— Хватит, — шепчу я.
— Но я хочу…
— Нет.
— Да что с тобой?
— Я в порядке. Все хорошо.
Он ложится щекой мне на живот.
— Звонила Элисон. Еще с тремя детьми случилось то же, что и с Уильямом. Она думает, виноват хумус с песто. Попросила прощения.
Я испытываю огромное облегчение при мысли о том, что мороженое ни при чем.
— Хумус с песто? Ей что, было сложно заказать пиццу?
Джек негромко смеется, и от его дыхания кожа у меня на животе покрывается мурашками. Я ерзаю.
— Ты уверена, что не стоит доводить тебя до оргазма? — интересуется Джек.
— Уверена. Мне и так хорошо.
Он снова меня целует, но не настаивает.
Я смотрю в темноту, чувствую тяжесть его головы у себя на животе и вспоминаю начало наших отношений. После того, первого, раза у него в кабинете, когда Мэрилин закрыла дверь и оставила нас в двусмысленной позе, мы отошли друг от друга и занялись работой. Будучи сознательным сотрудником, я забрала страницы с пометками, вернулась к себе и педантично переписала резюме, согласуясь с замечаниями Джека.
Мы не виделись две недели, пока он не позвонил мне по внутреннему телефону вечером во вторник. Я избегала его, старалась вообще не показываться на семнадцатом этаже, предпочитала распечатывать дела с сайта, нежели идти в библиотеку и снимать с полки нужный том. Я решила, что зашла слишком далеко. Я терпеливо охотилась столько лет, точь-в-точь как краснохвостый ястреб охотится на луговую собачку, отчетливо видя все на милю вокруг, и потеряла все, ударив слишком рано, подойдя слишком близко, ворвавшись туда, где меня не хотели видеть.
— Привет, — произнесла я в трубку, чувствуя легкое удушье, словно тринадцатилетняя девочка во время первого телефонного разговора с парнем.
— Привет, — ответил Джек. — Э… А ты сегодня допоздна на работе.
— У меня много дел.
Я не работала. Я делала покупки онлайн в ожидании звонка от Саймона (мы собирались пойти есть суши).
— Ага.
— Тебе что-то нужно?
— Нет, если ты занята.
— Я соврала. Сижу в Интернете. Я вообще не работаю. Что ты хочешь?
Джек засмеялся.
— Мне нужна помощь. Ничего интересного. Точнее, все ужасно. Целый склад, полный старых жестких дисков и исписанной бумаги. Заметки и наброски. Невероятное барахло. Мне нужен человек, который поможет все это разобрать.
— Я приеду и отберу все заявления и запросы. Завтра сойдет? Или ехать прямо сейчас? И куда? Это рядом или мне понадобится путеводитель?
— Это в Эмервилле, в Калифорнии. Неподалеку от Окленда. И ты едешь не одна, а со мной. Читать бумаги можно в самолете. То есть если готова вылететь завтра утром.
— Ты занимаешься такими мелочами?
Компаньоны фирмы обычно не роются в пыльных грудах бумаг и старых папках. Такую работу обычно поручают нижестоящим.
— У меня важный клиент. Мэрилин заказала для нас билеты. Она вышлет твой по электронной почте.
— Ты уже купил для меня билет?
Наступила тишина. Ни гудения, ни жужжания.
— Аэропорт Кеннеди или Ла-Гуардиа? — уточнила я.
Это было в марте. В окрестностях залива Сан-Франциско бушевала весна. Японские вишни уже стояли в цвету, покрытые красными листочками. Сливы и кизил начинали цвести и делали это бурно, смущая тюльпаны и нарциссы своей истерической поспешностью. Наш отель величественно возвышался на холме — внушительный викторианский особняк, похожий на белый свадебный торт с голубой глазурью, или на замок посреди аккуратных клумб с розами.
Мы с Джеком прибыли в отель на закате, после целого дня, проведенного в бизнес-классе за расшифровкой неразборчивых документов под чересчур яркими флуоресцентными лампами. Поужинали на маленькой террасе с видом на огни Сан-Франциско. Вечер был прохладный, но рядом с нашим столом стоял обогреватель, так что мы ели неторопливо, и наш разговор то оживлялся — мы делились детскими воспоминаниями, рассказами о любимых книгах, офисными сплетнями, — то замирал. Иногда наши голоса затихали, если кто-либо из нас вспоминал, что эта поездка вот-вот может стать противозаконной. Мы были в отеле, далеко от дома, и с первой минуты нашего прибытия в Эмервилл стало ясно, что здесь работой не пахнет. Джек провез меня через всю страну, выдумав для этого предлог, и я приехала, надеясь, что это действительно так.
Когда стало уже невозможно сидеть за столом, когда мы заказали и съели тарелку сандвичей, которые никто из нас не хотел, когда выпили по второй чашке кофе, когда Джек просмотрел перечень дижестивов и отказался от ликера, мы покинули ресторан. Вошли в лифт, и я нажала кнопку третьего этажа. Мы молча стояли в маленькой деревянной коробке, а потом так же молча шагали по длинному коридору. Мы оставили чемоданы с посыльным, когда пошли есть, и теперь тащили их за собой — приглушенный скрип колесиков по ковру был единственным звуком, нарушающим тишину в коридоре. Я взглянула на маленькую карточку, которую держала в руке, а потом на цифры на дверях, мимо которых мы проходили. Когда добрались до моего номера, я остановилась.
