— Да тут работы на несколько лет!
— Ты фитилек-то… прикрути! — ответил посланник. — Мы, понимаешь, на то и рождены, чтоб сказку сделать былью.
— Так прямо и сказал? — усомнился Велвл. — Вот такими вот словами?
— История не сохранила, — сурово отрезал Ури. — Может, такими, может, другими, но за смысл отвечаю. И не цепляйся за придаточные.
Так вот, вечерочком посланник перегнал в резиденцию Ребе смету на миллион с привесом долларов, а утром получил факс с указанием номера счета, на который деньги уже перевели. В полный рост! Так поступает Хабад!
Ури с хрустом распечатал новую пачку сигарет, закурил и продолжил. Сигарета в его руке выписывала затейливые фортеля.
— Работа велась круглосуточно, замирая перед началом субботы и возобновляясь сразу после авдалы. Посланник жил прямо на стройке, в вагончике, еду и свежее белье ему подвозили милосердные хабадские женщины Тверии. Раз в неделю он справлял именины сердца — садился в машину и гнал в Цфат, Окунувшись в микву Ари Заля, посланник расцветал, как иерихонская роза. Ребе звонил каждые два дня.
— Стоишь? — спрашивал он сквозь шорох и шелест заокеанской связи.
— За нами Кинерет, — отвечал посланник. — Отступать некуда!
За день до начала осенних праздников синагога была восстановлена. Восстановлена по-хабадски, то есть окна застеклить не успели, в туалете не хватало унитаза, а вместо люстры висел армейский прожектор, одолженный на неопределенный срок в соседнем батальоне. Но стены, крыша, стулья, молитвенники и свитки Торы в шкафу из лакированного бука стояли на своих местах, а значит — приказ Ребе был выполнен! Литургию Рош Ашана исполнял знаменитый кантор, специально прилетевший из Австралии. Народу набилось столько, что пришлось одолжить все в том же безотказном батальоне с десяток дополнительных скамеек.
Через несколько дней, выступая перед хасидами, Ребе предупредил о нависшей над Израилем опасности.
— Приближаются тяжелые минуты, — сказал он, но за Голанские высоты я спокоен. Сирийская граница защищена.
Спустя десять дней после открытия синагоги началась Война Судного дня. Сирийцы двинули на наши позиции одновременно больше тысячи танков. Посланник потом рассказывал, что частота стрельбы из танковых орудий напоминала пулеметные очереди. Все, что выделялось на поверхности, было сметено заподлицо. Железные черепахи переползли границу, за два часа добрались до синагоги и остановились. Дорога на Тверию была открыта, но по совершенно непонятным причинам сирийцы простояли на месте почти сутки, и за это время Рафуль успел мобилизовать резервистов и подтянуть танки. Объяснить поведение сирийцев не могут до сих пор. Существуют всякие теории, типа десяти оставшихся в тылу израильских танков, которые Асад принял за целую армию. Другие говорят, будто сирийский генштаб не ожидал такой легкой победы и был уверен, что это ловушка. Много чего строчат жирующие на вранье газетные писаки. Но мы-то, мы — знаем правду!!!
Ури приподнялся, расправил усы и гордо выкрикнул в сияющее пространство:
— Да здравствует Ребе — наш повелитель, Ребе — наш учитель, Ребе — святой Машиах!
— Иерихонские — это трубы, — осторожно заметил Азулай. — А роза — она шаронская. Кстати, где находится синагога? Если в Кацрине, то я знаю это место. Там сейчас молится марокканский миньян.
— При чем здесь Кацрин! — Ури стряхнул пепел с пиджака и ловким щелчком вбросил окурок в урну. — Она прямо против Цфата, только на Голанах. Зимой, когда воздух прохладен и нет дымки, ее можно увидеть с могилы Ари Заля. Ему бы не понадобилось заниматься ремонтными работами, произнес бы заклинание, лахаш , — и тучи рассеялись. Во весь рост!
— Да, — торжественно промолвил Велвл, — Ари Заль — это была голова! Нынешнее поколение по сравнению с ним просто пятка, покрытая заскорузлой кожей.
— Но и у пятки есть достоинства! — ответил Ури. — Для гордыни нет места. Какая у пятки гордыня? А Ребе, как хороший сапожник, сшил для нее красивую обувь. Словно знак, что не все пропало, что будущее — прекрасно.
— Типа Золушкиных башмачков? — хмыкнул Велвл.
— А Золушка кто такая? — спросил Азулай.
— Ну-у-у, — протянул Ури, — жена одного амстердамского раввина. Круто выделялась на почве благотворительности.
— Да, — подхватил Велвл, — особенно по части обуви. Просто бегала по Амстердаму за босыми сиротками. Как отыщет, сразу обувку покупает.
— А сама-то жила в бедности, хоть и жена раввина, — завелся Ури, — муж только в синагоге сидел, обучался, а там не зажируешь. Такая вот традиция в этой семье была. Отец Золушки все достояние на благотворительность распустил, оставил дочери лишь грандиозные стенные часы с боем. Огромного милосердия был человечище.
— Башмачки для сироток — просто мелочи по сравнению с филантропией отца, — увлекся Велвл, — словно зола против огня. Оттого и называли ее Золушкой. Другие говорят, как зола пачкает все, к чему прикасается, так и Золушка помогала всем, кто встречался на ее пути. Но было и у нее в семье несчастье. Младшая дочь Золушки, всеобщая любимица, охромела.
