Хотелось сказать об этом всем-всем, всему баренцеву побережью: Иринушка едет!.. Вы слышите, холодные волны и голые скалы! Слышите, Лида и Захар, Сигеев, Новоселищев, лейтенант Кузовкин! Дочь адмирала Пряхина едет работать туда, где воевал и служил ее покойный отец, замечательный русский человек, настоящий советский моряк.
Я спрятал письмо в карман кителя у самого сердца и вышел на улицу. Было темно и ветрено. Холодом дышал Северный полюс. Где-то недалеко в океане шел снег. Я не сразу решил, в какую сторону идти. И по привычке направился по проторенной тропинке к причалу, где стояли наши корабли. Огоньки на мачтах тускло мигали, раскачиваемые ветром. Отражение их плавилось и разливалось в темной и густой, как деготь, бухте.
Я постоял немного и вдруг вспомнил, что именно здесь любил стоять адмирал Пряхин. Отсюда вверх начиналась Пряхинская улица. И я медленно пошел по ней, слабо освещенной, как, впрочем, и большинство улиц, а вернее, улочек Завирухи. Прошел мимо столовой, миновал парикмахерскую. Света в окнах не было. И вот передо мной деревянный домик, в двух окнах не очень яркий свет.
Почта. Я остановился в раздумье, чувствуя у груди своей Иринкино письмо. Почта уже закрыта, но телеграф работает, это я знал. Подошел к окошку, попросил телеграфный бланк. Написал коротко: "Телеграфируй отъезд. Жду". Потом подумал и добавил: "Очень жду. Твой Андрей".
Девушка за окошком, молоденькая, светловолосая, с веснушками на носу, быстро оформила телеграмму и, подавая квитанцию, посмотрела на меня такими понимающими глазами, что я не утерпел и сказал ей:
— Она приедет. Это дочь адмирала Пряхина.
И девушка подтвердила:
— Обязательно приедет.
"Она приедет, она приедет!.." — стучало сердце, и пьянящая горячая влага разливалась по всему телу, туманила мысли.
Завируха спала, погруженная в холодный полумрак. Светлячками мерцали редкие уличные фонари. Я шел Пряхинской улицей и думал о том, как здесь, в далекой, но ставшей мне родной Завирухе, сбежались наши тропинки, а может, и широкие пути-дороги, хоть и поздно, после долгих, мучительных и совсем ненужных блужданий. Душа моя, переполненная счастьем, пела, а в памяти друг за другом всплывали образы людей, мимо которых пробегали наши дороги: Марина, за которую я был искренне рад, и библиотекарша, смотревшая на меня сегодня с маленьким злорадством и тайной надеждой, Марат и Дубавин, вспоминать о которых не хотелось, и славные, чистые душой оленецкие друзья Ирины — Захар и Лида, Кузовкин и Новоселищев. И наконец, Игнат Сигеев. О последнем думалось почему-то больше всех. Было жаль его, человека цельного и красивого. Понял я, как трудно будет такому найти в жизни сердце, которое откликнется на его зов, и нелегко ему будет забыть Ирину, которую он любил.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДРУГ
Глава первая
ГОВОРИТ АНДРЕЙ
Я наивно думал: сядем в поезд — и все уладится, на душе установится покой и равновесие, мысли уложатся в порядок: старые, до боли гнетущие, останутся на перроне вокзала, брошенные мною навсегда, а на смену им придут новые и осветят мне дорогу в завтра. Но такое, оказывается, просто невозможно. Прошлого нельзя вырвать из сердца, зачеркнуть в памяти. Оно, как шрамы от глубоких ран, — навсегда.
Мы ехали ко мне на родину, к матери моей, на мою Брянщину. По пути решили остановиться на несколько дней в Москве. А потом… потом в Ленинград, к теще, где нас ждала отдельная квартира, где можно найти подходящую работу. Для начала хотя бы для Ирины. Она врач, с ее специальностью устроиться легко, особенно в большом городе. Я о своей будущей работе пока еще не думал. Я был растерян.
Ирина предложила ехать прямо в Ленинград, сначала определиться, а потом уж можно и в деревню наведаться. Я не соглашался.
— Если тебе не хочется ехать в деревню, езжай прямо в Ленинград. А мы с Катюшей навестим мою мать. Ты хочешь к бабушке Тоне? — спросил я Катюшу.
— Хочу. Только с тобой и с мамой.
— А к бабушке Поле хочешь? — спросила Ирина.
— Тоже хочу. Только вместе с вами.
— Ну тогда поедем к бабушке Поле, — сказала Ирина.
У бабушки Поли, в моей родной деревне, Катюша была всего один раз три года назад, совсем еще маленькая, двухлетняя, и теперь она не помнит ни бабушку, ни деревню, хотя все время говорит, как она будет там кормить цыпляток и собирать на грядках клубнику.
Катюша спит с Ириной на нижней полке. Уже далеко за полночь. Через три часа — Москва. А я не могу уснуть и уж, наверно, до самой столицы не сомкну глаз. Мне никак не удается избавиться от тягостных дум. Я не нахожу верного ответа на самый главный вопрос своей совести и сердца: как могло случиться, что я, посвятивший всю свою жизнь Военно-Морскому Флоту, командир дивизиона противолодочных кораблей, старший офицер, которому нет и сорока, который, можно сказать, в расцвете сил, уволен в запас?
В длинном коридоре купейного вагона в этот ночной час пусто. Поезд долго идет без остановок, и это не мешает мне думать. Я смотрю в черное окно и много курю. Раньше я не курил. Ирину это беспокоит:
— Очень вредно начинать курить в твоем возрасте.