— Вот и мой номер. А где твой?
— На том же этаже, где и косметический салон, — отозвался Джек.
— Но это этажом ниже.
— Знаю.
Он наклонился и поцеловал меня. Я отпустила ручку чемодана и приоткрыла губы. Джек оперся ладонями о стену по обе стороны от моего лица и прижался к моим губам, полизывая и покусывая, путешествуя языком по зубам и деснам, пробуя меня на вкус. Он буквально пожирал меня. Мы долго целовались, стоя в коридоре перед дверью. Я так сильно его желала — просто сходила с ума от вожделения и от того, что наконец он поцеловал меня.
Потом Джек отодвинулся.
— Ну, пока достаточно. Согласна? Сомневаюсь, что могу сделать что-нибудь еще прямо сейчас.
— Только не говори, что ты женат, никогда не делал этого раньше и боишься причинить боль жене.
— Я женат. Никогда раньше этого не делал. И боюсь причинить боль жене.
— Все так говорят.
На следующее утро Джек получил звонок: истцы неохотно приняли предложение нашего клиента. Дело было закрыто. Мы приехали в аэропорт на час раньше, чем нужно, и Джек попросил меня составить ему компанию в клубе «Адмирал». Мы сидели в соседних креслах, с «Нью-Йорк таймс» и кофе. Просматривая заголовки, я ощутила на себе взгляд Джека и подняла глаза.
— Господи! — шепнул он. — Ты такая красивая.
Я улыбнулась и взглянула в газету.
Через несколько минут он встал.
— Я сейчас вернусь.
Я наблюдала за тем, как он идет к дверям, а потом вскочила. Когда подошла к туалету, то увидела, что оттуда выходит мужчина в дорогом костюме.
— Сколько там человек? — спросила я.
— Что?
— В мужском туалете. Сколько там человек?
— Один, — удивленно ответил он.
Я подмигнула ему и нырнула в дверь. Джек стоял над писсуаром, слегка расставив ноги. Увидев меня, он в изумлении раскрыл рот. Я пересекла помещение, ухватила его за ремень брюк и втащила в крайнюю кабинку.
Если бы кто-нибудь заглянул под дверцу, то увидел бы мои ноги в джинсах и на высоких каблуках. Кто-нибудь, вероятно, возразил бы против присутствия двух человек в одной кабинке. Другие, возможно, насладились бы этим зрелищем — скорее всего топтались бы возле раковины и дольше необходимого мыли руки. Но никто в течение нескольких минут не входил в мужской туалет в клубе «Адмирал». А может быть, и входил, но я не заметила. Я была слишком занята — слушала, как Джек шепчет мое имя, и не обращала внимания на щелканье мужских каблуков по кафельному полу.
Глава 16
Я провела среду после злополучной бруклинской вечеринки в Нью-Джерси у мамы, предоставив Джеку возиться с Уильямом. На следующей неделе была очередь Каролины. Я стараюсь не думать об Уильяме уже десять дней. Мне стыдно, что я снова завалила простейшую проверку на материнство и у меня болит живот. Радует одно — по крайней мере «Серендипити» тут ни при чем.
Уильям словно забыл о случившемся, во всяком случае, мне так кажется, когда я забираю его из сада через неделю. Его приветствие — точно такое же сдержанное, как обычно, и мое тоже.
Пока он собирается, я смотрю на других детей. Маленькая девочка в ярко-розовых перчатках и блестящем платьице для фигурного катания крутится на одной ноге, пока няня пытается натянуть на нее пушистое белое пальто. Она грациозна и изящна, эта крошечная фея. Легко сгибается, так, что косички свешиваются почти до пола. Если бы ей, а не Уильяму, предстояло составить мне компанию сегодня вечером, я бы отвела ее на каток.
Я люблю кататься на коньках. У меня нет особого таланта, и я далеко не опытная фигуристка, в отличие от моей сестры Люси. Она тренировалась трижды в неделю, и в детстве у меня не было выбора, кроме как ходить вместе с ней и мамой. В какой-то момент мама устала от моего нытья и стала брать мне коньки напрокат, так что, пока у Люси шли занятия, я кружила по катку. Меня зачаровывали скорость, гладкий лед, звук лезвий. Когда я перешла в старшую школу, то даже попросилась в женскую хоккейную команду. Возможно, я бы там преуспела, но у меня маленький рост, и даже ловкость не сумела меня спасти, когда чудище под два метра с плечами, как у регбиста, понеслось ко мне с хоккейной клюшкой в руках.
Уильям нагибается, чтобы завязать шнурки, и спотыкается, плюхается на пятую точку. Он встает и натягивает пальто, но наступает на рукав и снова падает. Может, он такой неуклюжий, такой непохожий на эту изящную девочку в розовых перчатках исключительно потому, что никто не стремился его изменить. Джек не водил сына на каток со времен развода, а Каролина наверняка считает приемлемыми лишь интеллектуальные развлечения.
— Хочешь пойти на каток? — спрашиваю я, поднимая его.
— Что?
— Пойдем на каток. Сегодня будний день, и там наверняка мало народу.
— Я не умею кататься.
— Это же просто.
Девочка в перчатках встревает в наш разговор:
— А я умею. Я все время катаюсь.
— Вот видишь. Кататься — это здорово.