Веспасиано подавал из тюрьмы противоречивые сигналы. Неясно, хотел ли он по-прежнему увильнуть от брака или же, попав за решетку, вернулся к плану жениться, получив приличное приданое. Его слова можно трактовать и так и эдак: с одной стороны, оправдывая совершенное им растление, он очернял девушку, представляя ее потаскухой, чего обычно не делают по отношению к возможной супруге; но – с другой – он с самого начала трезвонил об обручении, якобы заключенном по настоянию девушки, для оправдания собственного сексуального поведения. В последнем случае его тактика, будь она вынужденной или же выбранной добровольно, сигнализировала о его выборе в пользу брака, пускай даже с уменьшенным приданым. Между тем в показаниях Франчески и Веспасиано проскальзывают признаки того, что в других городских инстанциях велась параллельная судебная кампания в его пользу, возможно, в суде викария – прелата, исполнявшего обязанности епископа Рима. Перед арестом Франчески к ней домой приходил нотарий из викариата с помощником и строго допрашивал ее. Тут зашел Джованни-Баттиста, и чиновники, спешно собрав свои бумаги, выскочили вон817. На своем последнем допросе Веспасиано упомянул показания его родственников, друзей, а также прокурора, дезавуировав всех их. В сохранившихся делах губернаторского суда таких показаний не имеется818. Следовательно, вероятно, имели место слушание дела и защита Веспасиано перед каким-то другим судом. Очевидно, целью слушания был отказ Джованни-Баттисте в его иске, предположительно, путем очернения репутации Инноченции. Но ради чего это предпринималось? Чтобы отворить Веспасиано двери его темницы? Чтобы избежать венчания? Чтобы вытянуть больше денег? По ходу процесса Веспасиано менял свою позицию, и порой весьма резко. Проследим за ним на всех этих этапах.
Уже в заключении Веспасиано подвергли краткому допросу, это было 13 марта, через два дня после выступления Инноченции. Он изложил историю своего ухаживания и рассказал о помолвке. Затем, после трех недель в камере, 1 апреля он вновь был поставлен перед лицом судей и спрошен, писал ли он стихи, прежде чем приступить к сексу. Он тут же признался в трех ночах совокуплений, но выставил в свою защиту сделанное им предложение, обещания отчима, а также его благородные чувства, получившие выражение в стихах.
До того, как у меня был секс с Инноченцией, отец твердо обещал мне отдать ее в жены. Я поднес ей несколько рукописных сонетов, в которых говорилось, что я, ее возлюбленный, никогда ее не брошу819.
Судьи поинтересовались, была ли она девственницей. Молодой человек использовал типичную мужскую уловку, заявив, что ее девство было растлено до него.
Секс с Инноченцией у меня был таким же, как бывает с другими женщинами. Я не заметил никакой разницы между нею и другими женщинами. Я не знаю, что такое дефлорация, я никогда никого не лишал девственности820.
И вдруг, посреди этого наговора, буквально на полуслове, парень раскололся.
Мне надо поговорить с мессером Бернардино [Кото, судьей], чтобы покончить с этой историей и не гнить здесь в тюрьме. Мне нужно сказать ему нечто821.
Что же так обескуражило Веспасиано в ходе суда? Факт обручения (неважно, действительного или же выдуманного им) и его же собственная поэзия! Хорошая память Инноченции привела его к юридическому нокдауну. Как он сам признавал, в стихах он клялся никогда не покидать ее. По каноническому праву до Тридентского собора, а отчасти и после него – согласно очень медленно отмиравшему обычаю – сексуального акта, сопровождавшегося verba de futuro [лат. «обещание на будущее», то есть обещание вскоре заключить брак], было достаточно, чтобы свадьба стала делом решенным; слова, которые девушка запомнила наизусть – неправильный пентаметр с обетами верности, – связали автора с девушкой и ее скрягой-отчимом. В конце концов, разве он не написал строки:
Di rihaver lo spirito farai cose
Per sin’ che gira il ciel maravigliose.
Не успокоюсь, буду добиваться,
Пока вращается хрусталь небес.