Я молчу. Я знаю, что начал курить не всерьез. Это пройдет. Придет время — все утрясется. А сейчас — я думаю. Вернее, вспоминаю и анализирую. На флоте мне везло: служба моя на кораблях шла исправно, начальство меня ставило в пример. Как-то командир базы намекнул не без сожаления, что меня собираются перевести в штаб флота. Правда, со мной еще никто не говорил, но эта новость нисколько не обрадовала: я не хотел уходить на берег, пусть даже с повышением.
Однажды в наши края пожаловал заместитель министра. Не военный — гражданский. Событие не такое уж знаменательное. Министров в нашем государстве много, и у каждого есть замы, и они часто разъезжают по своим «епархиям». Этот зам особенно слыл непоседой. И разъезжать он любил в сопровождении своего зятя — редактора малоизвестного ведомственного журнала «Новости» Марата Инофатьева. Я знал о карьере Марата: на флоте об этом много судачили. Рассказывали со всеми подробностями о его женитьбе. И хотя все могло казаться анекдотом, злостным вымыслом, на флоте верили, что с ним это было именно так. Верили и мы с Ириной: мы-то лучше других знали Марата Инофатьева. Марат искал себе невесту в "высших сферах". Потерпев фиаско на военно-морской службе, он решил делать карьеру по гражданской линии. Он понимал, что к вершинам жизни его может вывести только жена — дочь не просто "власть имущего", а к тому же и «перспективного» родителя. Отец Жанны — так звали жену Марата — вполне отвечал этим требованиям. Марат искал себе невесту в летние месяцы на приморских пляжах. Но с Жанной познакомился на своей помолвке. Да, да, во время помолвки с Надей — юной дочерью генерал-полковника, который, по имеющимся у Марата сведениям, непременно станет обладателем маршальского жезла. Генеральская дочь имела неосторожность пригласить на свой торжественный праздник свою университетскую подругу — дочь замминистра. Святая наивность, она плохо знала жизнь и, очевидно, ничего не слышала о коварстве соперниц. И еще меньше знала своего жениха. И уж никак не могла предположить, чтобы рыжая некрасивая Жанна могла приглянуться такому видному мужчине, как Марат. Не жениху, а просто мужчине. Я никогда по видел этой девчонки, но, по рассказам людей осведомленных, она не отличалась ни красотой, ни умом, ни какими-либо другими талантами. Но она была дочь «перспективного» родителя, и это обстоятельство решило судьбу Марата и Нади. Их отношения дальше помолвки не пошли, свадьба расстроилась, а через полгода Марат стал мужем Жанны.
Его тесть Никифор Митрофанович Фенин — увлекающийся энергичный человек, по самую маковку набитый различными идеями и новшествами, — торопился освободиться от этого распиравшего его бремени. У Фенина были обширные связи, поэтому для зятя подходящее место нашлось быстро. И все же я был очень удивлен, когда услыхал, что Марат редактирует хоть и заурядный, но все же журнал. Я давно знаю Марата, но никогда в жизни не замечал в нем ни малейших наклонностей к журналистике. Мне кажется, он и газеты читал от случая к случаю. И вдруг — редактор. Пожалуй, я меньше бы удивился, если б увидел его в должности командующего флотом. Чего не бывает на белом свете в наш стремительный и беспокойный век! Впрочем, я увидел Марата у нас на флоте в президиуме собрания в Доме офицеров. Я не сразу его узнал в штатском костюме. Он очень изменился. Поразительно изменился. Полнота придала ему какую-то весомость, внушительность. Некогда смуглое красивое лицо округлилось и порозовело, волосы заметно поредели. В темных глазах появилось что-то азартное. Резкие складки у рта и уверенные жесты говорили о властности этого человека. Открывая собрание офицеров, капитан первого ранга говорил:
— Сегодня у нас в гостях редактор журнала «Новости» товарищ Инофатьев, Марат Степанович. Воспитанник флота, Марат Степанович не забывает своих товарищей по оружию. Истинный моряк всегда остается моряком, какой бы костюм на нем ни был. Нам приятно видеть его своим гостем.
Раздались жиденькие, как насмешка, аплодисменты. Я внимательно следил за Маратом. Думаю, что он правильно понял эти выпрошенные хлопки и реагировал на них невозмутимо и с вызовом. Очевидно, ему не впервой приходилось сталкиваться с подобным приемом аудитории. Но он не терял самообладания. Открыто презирая своих недоброжелателей, вел себя как актер, хорошо выучивший свою роль… А роль у него была трудная. И он с ней справлялся. Кажется, он заметил меня — я сидел в пятом ряду, — узнал, но не подал виду. Капитан первого ранга продолжал:
— Товарищ Инофатьев недавно побывал в Соединенных Штатах и в странах Западной Европы. Мы попросили Марата Степановича поделиться своими впечатлениями…
Он шел на трибуну с привычной неторопливостью, соблюдая достоинство и солидность. Шел актер. И говорил актер — складно, довольно интересно и без запинок. Общее впечатление портила плохо замаскированная рисовка, хвастливость, желание показать свое превосходство. Ну до чего ж он изменился! Иногда мне казалось, что все-таки это не тот Марат, с которым мы пять лет просидели за одним столом в военно-морском училище, не бывший муж Ирины, а его однофамилец. Говорят, звание, должность и положение не прибавляют ума. Что ж, возможно. Но в то же время они дают уму свободу, смелость, остроту. Они, как та дорогая рама, в которую посредственный художник вставляет свои картины. И Марат казался умным.