– Какое девичье, если звонил мужик?!
– Не мужик, а бабай, – оторвавшись от ухи, которую он черпал ложкой размеренно, как гребное колесо, попытался успокоить Караваева Эмма. – Это же воображаемое существо, Михаландреич. В славянской мифологии – ночной дух, которым родители запугивали непослушных детей. Нам на семинаре по традиционному фольклору рассказывали…
– Отличник ты наш! Образцовый студент! – восхитилась я, пока сбитый с толку Караваев собирался с мыслями, и поспешила утащить друга в сторонку: – Петя, пойдем возьмем себе еды.
Мы отошли к шведскому столу и, неторопливо наполняя тарелки, двинулись вдоль пышущих жаром мармитниц, попутно беседуя:
– Так что сказал наш ночной дух, он же воображаемое существо?
– Бабай-то? Личность подружки Афанасьева установлена. Простейшим способом, между прочим: Виктор успел выложить пару их общих фоток в соцсети, отметив барышню. – Петрик положил себе брокколи на пару, маринованный кабачок, печеный баклажан, вяленый помидор, желтый болгарский перец. Помолчав в задумчивости, он перетасовал овощи в своей тарелке, чтобы легли красиво – четкой радугой, и продолжил делиться со мной полученной от Бабая информацией: – Ее звали Марина Панфилова, тридцать лет, бухгалтер, и она замужняя была, между прочим!
– Подружка Афанасьева? Да ладно! А ее муж?
– Видимо, объелся груш, потому что живет себе по месту прописки – в городе Коврове, даже не знаю, где это.
– Высокие отношения, – пробормотала я, вылавливая из бульона аппетитный кусочек баранины на косточке. – Так, получается, подружке действительно не было никакой корысти отправлять Афанасьева на тот свет. Будучи замужем, она никак не могла бракосочетаться еще раз и претендовать на наследство нашего знакомого фабриканта.
– Выходит, что так. – Петрик положил себе кусочек ростбифа и красиво украсил его свежей зеленью. – Получается, они и впрямь погибли совершенно случайно.
– Значит, надо выбросить эту историю из головы, – решила я.
– Одной загадкой меньше, – согласился дружище.
После обеда мы вернулись в свое королевское жилище и предались послеполуденному отдыху, организовав его кто как – в меру своей фантазии. Или собственной испорченности, тут уж как посмотреть.
Ровно в шестнадцать часов крепкие ноготочки поскреблись в мою дверь, и голос дарлинга игриво возвестил:
– Встаем, друзья и товарищи! В пионерском лагере «Солнышко» объявляется подъем! Артур зовет всех на полдник!
– Я – пас. – Караваев подскочил, торопливо оделся, нашарил на прикроватной тумбочке смартфон. – Мне нужно успеть созвониться и переговорить с партнерами в Японии, пока у них не объявлен ночной отбой. Ты не обидишься, если я оставлю тебя до ужина?
– Буду очень расстроена, но потерплю, – вздохнула я.
Караваев не понял, что это был вздох облегчения: ведь мне не пришлось придумывать, как отделаться от любимого на час-другой, чтобы на пару с Петриком Ватсоном заняться детективным делом Киры.
Чебуречная в поселке всего одна, и это, наверное, к лучшему. Судя по тому, что называется она «Друг человека», можно предположить, что в начинку идут не только те четвероногие, которые копытные, а лично я люблю собак и кошек. Причем не в жареном виде.
– Мы же не собираемся там есть? – Петрик, тоже гуманист, застопорился у двери, не желая входить под приветственный баннер «Чебурек человеку друг!».
– Дождемся Киру – и уйдем, – пообещала я.
Мы взяли по стакану холодного сока и сели на ближайшую лавочку у парапета набережной – спинами к морю, потому что солнце над ним уже опустилось так, что било прямо в глаза. Поскольку любоваться водной гладью мы не могли, то развлекали себя тем, что разглядывали гуляющих по набережной.
Петрик очень забавно комментировал их наряды, по большей части приобретенные тут же – ларьки, лавчонки и магазинчики с ситцевыми юбками, льняными платьями, полотняными шортами, майками с надписями-геотегами, соломенными шляпами и панамами, мохнатыми шерстяными кофтами и носками, купальными костюмами, сумками, бусами, сувенирными кружками и прочим страшно необходимым отдыхающим барахлом тянулись вдоль променада, перемежаясь разнообразными точками общепита. Слева от чебуречной, где я назначила встречу Кире, помещалась палатка с пляжными товарами, справа шеренгой стояли безголовые манекены в минималистичных нарядах, связанных крючком.
– Не хочешь прикупить себе такую сетчатую тунику для походов на пляж? – подначил меня Петрик. – Мишель обалдеет.
– Озвереет, – поправила я.
Дарлинг хохотнул и переложил голову с правого плеча на левое.
– А бикини в божьих коровках не хочешь? Смотри, какая прелесть: по здоровенной, с яблоко, коровке на каждой чашечке топа и еще одна впереди на трусиках!
– А сзади что, ни одной коровушки? – Я притворилась разочарованной.
– Сейчас посмотрю. – Петрик не поленился подняться, подошел к палатке, развернул упомянутое бикини к продавцу передом, к себе задом и стал рассматривать его с тыла.
