ер приходил уже постоянно, когда ему вздумается683.
Эта последняя фраза («когда ему вздумается») заставляет думать, что ухаживания Джакомо, возможно, отпугнули от постели Чинции прочих клиентов. Если дело обстояло действительно так, Джакомо из простого клиента превратился в основного, а затем и единственного любовника. Еще одним знаком того, что в своем сомнительном ремесле Чинция достигла определенной респектабельности, был тот факт, что, по ее словам, Джакомо нимало не стремился спрятать их связь. «Все вокруг знали. Когда он приходил в мой дом, он ни от кого не таился»684. Джакомо был не первым постоянным любовником Чинции. До него был и другой человек высокого положения, синьор по имени Ливио Оттерио685. Это почти все, что известно об этой куртизанке. Ее отца звали Джованни Антельмо, ее мать, до рождения младшего брата Чинции, жила уже со вторым сожителем по фамилии Коста. Ее грамотность, при заметной уверенности письма, вряд ли можно счесть основательной. И конечно же, эта Чинция грезила о том, чтобы выйти замуж за кавалера Джакомо. Для нее ставки были высоки: правильно разыгранные карты могли обеспечить ее будущих сыновей землями и титулами.
Лелио Перлеони, третий подписавшийся и поручитель сделки, был родом из Римини. В XV веке кондотьеры Перлеони и капитаны Перлеони состояли на службе у дома Малатеста. В середине XV столетия ученые Перлеони из Римини перебрались в Венецию, выгодно женились и пробрались в список граждан Серениссимы686. В 1440‐х годах высокоученый Перлеони произносит торжественную речь на похоронах генуэзского дожа687. Детали касательно происхождения, достижений, устремлений и амбиций самого Лелио нам почти неизвестны, если не считать того, что он прочно обосновался в доме Джакомо: он жил там по крайней мере три года в качестве пажа Феличе, ближайшего наперсника и жены и мужа. Он также сопровождал Джакомо в дом Чинции, где читал вслух и сортировал письма688. Лелио был дворянином; он дрался на дуэлях с другими дворянами689. Его почерк и орфография оставляли желать лучшего, как и его телесная крепость. «Он слаб здоровьем, – говорил врач Гальярделли. – У него три болезни, требующие лечения: одна в затылке, одна в левой руке и одна в ноге»690. Что касается морального облика Лелио, то он был гибок.
Четвертым участником договора, хотя и не затронутым самими условиями сделки, был составитель текста, Доменико Коста, двенадцатилетний сводный брат Чинции. У него был аккуратный почерк, намного лучше, чем у сестры или Лелио, а также не по годам богатый запас житейской мудрости, как и можно ожидать от подростка, живущего в борделе. В суде, хладнокровный и изворотливый, мальчишка врал бесстыдно и ловко не хуже иного взрослого691.
Чинция, Джакомо и Феличе могли бы показаться классическим любовным треугольником. Однако присутствием Лелио эта геометрическая фигура невероятно усложнялась, превращаясь, некоторым образом, в прямоугольник. В его случае речь не шла о физической близости. «Между мной и Лелио Перлеони не было ничего подобного», – скажет Чинция. А об этом, по крайней мере, ей не было никакой необходимости врать692. Однако, хотя в отношениях этой пары не было физической составляющей, между ними имел место оживленный флирт. Причем не вполне понятно, кто из них искал внимания другого. Скорее всего, эта роль принадлежала в основном Чинции, которая, возможно даже при попустительстве Джакомо, обращала свое очарование против Лелио, чтобы привязать его к себе прочными узами и освободить его от остатков верности Феличе – его прежней покровительнице. Любовники сделали Лелио полноправным обитателем дома Чинции. Он приходил в любое время, даже посреди ночи693. У него был доступ к предметам домашнего обихода. Как поясняла Чинция: «Он копался в моих бумагах и прибирал к рукам разные вещи в доме, какие пожелает. Он хранил у меня грязную одежду и свежие рубашки, и брал их, когда ему вздумается»694.
Историю ухаживания Лелио сложно реконструировать. Когда дело дошло до судебного процесса, судьи дотошно допрашивали женщин из этого «четырехугольника», Феличе и Чинцию. Однако оба кавалера уклонились от допросов, что же касается их дам, первая мало что могла сообщить по этому поводу, а вторая упорно отказывалась отвечать. Сколько-нибудь подробные источники, имеющиеся в нашем распоряжении, исчерпываются шестью письмами, конфискованными судьями. Письма эти часто цитировались и оспаривались по ходу процесса. Они и по сей день подшиты вместе с протоколами допросов.
1. От Чинции к Лелио собственноручное, 24 июня 1581 года.
2. От Чинции к Лелио, написанное рукой ее брата Доменико, 11 сентября 1581 года.
