182.
Репутация Асканио за игорным столом была далеко не безупречна. После того как однажды летом 1555 года он обчистил карманы Помпео за «примьерой», игрой, напоминавшей покер, наутро его обвинили в том, что вместо положенных четырех карт он держал на руках пять. Последовавший обмен обвинениями привел к разрыву в семье, ибо Помпео принял участие в поисках свидетелей нечестных поступков Асканио183. Между братьями уже и раньше проявлялось озлобление; так, однажды ночью Помпео подстерег и ранил брата на улице184. Когда об этой схватке узнал римский губернатор, он наложил на участников формальное обязательство сохранять мир с запретом вступать в стычки под угрозой пени в 1000 скудо185. О том, что Асканио нечист на руку, знали далеко за пределами его семьи. Шулерский прием против Помпео не был с его стороны случайной оплошностью; этот инцидент вызвал шквал доносов самому губернатору: знатные люди, которых Асканио надул за картами или одурачил своими скандальными игральными костями, утяжеленными с одной стороны, буквально выстраивались в очередь, чтобы выразить свое негодование186. Ченчио Дольче, одна из его жертв, широко ославил его, а через каких-то три года Асканио наконец-то собрался обвинить его во лжи и потребовать сатисфакции. Дольче, созвав вельмож в доме одного из князей Колонна и собрав свидетелей бесчестья своего обвинителя, напечатал язвительный памфлет, в котором отказывался от поединка на том основании, что Асканио нечестен за игорным столом и известен своей трусостью187. Ясно, что Асканио навсегда потерял уважение в своем кругу, ибо после того, как в 1546 году отслужил на незначительном посту маршала (maresciallo), он ни разу больше не занимал государственных постов, на которые обычно попадали пользовавшиеся уважением представители римской элиты. Что касается Дольче, то ему еще придется заплатить за оскорбление, нанесенное чести семьи Джустини, но пострадает он, как мы увидим, не от руки Асканио.
Впрочем, в глазах родичей позор Асканио венчало не его жульничество с картами и костями; его позор венчал брак с «этой шлюхой», Лаодомией. Свидетельствуя перед судом, Асканио сам признал ее прежнее ремесло, но, изворачиваясь, как змея, отказался подтвердить факт брака с ней188. Однако нотариальный акт, заключенный от ее имени, не оставляет сомнений, что уже в сентябре 1552 года Лаодомия была законной женой Асканио и вложила свое приданое в его земельные владения189. Их союз вызывал толки в городе; про него раструбили и в том самом пасквиле, где расписывались художества Асканио за игрой190. Хотя представители римской знати, бывало, брали в жены куртизанок, очевидно, как и в данном случае, это могло дорого им обойтись191. В глазах своей семьи Асканио был настолько паршивой овцой, что, отверженный родными, он утратил первородство, и главенство в его поколении Джустини перешло к следующему брату.
У Помпео, несмотря на азартные игры, репутация была гораздо лучше. В 1560‐х годах он трижды занимал официальные посты, в том числе престижную должность главы округи, капорионе192. Еще до 1557 года ему досталось звание первого среди братьев (primo di tutti), которым до этого по праву обладал Асканио. В отличие от последнего, он женился на порядочной девушке – его жена Калифурния происходила из знатного римского рода Альберини193. Но доброе имя Помпео все же нельзя назвать незапятнанным. Будучи женатым, он нередко посещал известных куртизанок194. В военное время летом 1557 года поступила клеветническая анонимка (возможно, написанная Асканио), где высказывались сомнения в желании Помпео оборонять Рим на городских стенах.
Самое тяжкое обвинение против Помпео, которому, похоже, Асканио искренне и горячо верил, напоминает сцену из оперы-буфф. Пуччини в «Джанни Скикки» пересказывает старинную историю о проходимце, которого Данте поместил в восьмой круг своего ада. Тот забирается в постель только что умершего богача, чтобы продиктовать подходящее ему, хотя и фальшивое завещание195. И именно такой трюк, по утверждению Асканио, провернул Помпео, когда умерла их тетка Лукреция. Якобы он спрятал за пологом ее кровати самозванку, чтобы она произнесла удобные ему условия завещания196. Здесь либо клевета брата, либо сама жизнь подражает искусству, воспроизводя знаменитую историю.
