассчитаны на урожай до 180 центнеров с гектара. Если урожай выше, транспортеры захлебывались, получались большие потери клубней. А у Бондарчука урожай был выше чуть ли не в два раза.
«Вторым хлебом» называют иногда картошку в газетах. Но в селе Бульбы картошку звали долгим хлебом. У председателя колхоза была любимая побасенка о том, как однажды цыган говорил:
«Лучше всего мужику, у которого картошка: посадил, выкопал, съел. А мне, пока разведешь огонь в горне, пока мехом поддуешь и железо раскалишь, потом лемех выкуешь, а уж только потом картошку купишь и детей покормишь».
Взял мужик цыгана за чуб, дергает и перечисляет все процессы выращивания картофеля.
А на карте технологических процессов, которая висела в правлении и была известна любому в колхозе, перечислялось 36 таких процессов, и все они выполнялись. Эти процессы были распределены на весь год и предусматривали несколько культивации, окучиваний, опрыскиваний и многое другое.
«Не хочу мужицкого долгого хлеба — картошки,— решил цыган.— Лучше буду есть свой короткий».
Черниговщина занимает одно из первых мест в стране по картошке. И все-таки средняя урожайность тут достигла пока всего двухсот центнеров с гектара. В селе Бульбы, в колхозе имени 12-летия Октября урожаи из года в год были по 300—320 центнеров с гектара. А звено Володи Бондарчука брало намного больше. Это было единственное в колхозе экспериментальное безнарядное механизированное звено. И в его создании принял самое горячее участие Сережин отец.
«И вот теперь,— с огорчением думал Сережа,— под влиянием этих висюлек с изображением Нефертити Володя Бондарчук связался с Варькой Щербатюк, а Олег ходит хмурый и озабоченный. И зачем она Володе? И зачем она Олегу?.. А может, я чего-то не понимаю? — думал Сережа.— Может, и это — любовь? Но какая-то другая?..»
Дождь усилился. За школьниками приехал колхозный автобус.
— Пойдем ко мне сначала, — предложил Сереже Олег.— Хоккей сегодня. И подготовим операцию «Ы».
Как только Олег включил телевизор, его сестра шестиклассница Люда, худая, высокая, светловолосая, с холодными серыми глазами, демонстративно принесла пачку ваты и заткнула себе уши. Она готовила уроки и села к телевизору спиной.
— Когда б по телевизору дрессированных детей показывали,— сказал Ромась,— она б не отворачивалась.
— Каких дрессированных детей? — удивился Сережа.
— А, есть такая передача,— пренебрежительно махнул рукой Ромась.— «Делай с нами, делай, как мы, делай лучше нас». Их сначала дрессируют, а потом как пример показывают.
— Откуда ты знаешь?
— Это всем видно.
Шел принципиальный матч. «ЦСКА» — «Спартак». Ромась сразу же активно включился в игру.
— Мазила! — закричал Ромась, вложил в рот четыре пальца и засвистел так, что фигуры хоккеистов на экране, казалось, замелькали еще быстрее.
— Ты уроки сделал? — сердито спросил Олег.
— Сделал,— небрежно ответил Ромась и обрадовано провозгласил: — Штанга!
— Штанга! — ужаснулся телевизионный комментатор.
— Серега! — обернулся к Сереже Ромась.— У кого шестой номер?
— Олег, выключи Ромася,— попросила Люда.— Не так ваш хоккей, как...
— А ты зубри! — прикрикнул Ромась на Люду.
Как только матч закончился, Ромась сразу же объявил:
— Я пошел. В разведку.
— Подожди,— остановил его Олег.— Покажи уроки.
Ромась неохотно показал тетрадь.
— У меня тут один пример не сошелся.
— Какой?
— Этот.
— Сколько будет семью девять? — спросил Олег.
— Семью семь — сорок девять, семью восемь — пятьдесят шесть, — скороговоркой пересчитал Ромась.— Семью девять — шестьдесят три!
— А у тебя семьдесят три. Поэтому пример и не получился. Исправь.
— Я потом.
— Подожди. Куртку надень.
Ромась надел куртку.
— Я пошел.
— Ты поел? — спросил Олег.
— Поел, поел.
— Смотри не попадись там, — строго предупредил Сережа.— Всю операцию сорвешь.
— Не попадусь.
Ромась на минутку задержался.
— Людка,— деловито спросил он,— ты не знаешь, что это за птица? Живет в Замбии, там, где Васькины родители, питается зерном, рождается из яйца, а яиц не несет.
— Не может быть такой птицы,— недоверчиво ответила Люда.
— Может,— Твердо сказал Ромась. — Вы только этого еще не проходили. Это петух.
Сережа подошел к Люде, остановился у нее за спиной, заглянул в тетрадь.
— Английский? А ну скажи: «Наша семья живет очень дружно».
У Сережи было несколько тем, на которые он мог разговаривать по-английски: «Наша страна», «Наш колхоз», «Наша семья». По-разному сочетая слова и фразы, которые он выучил на память, Сережа мог произвести впечатление человека, вполне сносно владеющего английским языком.
Люда подумала, а потом медленно произнесла:
— Ливз вери фрэндфули...
— Стоп,— остановил ее Сережа.— Неправильно. Дай лоб!
— Зачем?
