ная торговля, но тут у него с языка слетела фраза, подобная пассу гипнотизера.
– Как-как ты сказал?
Естественно, сказал он много чего, подобно обезумевшему золотоискателю, которому попадается только кварц. Но в конце концов его израненные пальцы взметнули вверх истинный самородок.
– Закон непредвиденных последствий.
Он объяснил, что данный принцип обнаруживает себя, к примеру, там, где франкенштейнизированный урожай оказывается несъедобным для травоядных, вследствие чего… И далее в том же духе… Но я уже не следил за нитью его рассуждений, сосредоточившись на своих.
Закон непредвиденных последствий. Звучит как песня – не как щебет робкой, безмятежно счастливой пеночки-трещотки, но как мощный хор, в который вливаются голоса человечества, природы и Всевышнего. (Для меня, как вы понимаете, «Всевышний» – это метафора. Можете подставить сюда «Тор», «Зевс», «крошка Джонни Кварк» – кому что нравится.) Неужели эта фраза недостойна красоваться на неоновом щите? В одном ряду с такими, как «слово плоть бысть», «que sera, sera»[31], «si monumentum requiris, circumspice»[32], «Всадник, скачи!», «мы оставили незавершенными те дела, которые следовало завершить» или «дрожащими руками он расстегнул ее бюстгальтер». Закон непредвиденных последствий. Не он ли объясняет вашу жизнь, да и мою тоже? Какой метафизик, какой моралист мог бы высказаться лучше?
Не поймите превратно. Если вы не столь большой поклонник Олли, каким могли бы стать (а я подозреваю, что так оно и есть), то считайте мою приверженность этому лучезарному принципу своего рода искуплением. Как будто я пользуюсь им, чтобы проблеять: я не виновен, сквайр. Наоборот, я считаю его истинным выражением трагической основы жизни (присутствующих прошу не принимать на свой счет). Старые боги мертвы, а крошка Джонни Кварк – это Стюарт в сером костюме, творение моей книги, но Закон Непредвиденных Последствий – он воистину эпичен, как Древняя Греция, он учит нас видеть пропасть между намерением и свершением, между целью и результатом, он показывает, насколько тщетны наши амбиции, насколько стремительно и люциферовски необратимо наше падение. Все мы потеряны, разве нет? И те, кто это понимает, потеряны более остальных. Те, кто это понимает, будут найдены, ибо они постигли свою потерянность. Так говорит Оливер в Год Нашего Кварка.
ДЖИЛЛИАН: Разумеется, супружеский секс возможен и вне брака. По мне, ни в одном из миров ничего хуже нет. Простите, я не хотела вас задеть. А вдруг вы как раз собирались этим заняться?
8Без обид
СТЮАРТ: «Откуда у вас мой номер телефона?» – «Из телефонного справочника». Почему меня в последнее время преследует такой обмен репликами? Сначала с Оливером, потом с Элли. Нет, я, конечно, знаю, что некоторые районы Британии очень далеки от технического прогресса, но я ведь и сам не пользовался новейшей системой информационного поиска, правда?
Я слишком долго жил за границей? Возможно. Наверное. Зашел я тут в антикварный магазинчик у метро «Лэдброк-Гроув» и сказал, что ищу небольшую картину, только непременно грязную. Женщина за прилавком смерила меня подозрительным взглядом; ее можно было понять. Я пустился в объяснения: нет-нет, мне нужна небольшая картина, которая нуждается в расчистке; тогда на меня бросили еще более подозрительный взгляд. Наверное, женщина решила, что я падок на дешевизну. Выложила на прилавок картины три-четыре и говорит:
– А вот эта, к сожалению, с дефектом.
– Пойдет, – сказал я и выбрал именно эту.
От меня явно ждали объяснений. Но с возрастом я усвоил среди прочего одно правило. Не хочешь объяснять – не объясняй.
Это же правило меня выручило, когда за картиной пришла Элли. Она окинула взглядом квартиру, но я ничего объяснять не стал. Назвался фамилией Хендерсон, и тоже без объяснений. Показал картину, ничего не объясняя. Вернее, объяснил, что объяснений не последует.
– Не удивлюсь, если это полный хлам, – сказал я. – В картинах я ничего не смыслю. Но у меня есть личные причины отдать эту в расчистку.
Она попросила разрешения вынуть картину из рамы. И тут я впервые пригляделся к моей посетительнице. Вначале мне показалось, что это одна из миллиона девушек в черном, которые наводнили Англию за время моего отсутствия. Черный свитер, черные брюки, тупоносые ботинки на клиновидных каблуках, черный рюкзачок, волосы выкрашены в черный цвет, какого не существует в природе. По крайней мере, в Англии.
Но потом она достала из рюкзачка набор инструментов и принялась выполнять какие-то несложные манипуляции – я бы тоже так смог: подпорола петлю с тыльной стороны, вынула какие-то гвоздики и так далее, но все это она проделывала отточенными движениями, с полной сосредоточенностью. Я всегда считал: если хочешь узнать о девушке побольше, не устраивай романтической вечер при свечах, а присмотрись к ней за работой. Когда она предельно сосредоточена, но не на тебе. Понимаете?