На первый взгляд, обвинения Асканио выглядят смехотворными. Лукреция, овдовевшая сестра Джеронимо, принимала большое участие в жизни его семьи. Вспомним, что он назначил ее одним из трех душеприказчиков для оценки того, достойны ли его старшие сыновья наследства. Явно испытывая к ней большое доверие, он оставил ее единственной опекуншей всех пятерых младших детей197. Прослужив почти шесть лет деятельным представителем своего брата, Лукреция слегла с болезнью и 24 января 1554 года на смертном одре продиктовала или предъявила завещание, подделать которое было бы весьма непросто. В нем пять листов, исписанных убористым почерком, полных незначительными пожалованиями отставным горничным, квартирующим на нижнем этаже, и дочерям любимых служанок. В завещании перечислены разнообразные медали, драгоценности, серебряные солонки, миски, кувшины и подсвечники, хранящиеся под замком в монастырях и у некоторых жителей города198. Никакому мошеннику, спрятанному за пологом, не удалось бы воспроизвести всю эту приватную информацию без ошибки. Кроме того, нотарий, находившийся при этом, уже известный нам Бернардино дель Конте, уже четыре года был доверенным лицом семьи Джустини. Он тоже был назначен в триумвират тех, кто должен был проверять готовность старших сыновей к приему наследства. Еще одним свидетелем у смертного одра был Антонио Каньетто из Пармы, с давних пор обшивавший семью и за это время выступивший свидетелем по меньшей мере в одиннадцати актах Джустини199. Ясно, что даже лже-Мартен Герр не смог бы подделать завещание в таком обществе. Более того, племянница Лукреции Чечилия утверждала три года спустя, что у нее есть черновик завещания, написанный собственной рукой тетки200. Итак, можно спокойно оправдать Помпео от грязного навета его брата.
Или все-таки нельзя? Свой дом Лукреция в завещании оставляла Энрико де Тукки, родичу своего покойного мужа201. Однако меньше чем через четыре месяца, в апреле 1554 года, Помпео явился к верному нотарию дель Конте как «legatarius, tam vigore testamenti quam codicilorum ut ipse asseruit (курсив мой. – Т. К.) per eandem Lucretiam conditorum», то есть «наследник в силу как самого завещания, так и дополнений к нему, как он утверждал, составленных названной Лукрецией». Вооруженный этими якобы дополнениями, Помпео завладел весьма солидным домом Лукреции, открыв и закрыв его двери, как было принято в знак вступления в права собственника. Портной Каньетто, как обычно, был при этом свидетелем. Возникают два вопроса: что это были за дополнения, если они вообще существовали, и почему Бернардино дель Конте ими не располагал и даже не знал о них? И почему мы ничего не слышим о притязаниях Тукки на большой дом Лукреции? Быть может, Асканио напал на след действительных махинаций – либо ложная претензия с опорой на вымышленный документ, либо, что еще страннее, умелая постановка (beffa) за занавеской?202 Быть может, Помпео был просто жуликом ничем не лучше своего нечистого на руку брата?
Младшие Джустини, кажется, гораздо больше пошли характером в отца. Когда он умер, старшему из трех, Пьетро-Паоло, было двенадцать лет. В своем завещании отец постановил, что он может получить все наследство, если к двадцати пяти годам станет доктором права203. Если академическая карьера, желаемая отцом, у него не заладится, наследником вместо него станет следующий брат. Все три младших брата проявили почтительное рвение в следовании отцовым заветам. К осени 1552 года Пьетро-Паоло, которому исполнилось семнадцать, уже был доктором и вышел из-под опеки своей тетки204. Он сумел хорошо устроиться. Летом 1557 года он уже был римским гражданином и, как и отец, адвокатом Консистории205. С 1552 года он владел старым отцовским домом, получив его от братьев в результате серии обменов206. Летом 1557 года он обитал в нем с молодой женой207. Хотя он иногда и играл на деньги со своими неугомонными старшими братьями, и в семье, и в обществе он, кажется, был столпом респектабельности208. Он четырежды занимал должности в городской коммуне, в том числе в 1570 году достиг почетного поста консерваторе, одной из трех высших должностей в управлении Римом209