3. От Лелио к Чинции, без даты, но, по всей видимости, незадолго до следующего письма.
4. От Лелио к Феличе, 17 июня 1582 года.
5. От Лелио к Джакомо, без даты, но после четвертого и до шестого письма, предположительно, в июне 1582 года.
6. От Марио Орсини судьям, 1 сентября 1582 года.
Как это часто бывает с письмами, эти послания часто туманны. Они предназначены для глаз посвященного читателя и тонко намекают на конфиденциальные обстоятельства, которые сейчас сложно интерпретировать. Более того, все письма, кроме последнего, конспиративные. Их смысл благоразумно завуалирован иносказанием. И все же, при внимательном чтении, мы можем в общих чертах выудить из них историю бурного ухаживания Лелио и его трагической развязки.
При постоянных уверениях в любви в этих письмах почти всегда используется формальное обращение к адресату (обычно церемонное lei, только иногда voi) и почти никогда нежное и неформальное «ты» (tu). Это словоупотребление отражено при переводе написанием местоимения «Вы» с заглавной буквы, а не со строчной. Однако в пятом письме в самый напряженный момент текст сбивается на красноречивое «ты».
Письмо 1: Чинция, из Рима, к Лелио, вне Рима, 24 июня 1581 года, собственноручно
Мой досточтимый великолепный господин,
Я бы никогда не подумала, что Вы можете считать, будто мы, господин кавалер и я, питаем к Вам столь мало любви, как это выходит из Вашего письма. Конечно, все обстоит с точностью до наоборот, а вовсе не так, как Вы думаете. Меня печалит, что Ваша милость просит нас иметь терпение, поскольку такие вещи лучше говорить [в лицо?]. Ваша Милость советует нам не беспокоиться, видя [?] письма, приходящие из Форли. Я же говорю Вам, что нам так и не ответили на те [письма], что написал этим господам мой Джакомо. И мы в большом смятении. Вашей Милости нет нужды сообщать нам, что госпожа Джиневра в Болонье, поскольку то же говорит и один из ее родных. Ах, мой Джакомо вовсе не по этой причине, милостивый государь Лелио, весь разгорячился и утверждает, что уж он-то знает, как все сделать правильно. Ибо он виновен во всех смертных грехах, если порицает нас. Ведь мы только и хотим, чтобы эту вещь забрали. Ваша Милость утверждает, что [молчание? одно слово в рукописи расплылось] было бы разумным решением, когда эта вещь будет исполнена, чтобы мы держались того, что многократно обговаривалось между нами. Говорю Вам, что это не повод для гнева или огорчения. Я же доподлинно заверяю Вас, как добрая христианка, что, если нам когда и думать об этом хорошо [то есть, если нам когда и надеяться на благопрятный исход], то это как раз в настоящий момент. Но, милостивый государь Лелио, молю, не спешите так приезжать в Рим, пока мой Джакомо не отошлет господ – своих сыновей. И тогда в один прекрасный день Вы сможете возвратиться в Рим, как этого и хочет мой Джакомо. Сделайте милость, поцелуйте за меня руку синьора Джованни. От всего сердца посылаю Вам наилучшие пожелания – свои, а также всех проживающих в доме. Писано в Риме, 24 июня 1581.
Ваша преданнейшая служанка,
нежная, как сестра,
Ч. А. Т. [то есть Чинция Антельма Теодоли]695
Многое здесь для нас неясно: некая госпожа Джиневра и ее путешествие в Болонью; некий господин Джованни, рука которого достойна почтительного поцелуя; письма из Форли. Эти частички мозаики не складываются в единую картинку. Однако кристально ясно, что Лелио совместно с Джакомо участвует в некоем судьбоносном предприятии, о котором Чинция не решается писать открыто. Также ясно, что у Лелио душа не лежит к этому делу и он сомневается в верности пары любовников общему делу и его собственной персоне. Именно об этом Лелио написал Чинции; ее же письмо, судя по всему, составлено с намерением успокоить адресата, остановить поток его ворчания и воспрепятствовать его порыву приехать в Рим. Чинция, хотя и не дружит с орфографией, но выглядит «государственным умом» во главе всего проекта. Суд не нашел среди бумаг Лелио писем от Джакомо. Заметим, что Чинция, после всего лишь трех месяцев любовной связи, не моргнув глазом позаимствовала первую букву фамилии Джакомо, чтобы использовать ее в качестве последней в своих инициалах – Ч. А. Т. Даже суд именно так объясняет эту зашифрованную подпись696. Если взглянуть на инициалы как на своего рода девиз, они звучат откровенно и дерзко. При всем том ее прощальные слова «с сестринской нежностью» – не что иное, как эпистолярная формула вежливости. Обращение к корреспонденту в ее следующем письме, написанном спустя менее трех месяцев, свидетельствует о многообещающем повороте интриги.