— Я тебя щелкну. Нужно начинать с подлежащего: «Ауэр фэмэли ливз...»
— Э-э, нет! Меня уже Олежка раз щелкнул. Потом синяк был.
— Ну как хочешь,— холодно отказался от своего предложения Сережа. Так, словно щелчок — это нечто вроде поощрения.
— Нет, ты ее все-таки щелкни,— предложил Олег.
— За что? — покосилась на него Люда.
— Сама знаешь. Только на тебя кофту купили, посмотри на нее.
—. Я пойду,— сказал Сережа.— Сверим часы. Ровно в двадцать четыре ноль ноль. Не проспишь? Олег в ответ недовольно пожал плечами.
— Может, спустишь нитку за окно? Как Васька?
— Я тебе не Васька, — буркнул Олег. Они сверили часы.
Дома Сережа застал свою бабушку, как всегда, у телефона.
— Ив мыслях не держи,— говорила она властно.— Какая может быть стирка? Завтра опять дождь будет!.. Где ты читала? В какой газете? В областной? Ничего они там не понимают!.. Что значит без осадков?.. Завтра ветер северный, порывистый, дождь, температура днем двенадцать — четырнадцать... Дня на два еще зарядит. А потом, я тебе скажу, стирать или не стирать... Хорошо! — Она положила трубку.
Сережина мама переглянулась с Сережей и беззвучно рассмеялась. Бабушка, хоть сидела к ней спиной, словно что-то почувствовала, быстро обернулась.
— Нечего смеяться. Дождь будет.
— Откуда вы знаете?
— А очень просто.. Я погоду из Москвы каждое утро по радио слушаю. В Москве сегодня дождь. И ветер юго-восточный. А что в Москве сегодня — у нас завтра.— Она помолчала.— Да и косточки у меня ломит к дождю.
Григорий Иванович вернулся из конторы позже, чем обычно, и не один, а с бригадиром Матвеем Петровичем.
— Что так поздно? — спросила Галина Федоровна.— Мойте руки, уже не обедать, а вечерять будем.
— Отчет, — ответил Григорий Иванович. — Второй день голову ломаем. Откуда-то лишний рубль тридцать две копейки появились.
— Очень просто! — обрадовался Сережа.— Рубль как раз мне нужен! И тридцать две копейки пригодятся. И отчет у тебя сойдется.
— В отчете, если не рубль — если копейка не сойдется, беда,— хмуро заметил Матвей Петрович.— В колхозе, Серега, своя арифметика. Ты в школе решаешь задачки с неизвестными?
— Бывает,— осторожно ответил Сережа, ожидая подвоха.
— А вот тебе колхозная задачка. Порвался пасик на картофельном комбайне. Ну, знаешь, этот... который вентилятор крутит, мотор охлаждает. А комбайн не работает. Я бригадир — с меня спросят, почему картофель не убираем. Я туда, сюда и, понятно, к кладовщику — достань. Он ночь-полночь — искать. Нашел, говорит. Человек продает. Десять рублей. В «Сельхозтехнике», пока сеяли, пасиков — хоть удавись, а как убирать — нет. Бери, говорю. Вот тебе задачка с десятью неизвестными рублями.
— Стоит рубль тридцать две искать, если десятку за пасик платите? — спросил Сережа.
— Если комбайн стоит, в десятку не уберешься,— строго ответил Матвей Петрович.— Тут тысячами пахнет. Федоровна, — обратился он к Сережиной бабушке, — книга жалоб у тебя есть?
— А что?
— Жалобу хочу написать. Недовольствие. Ты когда ногу мне складывала, ничего не забыла? Все на место поставила?
— Вспомнил... Когда это было... Вроде все. А что?
— Болит у меня.
— К погоде? Завтра опять дождь будет.
— Да нет, и без погоды болит.
— Бегай меньше, не молоденький. В лечебницу пойди. Пусть тебе электризацию сделают. Или грязью помажут.
— Грязью я каждый день мажусь,— мрачно ответил Матвей Петрович.
Бабушка и мама вышли из комнаты. Бабушка вернулась со свежей скатертью, накрыла стол. А Вера уже успела надеть новое платье, которое сегодня получила из районной мастерской, с кружевами на рукавах и у шеи, и туфли на высоком каблуке. Она поправила прическу, подкрасила губы и прошлась по комнате, как манекенщица на демонстрации мод.
Усадьбу Кулишей со всех сторон огораживал штакетник. По-новомодному. Невысокий. Такой, чтоб скотина не забралась. Не от людей. И с внутренней стороны вдоль штакетника узкими рядками росла петрушка. Прежде всего она предохраняла Сережины ульи от воришек-муравьишек. Муравьи очень любят мед, но не выносят запаха петрушки.
Не главным потребителем петрушки была Сережина мама. Как только возвращалась она с работы из больницы, так сразу же, за калиткой выдергивала петрушку, кипятила ее и отваром протирала лицо. Где-то она вычитала, что отвар петрушки освежает кожу и предотвращает появление морщин. Может быть, это и в самом деле правда, потому что лицо у Веры было такое, словно нарисовал его художник акварелью на слоновой кости: с гладкой, ровно окрашенной кожей, без единой морщинки, с густыми, соединенными на переносице бровями, о таких в старину говорили — соболиные, и легким, едва заметным пушком над верхней губой.