И я все расскажу, и у меня будет образец [paranghone: яда?] который я возьму, чтобы показать, как действовать дальше [в суде?]. Поскольку Вы пытаетесь подстроить мое убийство, и я намереваюсь устроить Ваше, а также всех тех, кто поддерживал Вас, а в особенности Чинции, изменницы и душегубки – я не знаю, как еще ее величать. Вот и все данные мне обещания. Но довольно. Все сводится [?] к тому, кто же предатель и кто согласился с тем, чтобы предать меня в деле, построенном на доверии. Вы сотворили со мной то, что мне следовало сотворить с тобой [te]. Я еще жив, и пришло время, когда я расплачусь с тобой [te] той же мерой.
Лелио Перлеони707
Этим посланием Лелио объявляет войну Джакомо. Он уже предпринял разрушительные шаги, а здесь, в письме, дает волю возмущению скорее из удовольствия причинить боль и вызвать ужас, чем в надежде чего-либо этим добиться. Обратим внимание, как в конце письма он перешел с уважительного местоимения «Вы» на «ты» (te), в данном случае выражающее не симпатию, а пренебрежение.
Письмо 6: Марио Орсини – магистратам, 1 сентября 1582 года
Я, Марио Орсини, свидетельствую, что, когда я был в доме кардинала де Медичи, где тогда находился мессер Лелио Перлеони из Римини, упомянутый мессер Лелио вынул из своего жакета два документа – в одном из которых были материалы о браке с одной шлюхой, а в другом содержались другие вещи – если бы я увидел их опять, то узнал бы. Он попросил меня передать указанные документы в руки синьоры Феличе Мальденти-Теодоли, что я и сделал.
Кроме того, поскольку мессер Лелио написал, что из его спальни нужно изъять ларец для хранения ценностей и поместить его в потайное место в ее комнатах, она начала подозревать, что найдет там что-то важное. Желая посмотреть, что там, она позвала меня и велела его открыть. И там мы нашли завернутую в мешочек почти полную бутылку с водой, которая казалась обычной, а в пакете она обнаружила какой-то белый порошок с запахом. Синьора взяла эти вещи, и так как это правда, и меня попросили это сделать, я изложил настоящие показания собственноручно в первый день сентября 1582 года у себя дома.
Марио Орсини708
Если это последнее письмо правдиво, то записки Лелии к Феличе было недостаточно. Потребовались приезд Марио и дополнительные документы, чтобы убедить Феличе открыть таинственный ларец. Собственный устный рассказ Феличе о том, что произошло дальше, более ярок, чем осторожная юридическая записка Орсини:
Он [Лелио] написал мне письмо, в котором решительно настаивал на том, чтобы я перенесла его ларец для хранения ценностей – он был в его комнате, здесь, в моем доме – в самую потайную комнату, какая только у меня есть. И он мне написал сделать это так, чтобы никто не заглянул в его ларец; он был заперт, и ключ был у него. Так вот, я приказала перенести этот ларец в маленькую комнату, где мне делают прическу. Но, перечитав письмо, я заподозрила неладное, но в тот момент ничего не сказала. И где-то дня через два синьор Марио Орсини, мой зять, принес мне еще одну бумагу, которую мне послал упомянутый мессер Лелио. В ней было обещание брака между кавалером Джакомо Теодоли, уже моим мужем, и женщиной по имени Чинция Антельма. И синьор Марио спросил меня: «Что Вы думаете о бумаге, которую я принес Вам?» Я сказала ему, что Лелио написал мне еще одно письмо, в котором просил меня хранить упомянутый ларец. Тогда у нас обоих возникли подозрения, и мы решили открыть ларец и посмотреть, что там. И открыв его ножом, мы нашли маленький мешочек, полный катушек швейных ниток, а внутри одного клубка ниток была стеклянная бутылочка, удлиненной формы и почти полная; не хватало только капли [?], с прозрачной жидкостью, перевязанная и закупоренная сверху; когда ее нюхаешь, никакого запаха нет. А в другом углу ларца мы нашли платок, внутри которого был некий белый порошок в пакете. У него был довольно приятный запах; то есть бумага пахла потому, что в платке было еще два шарика мускуса. Мы взяли порошок и бутылку – то есть я взяла и Марио – и положили их в коробку среднего размера. И этот порошок и жидкость – если бы я их увидела, то узнала бы».
[Суд показал свидетелю вещественные доказательства.]
«Я вижу эту бутылку с жидкостью в ней, которую вы мне показываете, – это она – как и этот порошок, который мы взяли из ларца, но правда, что жидкости было немного больше, чем в настоящее время; может быть, ее пролили. Эти порошок и жидкость – я не знаю, какого они рода». Добавляет от себя: «Могу вам сказать, что позже в том ларце я нашла еще одну бумажку с каким-то черным порошком. Я подумала, что это порох. Затем, проверив его и обнаружив, что это не порох, я дала его в небольшом количестве кошке и маленькому котенку. Котенок издох, а кошка нет».