Через некоторое время я задал ей подготовленные вопросы. Несомненно, к Джиллиан она относится с восхищением.
А про себя думал: спасибо, что у тебя хотя бы ногти не черные. На ногтях у нее, кстати, было плотное, блестящее, прозрачное покрытие. Как защитный лак на картине, сдается мне.
ОЛИВЕР: И снова «Вечер в пабе». Размышления о метаморфозах питейного заведения. В ту пору, когда не растаяли еще снега былых времен, когда бороздил волны броненосец под белыми парусами, когда новехонькая монета приятно оттягивала руку, а королевский адюльтер почитался доблестью, когда Вестминстер был единовластным законотворцем и старое доброе английское яблоко узнавалось по старому доброму английскому червяку – в ту пору паб был пабом. Вот дюжий ломовой извозчик доставляет местный эль трактирщику с пышными бакенбардами, который разбавляет пенный напиток водой, дабы не спаивать сверх меры ни бледного отрока, ни слюнявого дурачка, ни транжиру-мужа, наплевавшего на домашних, ни mutilé de guerre[33] с орденскими планками на груди, сгорбившегося на своем любимом высоком табурете, ни беззубых старцев, забивающих козла в дальнем углу. Над стойкой висят на гвоздях именные оловянные кружки завсегдатаев, перед огнедышащим камином развалился шелудивый лабрадор, и на быстротечный миг – если, конечно, офицер-вербовщик не опустил королевский шиллинг в твой «майлд» или «биттер» – в этом мужском анклаве все становится покойно и понятно.
Чтобы вы понимали: сам я не привык украшать собою такие заведения. Нескрываемый фроттаж тестостерона и слезливое братство эля – сие не поражает Олли. Но потом, в один знаменательный, вне всякого сомнения, день, для респектабельных пьянжучек… пьянчужниц… был официально открыт доступ в пабы: к сносным закускам и низкопробному вину, к настольным играм, к эстрадным комикам и эстрадным стриптизершам, к спортивным репортажам на большом экране, к марочным винам и достойным закускам, да еще вкупе с отказом от дубовой мебели, вызывающей геморрой… все это – называйте хоть джентрификацией, хоть генной инженерией (в зависимости от того, какие предпочтения Стюарта вам ближе) – не вызвало у Оливера ни малейших нареканий. Самодовольные знатоки семиотики питейных заведений, наверное, справедливо выдвигают паб на роль иконы более широких социальных течений. Как недавно напомнил нам Вестминстерский Дож, все мы относимся к среднему классу. Стало быть, добро пожаловать, о путешественники, в Большую Бельгию, в Великую Голландию.
Сосредоточься, Оливер, сосредоточься. Ближе к пабу, сделай одолжение. Место, назначение, персонал.
Ах, до какой же степени голос совести похож своими модуляциями и фразировкой на голос Джиллиан. Не на это ли ведутся мужчины? Есть много теорий о том, что именно выбирает мужчина, вступая в брак: свою интимную судьбу, образ матери, своего doppelgänger[34], приданое будущей жены… но как вам такое мнение: не ищет ли он на самом деле свою совесть? Бог свидетель: большинство мужчин неспособно отыскать ее на положенном месте – где-то в районе сердца и селезенки, а раз так, почему бы не получить ее в качестве бонуса, по образцу тонированного верхнего люка или рулевого колеса с металлизированными спицами? Или, как вариант: существенно не то, что мужчина ищет в браке, а то, во что брак с необходимостью превращает женщину? Да нет, в этом была бы чрезмерная банальность. Не говоря уже о чрезмерном трагизме.
Сосредоточься, Оливер. Вот молодец. Мы сидели в каком-то шикарном пабе, в этаком пивном «Ритце», куда захаживал Стюарт. Какое-нибудь зазывное название предложите сами: главное – чтобы с аллитерацией. Пили мы… да что угодно, на ваш вкус. И Стюарт – это я отчетливо помню – вел себя как настоящий друг. Можно даже сказать, как Настоящий Друг. Он произнес длинную здравицу, расцвеченную льстивыми заверениями и фанфаронством (Стюарт есть Стюарт), и смысл ее, насколько я понял, был прост, как янки: «Я преуспел, ergo[35] преуспеяние ждет и тебя». Да неужто, младший Властелин Вселенной, спрашиваю я, опустив голову на передние лапы, словно лабрадор из паба на старинной гравюре. А сам вижу, что он уже наметил бизнес-план или спасательную операцию. Тонко намекаю, что не отказался бы от финансовой инъекции, и уже готовлюсь сравнить себя с наркоманом, но вовремя придерживаю язык из опасения, что это будет истолковано буквально, и вместо этого формулирую более позитивное сравнение: мне необходима финансовая инъекция, как диабетику необходим укол инсулина. Стюарт взял с меня слово, будто у походного солдатского костра, не проговориться Джиллиан; можно было подумать, сейчас каждый из нас вытащит швейцарский армейский нож и сделает надрез на большом пальце, чтобы братски поклясться на крови.
– Итак, – сказал я, когда мы поставили высокие стаканы на картонные кружки с вопросами викторины, – без обид? Много крови утекло, да?