Ничто так не способствует установлению дружеской атмосферы, как литр холодного пива, принятый на грудь стремительными движениями утопающего.
— Так у тебя тут магазин? — понимающе заметил Шая, улавливая вилкой скользкую маслину.
— Нет, — помотал головой Паша, ухватывая изрядный кус питы. — Я по спецзаданию.
— Это как это так? — удивился Шая, отправляя в рот неподатливую маслину.
— Сиди там, слушай сюда, — ответил Паша, подцепляя корочкой изрядное количество хумуса. — Сейчас расскажу.
Он прожевал питу, залил провалившуюся внутрь пищу изрядным глотком пива и начал:
— Я человек свободный. Не «хилони», то есть Б-гохульник, как нас «досы» называют, а свободный. И всей свободой своей верую в еврейского Б-га полной верой. Настоящей, той, которая в сердце. Не в список ограничений и запретов, людьми сочиненный, а в Него и только в Него!
Запреты же напоминают мне обручальное кольцо. Есть женщины, хоть и с кольцом на пальцы, а такое вытворяют! А у других, хоть и без кольца, — не допросишься.
Так вот, со времен Моисея каждый раввин хочет отличиться, выделиться из серой раввинской массы. Ночи не спит, все ищет, чего бы такого еще запретить. Тут гайку поджал, там винтик закрутил. Откроешь учебник еврейской истории — сплошные знаменитые раввины.
Паша приложился к пиву и в немом изумлении помотал головой.
— Ух, хорошо!
— Чего хорошего-то? — переспросил Шая. — Запреты, по-твоему, хорошо?
Паша только рукой махнул.
— Пиво хорошо, дурень ты этакий. Давай еще по бокалу замахнем.
— Давай, — согласился Шая и показал официанту два пальца.
Паша вытащил из кармана пачку дешевых сигарет «Ноблес» и, грустно покачав ее на ладони, сунул в карман.
— Бросил, — сумрачно заметил он. — Тренирую силу воли.
Уставившись в окно, он несколько минут внимательно изучал прохожих, словно выискивая знакомое лицо, а потом быстро вытащил сигарету и закурил, обдав Шаю струей едкого дыма.
— Живу я недалеко отсюда, на улице Бен-Аялон. Тихое место, хорошие соседи. Наша улица соединяет два религиозных квартала. Слева пейсатые, справа кипастые, а посередине мы, истинно верующие. До поры, до времени жили мирно, сосуществовали, так сказать. Но после выборов нового мэра Иерусалима «досы» словно с цепи сорвались.
В прошлую субботу после завтрака, собрались мы с Шуркой на пляж, в свободный город Тель-Авив. Сели в машину, выруливаю из-под дома, а на улицу выехать не могу. Знак там у нас стоит — «рука». Пропусти, то есть всех, кто попадется. А они, пейсатые, сплошной стеной прут. Бабы с колясками, мужики с детьми за руку. Валят толпой по тротуару без всякого просвета. Черные рыцари Иерусалима, понимаешь!
Ну, посидели мы несколько минут, подождали. Потом смотрю, дело-то нечисто! Как доходят они до конца улицы, так сразу и обратно. Специально, чтобы не дать нам выехать. Я давай бибикать, а толку никакого. Как в пустоту. А Шурка моя ехидно так замечает: поздно, мол, спохватился, Пашенька, говорила я тебе, голосуй за МЕРЕЦ, а ты ЛИКУД, ЛИКУД, Биби Натаниягу. Вот теперь ликуй и бибикай…
Обидно мне стало, врубил я передачу и покатил прямо на толпу. А они колясками ощетинились, и ни с места. Не давить же, в самом деле, потом по судам затаскают, не откупишься. Пришлось задом на стоянку ползти.
Тут сосед «марокканец» спускается. В шортиках, с зонтиком под мышкой. Тоже на пляж собрался.
— Я понимаю, ах, как я вас понимаю, — забормотал Шая и потянулся своим бокалом к бокалу Паши. Стекло, наткнувшись на другое стекло зазвенело жалобно и грустно, но собеседники не расслышали этого звона. Приняв еще по глотку, они продолжили разговор.
— Ну, думаю, сейчас посмотрим марокканскую удаль. Это тебе не «Линда-Линда» до часу ночи крутить!
Сосед не сплоховал. Погудел, фарами помигал, да как выскочит из машины, как бросится их с дороги оттаскивать….. Мужик он, не спорю, здоровый, но и эти, в черных папахах, не лыком шиты.
Моментально появилась полиция. Не успел сосед глазом моргнуть, как они его под руки и с размаху физиономией прямо об «воронок». Кровь так и брызнула, а офицер выговаривает своим мордоворотам:
— В уставе порядок задержания описан в иной последовательности: сначала необходимо открыть двери, а лишь после этого загружать арестованного. Объявляю вам выговор за недостаточное знание устава полицейской службы!
Распахнули мордовороты двери, подняли с асфальта соседа — и как швырнут в фургон. Честно говоря, я решил, все — убили. Но ничего, объявился на следующий день, правда, весь перебинтованный.
Пока суд да дело, мой младшенький, Арье, выскочил из машины и бежит прямо к офицеру. Он правдолюб, мой сын, совсем как его отец…
Глаза Паши засветились гордостью, он бросил высосанный до самого фильтра окурок и тут же подпалил новую сигарету.
— Дядя! — кричит Арье, — дядя офицер! Не верьте им, они специально двери не открыли!
