cause de scandale [фр. причина скандала], завершившийся узаконенным убийством кардинала Карло и его брата герцога Пальяно. Конечно, они со своими сообщниками и сами отметились немалыми преступлениями. Среди них самым впечатляющим было узаконенное убийство герцогом, по решению феодального суда, своей беременной жены и ее предполагаемого любовника. Но пострадали они в действительности за преступления политического характера: за их попытку присвоить обширные имения баронов Колонна, любимцев находившейся на подъеме Испании, и за их связь с ненавидимым режимом Павла IV.
Победоносный Паллантьери в 1563 году дорос до губернаторской должности652. К тому времени он уже был вдовцом и священнослужителем, ведь только клирики получали такие назначения. И как раз в качестве губернатора он, например, выпустил в июле того же года предписание против нашего женоубийцы Джованни-Баттисты Савелли. Паллантьери высоко вознесся, приобрел могущество и просто неприлично разбогател.
А затем пресловутое колесо фортуны сделало еще один поворот. Следующий папа Пий V (1566–1572) тоже отличался рвением – к благочестию и восхищался близким ему по духу предшественником – Павлом IV. Сразу после интронизации он дал задний ход обвинению Карафы, приказал конфисковать материалы дела и пересмотреть его. Поэтому в 1567 году он удалил Паллантьери из Рима, отправив его управлять Марке653. Еще два года стареющий законник процветал, заигрывая с иезуитами, скрывая свою жизнь и сексуальные пороки за ширмой показного благочестия и мечтая о пурпурной кардинальской шапке. Однако его погубила прихоть судьбы. Его друг, злой сатирик Никколо Франко, признался перед инквизицией, что очерняющие Карафу сплетни он собрал из официальных бумаг суда в доме Паллантьери. В августе 1569 года тот был вызван инквизицией в Рим, заключен под стражу и вновь подвергнут следствию654. Предстояло повторение прошлой истории с блестящей, изворотливой защитой самого себя, но на сей раз куда более долгой. Конволюты ватиканского судебного дела в совокупности достигают объема 6000 листов. Признаюсь, я не осмелился в них заглянуть.
В конце концов старик проиграл, зуб вновь был отдан за зуб. Он пал жертвой колоссального обмена ударами в отчаянной борьбе: сначала падение Альдобрандини, потом его падение, сначала падение Карафы, потом снова его падение. Быть может, в этом и состоит высшая справедливость. В обвинительном заключении и приговоре после длинного списка иных инкриминируемых деяний: хранения в собственном доме запрещенного оружия, запрещенных памфлетов, запрещенного дела Карафы, присвоения всевозможного имущества – запоздало припоминаются и «растление девушек, кровосмешение и прелюбодеяния»655. Правда, никаких имен не приводится. Согласно пометкам на первом листе судебного дела 1557–1558 годов, к нему обращались за справками во время процесса 1571 года, но у нас нет никакой возможности узнать, насколько близко к сердцу принимали судьи что тогда, что в первый заход злоключения и страдания Лукреции, Фаустины и их семьи. Они остались юридическими маргиналиями, второстепенными мотивами; решение же зависело от совсем иного – от нравственных колебаний папы и от злобы выживших нотаблей из рода Карафа. В июне 1571 года государство обезглавило Алессандро во дворе тюрьмы Тор-ди-Нона, на том самом месте, где десятилетием раньше от его прокурорской руки погиб герцог Пальяно656. Он умер в ореоле благочестия, напутствуемый праведником Филиппом Нери, но, по справедливости говоря, мало кем оплакиваемый.
Вскоре после того как я опубликовал в одном электронном журнале отчет о том, как я использовал дело об убийстве в семье Савелли для обучения первокурсников, я получил интригующее письмо от судебного чиновника из Кастель-Болоньезе, родного города Паллантьери. Это было одно из маленьких чудес, ставших возможными благодаря поисковым системам: Паоло Гранди, этот чиновник, по профессии администратор в суде, по призванию – историк-краевед, нашел имя Паллантьери в глубине моей статьи, кликнув ссылку на транскрипцию дела Савелли, поскольку Паллантьери подписал распоряжение о начале следствия. Мы с синьором Гранди обменялись информацией об этом давнем прокуроре, которому, как оказалось, была посвящена дипломная работа (tesi di laurea) сегодняшнего государственного служащего, написанная двадцатью двумя годами ранее. Он очень любезно прислал мне ее второй экземпляр, и она оказалась бесценной для прояснения фона моего теперешнего рассказа. Летом 2002 года синьор Гранди устроил нам с семьей пешую экскурсию по Кастель-Болоньезе. Дворец Паллантьери, несмотря на жестокие бомбардировки 1945 года, все еще стоит на прежнем месте, хотя он теперь и рассечен надвое проезжей улицей. Часть его отдана монастырю, а сводчатый первый этаж захвачен симпатичным рестораном. На одной из стен дворика сохранились фрески XVI века, с трудом различимые за развешанным бельем и растениями в горшках. Верхние этажи поделены на скромные квартиры. С помощью синьора Гранди один местный энтузиаст завел в интернете страницу, посвященную памяти человека, который, при всех своих недостатках, остается выдающимся уроженцем города.