По просьбе Веспасиано судья Кото действительно посетил его в тюрьме. В соответствии с обыкновениями кануна Нового времени, он договорился о внесудебном решении дела. Собственно говоря, именно ради него зачастую и прибегали к законам и трибуналам822. Да и само обвинение в растлении (stuprum) было нацелено именно на капитуляцию мальчишки. Пришел и Джованни-Баттиста, чтобы оформить и закрепить свою победу. В присутствии судьи он повторил юнцу свои обещания, данные во время переговоров о приданом823. Выхода не было, и Веспасиано сдался, приняв его крохоборские условия: «На таких вот условиях я и желаю ее получить», – вынужден был он признать перед лицом суда824. Для восстановления чести семьи Букки Джованни-Баттиста, несомненно, выдвинул дополнительные требования. И вот, через два дня после переговоров в тюремной камере, Веспасиано вновь предстал перед судом, на сей раз – чтобы испить столько из чаши унижения, сколько он вообще только сможет. Все, что он, его друзья, родственники и поверенный когда-либо говорили «во вред или бесчестье Инноченции, моей супруге», было ложью. «Я отзываю, признаю ничтожными и объявляю худо сказанными эти слова, ибо я взял ее девицей и лишил девства как свою жену»825. Налицо были все обычные признаки дефлорации: крики, кровь. Интересно, что, даже делая это признание, Веспасиано солгал, чтобы защитить свою землячку Франческу, настаивая, что совершил все сам после того, как отослал ее прочь. Согласно заверению юноши, он всегда чтил Инноченцию как свою жену. Бедняга! Ему пришлось удовольствоваться жалким приданым от Джованни-Баттисты.
5 апреля Веспасиано снова пришлось ненадолго вернуться в суд. По установившейся в Риме практике, суд пригласил его подтвердить сделанные ранее признательные показания и, возможно, чем-то их дополнить, если пожелает. В этот-то раз молодой человек и изложил полную версию своей якобы состоявшейся помолвки по настоянию невесты, о которой двумя днями ранее лишь мельком упомянул. Он пересказал свой уговор с Инноченцией, описал дефлорацию, переговоры с отчимом в тюрьме, а в конце добавил загадочную фразу: «И при этом присутствовала Франческа»826. Возможны два прочтения этой интригующей ссылки на свидетеля, способного подтвердить сказанное. Первое относит предмет этой ремарки на несколько предложений назад, до разговора о сексе и договора в тюрьме, и синтаксически, в силу такой отдаленности, является менее вероятным. В этом случае мы понимали бы это как присутствие Франчески при частном соглашении об обручении. Однако, спросим мы, почему же тогда она сама не упомянула перед судом этого обстоятельства – драгоценного для смягчения ее собственной вины? Второе толкование лучше соответствует как синтаксису, так и обычной стратегии судебных речей. В этом случае Франческа оказывается свидетелем переговоров в тюрьме, а заключенное в результате соглашение становится трехсторонним, где Веспасиано умудрился не навредить не только будущему тестю, но и бывшей кормилице, чьи постельные уловки он замел под кровать. Эта версия дает простор фантазиям по поводу того, на какие уступки и обещания должна была пойти каждая из трех сторон. Но в то же время здесь имеются очевидные трудности. С чего бы Джованни-Баттиста стал лить бальзам на раны, нанесенные законом женщине из простонародья, от которой он потерпел ущерб? Дозволил ли бы он вообще ей присутствовать в момент своего триумфа? И какой резон был у Веспасиано привлекать дополнительного свидетеля слабого пола, низкого происхождения и откровенно скверного нрава, чтобы повторить свои обязательства перед тем же самым судьей, который уже слышал их ранее? Поэтому, что бы ни говорил тут синтаксис, первая интерпретация все же вероятнее. Франческа присутствовала при тайном обручении, если, конечно, оно вообще имело место. Как часто бывает в микроистории, нить рассказа сматывается в клубок загадок.
Завершив эту процедуру, суд перевел Веспасиано из одиночки для предварительного следствия в общую тюремную камеру и назначил ему обычный трехдневный срок на подготовку защиты. Однако в делах трибунала нет никаких следов ни приговора, ни защиты, ни каких бы то ни было иных формальных этапов дела. Скорее всего, несмотря на все многообещающие указания в протоколе, юридический процесс вскоре сам собой завершился, безо всякого его формального закрытия. В конце концов, свою главную социальную функцию суд уже выполнил – он выступил посредником и привел стороны к соглашению.
Несмотря на всю туманность некоторых обстоятельств, эта милая история содержит немало уроков для социальной антропологии Европы раннего Нового времени. Она показывает кое-что из того, как было принято ухаживать, и как мужчины, но еще более женщины, участвовали в этой житейской игре. Еще она показывает способы использовать свою образованность с целью завоевать несговорчивых супругу или супруга. Это история, полная перекрещивающихся стратегий, где каждый игрок тщательно взвешивал каждый ход. Как часто бывает в старинных итальянских процессах, все участники, даже проигравшие, выглядят весьма практичными, как, в неменьшей степени, и сам суд. В конце концов, туго пришлось одной только Франческе, лишившейся работы и жилья. Джованни-Баттиста без особых затрат сбыл с рук падчерицу. Инноченция приобрела привязанного к ней, хотя временами неделикатного и ненадежного мужа. Веспасиано досталась образованная и хорошо владеющая собой жена, пусть и с маленьким приданым. Судья удачно примирил тяжущихся. Развязка, достойная комедий Шекспира. Редкое дело в римском суде заканчивалось так счастливо.