Так эта сволочь берет шестилетнего мальчишку за ухо и начинает буквально отрывать. Арье в крик, а Шурка наклонила голову и как пошла на полицейских. Она у меня женщина крупноблочная, габаритная, офицерика точно ветром сдуло. Но тут мордовороты подскочили, и давай хватать ее за что попало. Нагло так, с усмешечкой. И тащат, каждый в свою сторону. Платье пополам, а Шурка купальник надеть не успела, тут все ее обширное хозяйство наружу вывалилось. Она в крик, полицейские в смех. А этот негодяй офицер, Арьюшку спиной к себе повернул, да как наподдаст!
Тут я не выдержал, прямо на него полез, на каком, кричу, основании, кто дал право!
А он мне: наша задача обеспечить беспрепятственное движение по тротуару. Вы же своими действиями нарушаете общественный порядок, ограничивая свободу перемещения граждан в святой день шабес-койдеш!
И на пейсатых, на пейсатых дубинкой показывает.
Тут даже мне, дураку, стало ясно, кто нынче у власти. Ну, да ничего, — Паша тяжело вздохнул, подхватил с тарелки последнюю маслину и забросил себе в рот, — я с ними еще рассчитаюсь.
— Интересно, как? — спросил Шая.
— Сокровенные замыслы, подобны глубоководным рыбам, — изрек Паша. — Когда их извлекают на поверхность — они разрываются. Но, впрочем, тебе, как другу…
Он оглянулся по сторонам, поднял со стула круглую коробку и, надорвав клейкую ленту, откинул крышку. Внутри коробки лежала обыкновенная черная шляпа, подобная тем, что украшают головы жителей Меа Шеарим.
— Вот, — сказал Паша — только что купил. Взял по дешевке.
— А зачем? — недоуменно спросил Шая.
— Как это, зачем? Облик должен соответствовать. Арье мой теперь в хедер ходит, а старший Ронен — в ешиву.
Шая остолбенел, но Паша только загадочно усмехнулся.
— Штирлица помнишь? Вот теперь я — Штирлиц!
Понизив голос и оглянувшись по сторонам, он принялся излагать подробности своего плана.
— В открытую бороться с ними бесполезно. У них все схвачено, власть, полиция, банки, почта, телеграф. Мировое еврейство, сам понимаешь. Поэтому врага нужно бить его оружием и на его территории. Понял?
— Не понял, — отрицательно покачал головой Шая.
— Потому, что дурак. Такой же, как я. Нам уже поздно воевать, годы не те, а вот дети, они успеют. Я их записал в самые жуткие заведения, и буду тянуть на раввинов. Кровью харкать стану, а выведу. А когда вырастут, большими людьми станут, вот тогда они так всего позапрещают, что этим, — он кивком головы указал на струящуюся мимо окон шашлычной харедимную толпу, — небо с овчинку покажется. Детушки мои так гаечки закрутят, что святоши сами от всего откажутся и побегут, побегут на тель-авивские пляжи, точно крысы из Гамельна.
Паша засмеялся. Желтые, покрытые налетом никотина зубы оскалились, глаза засверкали нездоровым, лихорадочным блеском.
— Ну, пока, — сказал он, бросая на стол пустую пачку «Ноблес». — Мне еще Шурку из миквы забирать.
Спустя месяц Шая снова оказался в Иерусалиме. Вместо пляжа заботы бизнеса погнали его в город Давида. Вокруг стояла святая суббота, но в Шаиной «Мазде» по-прежнему царствовала пятница. Проезжая возле Меа Шеарим, ему вдруг показалось, будто он видит на обочине шоссе Пашу. Вместе с другими мужчинами в черном, тот выкрикивал какое-то слово из двух слогов и отчаянно жестикулировал. Вокруг него вертелся мальчишка в белой вязаной шапочке и подозрительно оттопыренными карманами брюк.
— Еще зафитилит камушком по старой дружбе, Штирлиц хренов, — подумал Шая и на всякий случай отвернул к противоположной кромке шоссе.
Поравнявшись, он все-таки сбросил газ и посмотрел на мужчину. Это был не Паша. Незнакомый харидей в черной шляпе устало и отчаянно выкрикивал:
— Ша — бес! Ша — бес!
«Вот и замолк бы, бесовское отродье!» — подумал Шая и придавил акселератор.
Чуден Бней-Брак при тихой погоде
Своего племянника Шая любил. Во-первых, за то, что он сын брата, а во-вторых, потому, что хороший мальчик — культурный, начитанный, аккуратный. Даже Мотино увлечение религией не изменило Шаиного отношения, хотя спокойно воспринимать некоторые «закидоны» племянника было совсем непростым делом. Один лексикон, натужно-разбитной лексикон чего стоил! Ну что вы скажете в ответ на призыв «Выше знамя религиозного фанатизма!» или «Учение Моисея всесильно, потому, что оно верно»?
Поначалу Шая только улыбался в усы, но скоро понял — да ведь это Моти смеётся над ним, и над его заношенными до блеска русскими прибаутками.
В какой-то момент племянник начал регулярно приезжать к Шае на субботу. По его мнению, дядя созрел для последнего рывка к «сияющим вершинам иудаизма».
— Дядя, — говорил Моти, — покайся, окаянный, пока не поздно. Идём в синагогу!
И Шая шёл. Причина, правда, была куда как прозаична: в синагоге работал мощный кондиционер. Тихие голоса молящихся приводили Шаю в состояние сладкого оцепенения, плавно переходившего в дремоту, а из неё в глубокий сон. Первое время племянник тыкал его локтем в бок и шипел на ухо: «Не храпи так громко!» — а потом стал просто выбирать места в задних рядах, которые обычно пустовали.