Несколько мыслей вдогонку: социальная история
Исследователям истории женщин, гендерных отношений, детства или семьи в Европе до Нового времени приходится быть хорошими сыщиками, потому что до того, как начиная с середины XVII века широко распространились дневники, мемуары и частная переписка, довольно затруднительно бывает понять, что чувствовали люди, особенно не относящиеся к числу богатых и могущественных. Часто самые интересные и подробные подсказки можно найти в материалах уголовных судов. Так произошло и в нашем случае.
В таких исследованиях одна из важных тем – это тема власти. Мир до Нового времени был проникнут иерархиями – и в теории, и на практике. Молодость почитала старость, слуга – хозяина, простолюдин – дворянина, низший – высшего, подданный – правителя, миряне – духовенство, материя – дух, земля – небо и, конечно, женщина – мужчину. Однако почтение никогда не было равносильно безоговорочной капитуляции. Поэтому другой темой является сопротивление, пускай и неявное, путем вредительства, насмешек или уклонения от навязываемых обязанностей. К этому же ряду относится и выторговывание каких-либо преимуществ. Когда гендерная история еще только начиналась, возникло направление причитальщиков: все-де пропало, «патриархии» господствовали безраздельно, женщины были бессильны. Возникло, конечно, и противоположное триумфалистское направление, не менее одностороннее. Однако новые исследования, более тонкие и вдумчивые, позволили выявить множество оттенков и черт женской самостоятельности. Похожим образом другие ученые раскрывали стратегии и реальные возможности других подчиненных групп, не женщин.
Вот для таких исследований история женщин семьи Грамар и представляет интерес: и как пример суровых испытаний, и как образчик способов противостояния тяжелейшему давлению – правовому, моральному, экономическому, социальному и физическому. Историк, глядя с симпатией и волнением на их стоическую твердость, старается понять, из каких источников они черпали свою силу.
Закончив с мрачным рассказом о Паллантьери и его жертвах, мы заслуживаем какой-нибудь более легкой истории. Однако в следующей главе речь пойдет опять о несчастливой семье. Мы снова встретимся с коварством и жестокостью. Но на этот раз благодаря неожиданному и счастливому повороту судьбы жертва останется невредимой, а пострадают только три голубиных птенца, использованных для судебного эксперимента, если, конечно, не считать мужа-убийцу, который умрет при загадочных обстоятельствах вне поля нашего зрения и знания.
Здесь будет мало страшных событий (если не считать гибели птиц)! Да и вообще событий будет немного. Однако благодаря архивным курьезам, рассказ все же даст хорошие возможности для игры. Заговор провалился, но лишь после того, как беспечные заговорщики изложили свои планы, хотя и выражаясь иносказательно, в нескольких письмах и в одном странном и зловещем документе. Все эти бумаги попали в руки судей, с обычной добросовестностью подшивших их в папку с делом, в которой они и пролежали в безвестности 430 лет, пока я, увлекшись ими, не прочитал их и не переписал.
В следующей главе сначала будет представлена та странная грамота, а дальше те самые письма, одно за другим, почти без комментариев, чтобы фабула раскрылась сама собой. Литературным образцом мне послужил эпистолярный роман, знаменитый жанр, изобретенный почти три столетия назад и до сих пор остающийся в ходу. Разумеется, в отличие от романиста, я не могу заставить письма вести себя перед вами как надо. В моих письмах разобраться трудно – они полны конспиративного тумана. Я сделаю все возможное, чтобы распутать секреты сюжета, а затем вдруг перенесусь от письменного стола куртизанки в кабинет тюремного врача, где мы увидим, как он испытает свою науку на трех птенцах. Я резко развернусь вслед за моими источниками – отчет медика сохранился, подшитый вместе с перехваченными письмами. Нам, историкам, свойственно следовать за документами. И все же в этой главе есть претензия на тематическое единство: письма заговорщиков и отчеты врачей, как я попытаюсь показать, объединены эпистемологией риска и выигрыша. Чтобы оценить это необычное сочетание, прочитайте внимательно и вместе с тем скептически как саму главу, так и предваряющие ее странные документы.
Глава 5Дама живет, голубь умирает
Для составления документа понадобились четыре человека: рыцарь, друг, куртизанка и двенадцатилетний мальчик. Но подписались только трое: за свою старшую сестру, куртизанку, руку приложил юнец. Хотя она и умела писать, пусть почерк был нетверд, а орфография нетривиальна, она предпочла оставить подпись брату, лучше владевшему пер