Но Бог не отвечал, скрываясь за пеленой суеты и повседневности. Вразвалку тянулись дни, перевитые темнотой безутешных ночей, уплывали недели, расчерченные решеткой выходных, заканчивались месяцы, и ничего, совершенно ничего не менялось в жизни сапожника. А сегодня Он просто глумился над несчастным Давидом, подсовывая под самые глаза городового с шашкой. Выход из создавшегося положения был только один. Привычный, испробованный выход.
— Иосиф! — крикнул сапожник, приотворив дверь из мастерской в комнату. — Иди сюда, Иосиф.
Мальчик быстро вошел в мастерскую и остановился перед верстаком в позе почтительного сына.
«Лицемер, — подумал Давид. — Уж я-то знаю, как ты ко мне на самом деле относишься!»
— Иосиф, — сказал он, отводя глаза в сторону, стараясь не замечать фальшивого проявления сыновней почтительности. — Принеси отцу кувшин вина, Иосиф.
Мальчик молча склонился в поклоне, стремительно повернулся и вышел из комнаты. Вслед за ним в мастерскую ворвалась жена. Неутомимый демон духовного совершенствования.
— Опять мечтаешь, — прошипела она, окинув взглядом горку не отремонтированной обуви. — Сколько можно, спустись уже на землю! Скоро день закончится, а ты еще ничего не сделал. Завтра за всем этим, — она ткнула пальцем в сторону обуви, — люди придут. И что ты им скажешь?
— Уйди, очень тебя прошу, уйди, — сквозь сжатые зубы вымолвил сапожник.
— До утра будешь сидеть, — начала заводиться жена. — До утра, пока всю работу не сделаешь, а заодно вспомнишь, как тебя зовут на самом деле! Давид хренов, куропалат, прости Господи!
— Уйди, Богом прошу, уйди!
Увидев, как у него заходили желваки на скулах, жена плюнула на пол прямо перед верстаком, и вышла вон.
Он нежно погладил святую книгу, раскрыл наугад, прочитал несколько строф и в который раз захлебнулся от восторга.
— Как красиво! Как невозможно величественно, точно и красиво!
Иосиф вернулся, поставил на верстак кувшин и грубую глиняную кружку. Несколько капель пролились на книгу.
— До чего ты неловкий!
Он наполнил кружку до края и прильнул к ней губами. Первый глоток, жадный, пенящийся, благодатный глоток в половину кружки.
— Уф! Действительно, хватит мечтать, — не выпуская из руки кружки, он посмотрел в окно. Красное солнце низко висело над крышами Гори. Заканчивался день, еще один день его пустой, скучной жизни. Сапожник Виссарион бережно отер «Витязя в тигровой шкуре», вторым глотком осушил кружку до дна и, отодвинув в сторону скорбные мысли о судьбе угнетенного осетинского народа, взялся за починку обуви.
Еврейское счастье или Судьба конформиста
Ишаягу Райсеру сильно не повезло. Во-первых, он родился евреем. Не специально, так получилось. Спроси его сегодня Высшие Силы: «Шая, кем ты хочешь стать?» — он выбрал бы спокойную участь скандинава. Живи себе в своём фиорде, поглядывай, как солнце тонет между серых скал, да пей холодную финскую водку. Но кто ж его спрашивал?! Бросили ребёнка в жестокий мир, наградив рыжей шевелюрой, картавым голосом и солидным шнобелем.
Вдобавок к такому богатству Г-сподь Милосердный произвел Шаю на свет с помощью продавщицы овощного магазина и парикмахера. Если этот факт биографии тоже можно назвать счастьем, примем его за во-вторых.
А в-третьих, рождение состоялось в Одессе, в самой середине пятидесятых годов двадцатого столетия, что говорит о многом, для умеющих понимать с полуслова.
Рос Шая не хуже других, шлимазл и горлохват. Достать джинсы, купить пластинки, толкнуть туфли… Окажись родители интеллигентнее или город поцентральней — пустил бы Шая свои способности по более благопристойному руслу научно-технического прогресса, а то и художественного творчества. Но мировые линии пересеклись иначе. Водоворот большой коммерции малого масштаба подхватил тов. Райсера, и, протащив через задние ходы московских магазинов, пролёты Гостиного двора и толчею одесской барахолки, тихо опустил на скамью подсудимых. Обвинялся он в мелком мошенничестве и срок получил скромный, почти символический.
Уже с первых, розовых попыток деловой активности, Шае стало обидно за свою национальность. Ведь скольких бед можно было избежать, родись он простым украинцем с типичным лицом или, не про нас будет сказано, молдаванином. Шая выпирал из любой очереди, не мог затеряться в толпе и моментально идентифицировался по национальному признаку. Истинный человек бизнеса должен обладать приятной, но не характерной внешностью; разве мо-жет идти речь о серьёзном контакте, если вторая сторона громоподобно провозглашает «шо?» и топает ногами, словно мясник на Привозе?
Но самой большой неудачей своей жизни Шая считал переезд в Израиль. Ай, и зачем ему понадобилась эта болячка, кто теперь может установить? Все поехали, и он поехал. Просто сумасшествие какое-то, и больше ничего!