Потом он заинтересовался чем-то другим, внедрился в палатку и скрылся с моих глаз. Какое-то время я терпеливо ожидала его возвращения, потом поняла, что впечатлительный дружище подпал под сокрушительное обаяние китчевого шмотья, и пошла вызволять его из плена.
Петрик, стоя посреди полутемной пещеры, полной сомнительных сокровищ, восторженно созерцал розовые ласты – в точности такие же, какими недавно совершенно бесплатно обзавелся под ежевичным кустом.
Продавщица, худая загорелая тетка с отчетливо полосатыми от небрежного мелирования волосами, восторженно созерцала самого Петрика. Потом она не выдержала наплыва бурных чувств и пожелала разделить их с товаркой, призвав ту тычком в брезентовую стенку и криком:
– Анька, ты глянь-ка, кто у меня тут!
Брезент рывками пополз в сторону, показав толстощекую румяную физиономию с широкими татуированными бровями. Фоном за ней призрачно светлели наслоения нежных нарядов из прошвы и кружев.
– Шикардос! – хриплым басом сказала щекастая и бровастая Анька, пристально глянув на Петрика и дерзко пыхнув электронной сигаретой.
– Ага, – согласилась ее товарка, очень довольная. – И что он спрашивает, ты слышала? Розовые ласты сорок первого размера, прикинь!
– Да ладно? – Татуированные брови взметнулись черными крыльями. – Смотри-ка, Танька, то пусто, то густо. Эй, кудрявый, ты откуда взялся? Вас там еще много таких?
– Каких – таких? – закокетничал Петрик, польщенный вниманием.
Комплименты своей красоте и прелести он весьма охотно принимает и от дам.
– Красавчиков с ножкой как у Золушки. – Анька прокатилась алчным взглядом по Петрику с головы до ног и шумно сглотнула.
– Такие ласты сорок первого номера у меня всего одни были, они с прошлого лета висели, бабам размер не подходил, мужикам цвет, – объяснила Танька – хозяйка пляжных товаров. – Я уж думала хоть в распродажу их сбыть, у меня там на входе коробка стоит, «все по сто рублей», и тут вдруг явился настоящий Аполлон и купил их!
– Уж так прям и Аполлон? – Дарлингу не понравилось, что такой роскошный комплимент достался не ему, а кому-то другому.
– Да прям близнец твой! – энергично тряхнула щеками Анька, и Петрик снова просветлел. – На мордочку не такой хорошенький, а фигурка тоже зашибись.
– Красавец Аполлон купил розовые ласты? – влезла я.
И дамы, и Петрик посмотрели на меня недовольно.
– Других-то сорок первого номера не было, черные и синие маломерки я еще к середине сезона все распродала, – неохотно ответила хозяйка палатки.
– Между прочим, розовый цвет стал восприниматься как «женский» всего-то пятьдесят лет назад! – Петрик не упустил возможности просветить темные массы. – Чтоб вы знали, в восемнадцатом веке брутальный мачо спокойно мог появиться на людях в розовом шелковом костюме с цветочной вышивкой. Розовый изначально рассматривался как абсолютно мужской цвет! Будучи, по сути, приглушенным красным, он означал смягченную воинственность, а также указывал на молодость обладателя костюма…
– У меня есть розовые шорты! – вставила Анька и шире отдернула свой брезент, явно приглашая Петрика посмотреть и ее ассортимент.
– У меня тоже! – отозвался дарлинг и, вздернув нос, вышел из палатки.
– Ты чего надулся? – Я догнала его на улице. – Радоваться надо: дискриминация твоего любимого цвета по половому признаку сходит на нет, уже и другие прекрасные джентльмены одеваются в розовое!
– Обуваются, – поправил меня Петрик, но все же смягчился. – А и в самом деле, чего это я?
– Конкуренцию ты не любишь, вот чего. Желаешь быть единственным красавцем-мужчиной с ножкой Золушки!
– Вы про Макса говорите?
Я и не заметила, что к нам подошла Кира.
– Мы говорим про Петрика, – объяснила я. – У него, если ты еще не заметила, на редкость изящная ножка, всего-то сорок первый размер, представляешь?
– Даже сороковой с половиной, – уточнил дарлинг, явно напрашиваясь на новые восхищенные ахи и вздохи.
Но Кира сказала совсем другое:
– Надо же, совсем как у Макса! У него тоже маленькая нога, мне с ним рядом прямо стыдно делается за свои лапы – у меня-то почти сороковой…
Мы с дарлингом переглянулись.
– Эврика! – Петрик ударил в ладоши и просиял улыбкой. – Как я удачно зашел в эту палатку, да, бусинка? Теперь можно не искать владельца парашюта со смайликом, мы уже нашли путеводную нить!
– Какую еще нить? – не поняла Кира.
– Розовую, – усмехнулась я и огляделась. – Давайте где-нибудь присядем? Нам нужно продумать дальнейшие действия.
– К Артуру в бар? – предложил Петрик. – Или к бассейну, там шезлонги удобные? А можно еще вон на ту горку подняться, там, говорят, видовая площадка хорошая.
– На горку, – решила я. – И видом полюбуемся, и к нам никто незамеченным не подберется, посекретничать не помешает…
– Поздно! – Дарлинг сжал мое запястье.
– Так-так-так, гуляем, да? – вкрадчиво полюбопытствовала Доронина, с треском закрыв белый кружевной зонтик, под прикрытием которого она незаметно подошла к нам вплотную.