— Да, — грустно подтвердил Ури, — как-то в детстве бежала она по дорожке и уколола ножку о ржавую иглу, ножка распухла, воспалилась, а там пошло да поехало, во весь рост. Пока не захромала, бедняжка. Злые амстердамские языки утверждали, будто благотворительность Золушки преследовала совершенно конкретную цель. Мол, дочку хотела отмолить, оттого и бегала с башмачками навылет.
Велвл бросил косой взгляд на заскучавшего Азулая и продолжил.
— Однажды в студеную зимнюю пору в амстердамской гавани бросил якорь корабль еврейских беженцев из Испании.
— О! — оживился Азулай — сефарды!
— Самые что ни на есть подлинные сефарды. Инквизиция выгнала их без копейки, да еще и обувь отобрала. А в зимнем Амстердаме босиком не поразгуливаешь. Золушка без секунды промедления снесла часы на соседнюю улицу, в лавку ван Акена, знаменитого амстердамского часовщика. Вырученных денег как раз хватило на обувку всего корабля. А на этом корабле приплыл знаменитый доктор Акоста. В родной Кастилии он пользовал министров и даже самого короля, пока кто-то из завистников не написал Торквемаде подлый донос. Из огромной семьи Акосты уцелел только он один. Остальных растерзали в застенках инквизиции злобные ашкеназим.
— Кто-кто? — вытаращил глаза Азулай.
— Альгвасилы, — невозмутимо поправился Велвл, — продажные слуги мировой католической реакции. В благодарность за доброту Золушки доктор Акоста взялся лечить ее дочь.
— И вылечил? — с надеждой спросил Азулай.
— Нет, — ответил Ури, — случай оказался безнадежно запущенным. Но во время лечения кротость и доброта девушки покорили сердце доктора, и вскоре он повел ее под хупу. Невеста хромала, но на это никто не обратил внимания.
Ровно через девять месяцев после свадьбы у Золушки родился внук, и счастливый доктор назвал сына…
— Уриелем, — вмешался Велвл. — От него и пошла славная династия сефардских комментаторов и талмудистов.
— Да, да, — подтвердил Азулай, — у нас в Нетивоте тоже была семья с такой фамилией. Только они не «марокканцы», а из Алжира.
— На обрезание маленького Ури, — продолжил Велвл — собралось много гостей. Пришел и часовщик ван Акен. Посреди пира он попросил минуту тишины. Когда все смолкли…
— Вот это уже действительно сказки, — буркнул под нос Ури.
— Не мешай, — парировал Велвл, — итак, наступила тишина, ван Акен встал и выложил на стол небольшой мешочек из грубой кожи.
— На прошлой неделе часы, которые я купил у мадам Золушки, остановились, — произнес он в полной тишине. Десятки глаз впились в мешочек и ван Акен, мягко улыбаясь, продолжил:
— Случай для такого механизма невиданный, и я с большим удовольствием принялся за починку. Причиной поломки оказался вот этот мешочек!
Он поднял его над головой и плавным жестом показал собравшимся.
— В мешочке оказалось драгоценное ожерелье. Посоветовавшись с городским судьей и бургомистром, я рад объявить, что ожерелье по праву наследования принадлежит мадам Золушке.
Ван Акен поклонился и передал мешочек в прекрасные ручки счастливой бабушки. Публика онемела.
— А раввин-дедушка, — подхватил Ури, — благословил бескорыстного часовщика:
— Так же, как ты, открыв миру сокрытое, поразил умы присутствующих, так и твои потомки удостоятся видеть сокровенное и поражать умы.
И действительно, вскоре у часовщика родился внук, которого назвали Иеронимом, то есть — видящим.
— Прекрасная история! — воскликнул Азулай. — Сколько мудрости, глубины, тайны. Вы позволите пересказывать ее от вашего имени?
Ури и Велвл переглянулись.
— Когда такие почтенные люди, — как ни в чем не бывало продолжал Азулай, — столь добропорядочные евреи сказывают таковские рассказы, их, несомненно, нужно передавать дальше. И обязательно с упоминанием источника. Не правда ли?
— Ну-у-у, — протянул Ури, — за подлинность истории мы поручиться не можем, давно это было и верных свидетелей не осталось. Что же касается имен, я предпочту скромный титул «один еврей» — самое достойное, на мой взгляд, определение.
— Со свидетелями, — подхватил Велвл, — вообще беда. Чудес вокруг происходит, судя по рассказам, десятки в день, но как начинаешь искать подлинных очевидцев — якорь не достает дна. Цепочка, как правило, замыкается «одним евреем». Похоже, что все чудеса происходят именно с ним.
— Вовсе нет! — воскликнул Азулай. — Вот, например, я подлинный свидетель одной истории.
В Нетивоте жизнь текла размеренно и спокойно, словно в Марокко. Шесть дней евреи работали, на седьмой прекращали всякое дело свое и предавались покою. Молились не торопясь, потом долго и много ели, спали всласть, ходили в гости. Так оно и шло, как завели испокон веков, пока не явились просвещенные ашкеназы и построили в городе бассейн. В будни у кого есть время для купания? — поэтому основной наплыв ожидался по субботам. Самое ужасное состояло в том, что бассейн был общим, то есть для совместного купания мужчин и посторонних замужних женщин. Еще во время строительства Баба-Сали разослал всем жителям Нетивота письмо с просьбой обходить бассейн десятой стороной, а перед самым открытием по городку пошли слухи, что первый, кто искупается в бассейне, — утонет. Но кого сегодня могут остановить раввинские предупреждения? В первую же субботу у дверей бассейна выстроилась очередь, на травке установили мангалы, принялись жарить мясо, набивать питы хумусом и тхиной вперемежку с пунцовыми стручками перца, а потом, разгорячившись, бултыхаться в прохладной водичке.