В Израиле Шая прошел по всем кругам «олимовского» ада: подметал улицы, работал на стройке, убирал квартиры — и всегда за гроши, позорные, жалкие копейки. Спасало лишь то, что официально он всегда оставался безработным, и подачка-пособие, совещаясь с жалкими грошами, вместе составляли средний прожиточный уровень. Тем не менее, жизнь пошла насмарку, причём навсегда, окончательно и бесповоротно. Но именно тогда, на глубине нервного срыва, Шая впервые обнаружил, что у него есть душа.
Он прочитал про неё в газете. Какой-то религиозный деятель, просвещая репатриированную сионизмом публику, длинно разъяснял особенности еврейской души. Духовность у него затейливо перетекала из Источника прямо в сосуды, но по невидимым каналам.
— О! — подумал Шая, с трудом продравшись через эту сантехнику, — может, и мой нос чего-нибудь да стоит!
Подумал и немедленно забыл. В битве за хлеб насущный прошло несколько лет. После многих мытарств и невзгод Райсеру наконец повезло — он купил магазин. Наверное, столь обстоятельное слово не совсем соответствовало небольшой продуктовой лавочке на стыке Бней-Брака с Рамат-Ганом, но Шая величал её только таким образом.
— А вот в моём магазине … — вставлял он к месту и не к месту, особенно разговаривая с «олим» первого года обучения.
Дела в лавочке шли из рук вон плохо, доходы с трудом покрывали расходы, и, если бы Шая не надувал каждый месяц налоговое управление, существенно уменьшая сумму оборота, магазинчик пришлось бы просто закрыть.
Прямо через дорогу от лавки начинался Бней-Брак. Этот город никогда не пробуждал тёплых чувств в Шаином сердце. Ему не нравились его жители, одетые в черные одежды странного покроя, раздражали их шляпы, пейсы, парики и косынки. Он бы хотел встречаться с ними только в одном месте — у себя в магазине, и то по разные стороны прилавка. Но вот этого почему-то и не происходило. Просто вообще, никогда, ни разу. Зато их бесчисленные дети как заведенные бегали в магазинчик напротив Шаиного.
Проведя исследование покупательского спроса, походив по Бней-Браку и побеседовав с владельцами тамошних продуктовых лавок, Шая решил перековаться.
— Если искусство требует жертв, то чего можно ждать от торговли?! — объяснил он жене и начал отращивать бороду.
Через несколько недель его магазин заполнился товарами с печатями высшей кашерности, а голову Шаи увенчала кипа непритязательно чёрного цвета. На входную дверь он прибил мезузу величиной с локоть, выложив за неё неисчислимую пропасть денег. Теперь в Бней-Браке мезуз такого размера стало две: одна на двери центральной синагоги, а вторая у входа в Шаину лавку.
И что вы думаете — сработало! Доверчивые харидеи потянулись на приманку, словно мотыльки к свету керосиновой лампы. Сначала по мелочи: то, другое, третье, потом вошли во вкус и добрались до четвёртого, пятого, шестого… Дела стали лучше, куда как лучше, но всё равно были весьма далеки от процветания. И вот тогда-то Шая решился на поступок. Втайне, конечно, под покровом темноты и на другом конце города. Ещё бы, прознай о таком его друзья и знакомые, они бы … впрочем нет, они бы просто не выдержали. Короче говоря, Шая пошёл к раввину.
— Вот вы говорите: Б-г, — сказал он ему. — А где справедливость? Ведь я держу такие точно товары, одеваюсь, как все, и даже стал по субботам заглядывать в синагогу. А в результате — пшик, на хлеб не хватает. Где ж правда, ребе, где ж истина?
— Скажи мне, — спросил раввин, — что ты делаешь, когда нет покупателей?
— Читаю каталоги, изучаю проспекты, заполняю ведомости, — ответил Шая. — Ухо приходится держать востро, иначе недолго и по миру пойти.
— А чем занят конкурент? Ты обращал внимание?
— Во-первых, у него почти всегда есть покупатели. Во-вторых, в свободные минуты он читает толстую религиозную книгу. Впрочем, нет, только он успевает её раскрыть, как сразу же кто-то приходит. Есть же счастье у человека, не то, что у меня!
Раввин достал с полки увесистый том и передал его Шае.
— Здесь перевод Торы на русский язык и комментарии к нему. Когда в магазине не будет покупателей, открывай и учи.
— Ребе! — воскликнул Шая. — Да я ж закончу её за два дня. Вы б лучше дали толковый совет, как успешно торговать в религиозной обстановке.
— Это и есть мой совет, — ответил раввин. — Делай, как я сказал, а через месяц приходи снова.
«Нет, они тут все ненормальные, — думал Шая по дороге домой. — Наверное, раньше раввины были умнее. Тоже мне, кардинал Ришелье: я к нему с просьбой о помощи, а он мне религиозную пропаганду».
Однако книжку Шая не выбросил, а принёс в магазин и положил на видное место.
Спустя несколько дней, перелистав все проспекты и заполнив ведомости на две недели вперёд, он достал её и принялся за чтение. Текст был довольно скучным, а вот пояснения к нему оказались лихими. Прямо с первой буквы комментатор заявил, будто мир создан специально и исключительно для евреев. Шая заинтересовался и стал читать повнимательней, но тут пришла покупательница. Вообще, день выдался удачным: посетители шли и шли, и Шая, порядком подустав, не добрался даже до конца страницы.