Я, нотарий, принял из упомянутого ларца некий черный порошок, завернутый в бумагу, а также другой порошок, серый, завернутый в другой бумажный пакет, и хранил все эти вещи у себя709.
На этом этапе мы можем сделать небольшую паузу, чтобы поразмышлять о политической логике рокового четвероугольника мужчин и женщин. Чинция и Джакомо, очевидно, пытались убедить Лелио поддержать их жестокий замысел. Но остается много вопросов. Были ли 50 скудо предназначены для покупки яда? Безусловно, действенный яд можно было купить и дешевле. Предполагала ли подпись Лелио на апрельском брачном договоре его соучастие в попытке отравления? Если нет, то зачем она была нужна? Имелось ли в виду под упомянутыми Чинцией еще в сентябрьском письме делами, которые лучше всего планировать ночью, убийство или дела менее страшные? Здесь нет ясности, но много смутных намеков на контуры сюжета. Столь же далек от кристальной ясности материальный интерес Лелио. Были ли уговоры и проклятия Чинции и Джакомо достаточным мотивом или он ожидал вознаграждения? Скорее всего, второе, но что бы это ни было, оно не могло гарантировать его лояльности после ярости и ужаса, выплеснувшихся во время ссоры. Одно обстоятельство является большой загадкой: зачем вообще было нужно соучастие Лелио? Почему бы Джакомо было просто не убить жену? Она была слишком подозрительной? Или он – чистоплюем? Может, он просто редко бывал дома?
Между развалом заговора в июне и решением суда прошло много времени. Только 27 сентября Феличе наконец представила суду показания и передала второй и третий порошки, серого и черного цвета710. Тем не менее за три и более месяца с середины июня многое прояснилось. До конца июня власти арестовали Чинцию и обыскали ее дом, изъяв копию обещания женитьбы и другие подозрительные документы711. Они также изъяли разные бутылочки; на суде Чинция будет заверять, что они содержали безопасные жидкости для чистки зубов и улучшения пищеварения712. Суд также наложил арест на бумаги, находившиеся в распоряжении Лелио, среди них была еще одна копия обещания брака713. Впрочем, сам Лелио ускользнул из их рук; в судебных документах нет никаких свидетельств, что он когда-либо давал показания. Если бы он это сделал, судьи не преминули бы сослаться на эти материалы, точно так же как они приводили и излагали все им известное в тщетных попытках заставить Чинцию прекратить все упрямо отрицать. Джакомо тоже избежал закона. Он умер. Мы не знаем ни как, ни когда, но уж точно не от рук правосудия, поскольку и он ни разу не давал показаний. Лелио, однако, все же удалось улизнуть без разлучения души с телом714. Скорее всего, как он и надеялся, он обеспечил себе охранную грамоту с помощью кардинала и с благоразумной поспешностью бежал.
По совершенно неясным причинам, арестовав Чинцию в июне, суд вскоре ее отпустил после разбирательства, от которого у нас не осталось письменных свидетельств. Ее, единственную оставшуюся обвиняемую, повторно арестовали в сентябре. На допрос вызвали и ее младшего брата и, чтобы проверить его почерк, заставили его переписать на страницах судебных документов отрывки из письма Чинции от 11 сентября 1581 года и имя его сестры, которым она подписала брачный договор. Аккуратный почерк Доменико на страницах протокола искусно имитирует пассажи, написанные им для Чинции. Суд также выслушал служанку Феличе, участвовавшую во вскрытии сундучка Лелио. Для того чтобы удостоверить мужские почерки, потребовались добросовестные показания различных свидетелей: старого слуги в доме Теодоли, их врача и банкирского сына. Чинцию продолжали допрашивать с пристрастием, она до конца упорно все отрицала. 19 сентября ей ничего не было известно. 16 октября, перед лицом подробных доказательств из писем и свидетельских показаний, она знала еще меньше. 20 октября она по-прежнему не винилась. Тем не менее в конце этого третьего слушания суд, решив, что он располагает достаточно убедительными аргументами, освободил ее из одиночной камеры и поместил, как обычно в конце расследования, в общую камеру в тюрьме Тор-ди-Нона на пять суток для подготовки защиты. Удивительно, что, хотя Чинция ни в чем не призналась, ее ни разу не пытали.
Почему? Вряд ли из галантности или милосердия; римские суды пытали женщин без угрызений совести715. Скорее, несмотря на нехватку свидетелей, судьи, должно быть, думали, что могут обойтись без стандартного признания, столь любимого в юридической практике, основанной на римском праве. Взамен они сделали ставку на тщательный эмпирический подход, особенно на привлечение знающих свидетелей для проверки шести из семи компрометирующих документов (всех, кроме письма Орсини суду). Впрочем, они продолжили проводить судебную экспертизу. Обратим внимание на следующую выдержку из судебного дела. Она написана рукой Джакобо Скалы, судебного нотария.