его в том, что он плевал и испражнялся на идолов в местном храме. Из конъюнктурных соображений христианские баламуты провозгласили его мучеником – вот и готов святой Стюарт! Закон непредвиденных последствий в действии! День поминовения – 1 апреля. Покровитель и небесный заступник овощей, не содержащих ГМО.
Я кинулся к «Словарю святых». С лихорадочно бьющимся сердцем начал перелистывать страницы. Святой Симеон Столпник, святой Спиридон, святой Стефан (этих целая куча), святой… Стурмий, святой Сульпиций, святая Сусанна. Фу-ух! Пронесло. А ведь было уже совсем близко.
Если угодно, зовите меня снобом, помешанным на именах. Зовите меня Оливьером. Как лучшего друга Роланда. Битва в Ронсевальском ущелье. Сарацинские проводы. Трагическая размолвка между закадычными друзьями. Идиома: «отдать Роланда за Оливьера», то есть обменяться сокрушительными ударами во время битвы. О, эта эпоха мифов и легенд! Карл Великий, рыцарство, высокие пиренейские перевалы, на кону судьба Европы и всего христианского мира, героический арьергард, призывный рев боевого рога, ощущение того, что жизни твоей, допустим, грош цена и ты всего лишь пешка, но зато все происходящее с тобой – это часть большой игры. Быть пешкой не так уж мало, когда на доске есть кони, ладьи и короли, когда любая пешка может стремиться в ферзи, а мир – это партия черных против белых, и надо всем этим только Господь Бог.
Вы понимаете, чего мы лишились? Сегодня нет никаких фигур, остались только пешки, и все как на подбор – серые. Теперь у Оливера есть приятель по имени Стюарт, и размолвка их не отзовется эхом в веках. «Он отдал Стюарта за Оливера». О боже! В битве дамскими сумочками на расстоянии десяти шагов.
А готов ли Голливуд экранизировать «Песнь о Роланде»? Стопроцентно крутое кино. Экшн, пейзажи, высокие ставки и любовь прекрасных дам. Брюс Уиллис в роли седеющего Роланда. Мел Гибсон в роли легендарного Оливьера.
Извините. Опять не могу сдержать смех. Мел Гибсон в роли Оливьера. Вы уж меня простите, конечно.
ДЖИЛЛИАН: Оливер спросил:
– Как по-твоему, Элли сгодится?
– Сгодится для чего?
– Для Стюарта, естественно.
– Для Стюарта?
– А что такого? Он недурен собой. – (Я молча уставилась на него.) – Вот я и подумал: не позвать ли нам их обоих? Раскошелиться на сааг гошт и балти с королевскими креветками.
Надо понимать, что сам Оливер терпеть не может индийскую кухню.
– Оливер, что за нелепая идея?
– Хорошо бы их свести. И заказать креветки сааг. Лучшее из обеих культур. Нет? Баранину дансак? Цыпленка чанна? Бринджал бхаджи?
Ему, видите ли, нравятся не столько кушанья, сколько названия. Мне ясно, что это только начало.
– Алоо гоби? Тарка даал?
– Он вдвое старше и женат.
– Ничего подобного.
– Элли всего двадцать три…
– А он наш ровесник.
– Ладно, в строгом смысле…
– И учти еще вот что, – сказал Оливер, – с каждым уходящим годом он будет ее старше менее чем вдвое.
– Но он женат.
– Нет.
– По твоим словам…
– Нет. Был. Сейчас – нет. Свободный человек, хотя таковых нет и быть не может, как с удручающей регулярностью демонстрируют философы, прибегая к различного рода доказательствам.
– Разве у него нет жены-американки?
– Теперь нет. Ну, так что ты скажешь?
– Что я скажу? Оливер, я скажу, что это… – в последнее время ловлю себя на том, что избегаю слов «бред», «идиотизм», «дурость» и прочих, – нецелесообразно, как я уже говорила.
– Но мы ведь должны кого-нибудь для него подыскать.
– Мы? С какой стати? Он об этом просил?
Оливер насупился:
– Он бы нам помог. И мы должны ему помочь. Надо действовать на опережение.
– То есть угождать моей ассистентке?
– Вегетарианская самба? Метар панир?
СТЮАРТ: Много крови утекло. Трогательная мадам У.! Решила, что кому-то расквасили нос. Так было, к примеру, когда я бычком долбанул Оливера.
Кстати, о мадам У. – вы ничего не заметили? Ее английский, сдается мне, начинает хромать. Нет, не фантазирую. Прожив здесь уже десяток лет, по-английски она стала говорить даже не так, как прежде, и уж тем более не лучше, а только хуже. Чем вы это объясняете? Видимо, навыки, приобретенные в зрелости, с годами утрачиваются. А сохраняются лишь те, что были усвоены в детстве. Если это так, то она в конце концов сможет объясняться исключительно по-французски.
ДЖИЛЛИАН: «Нецелесообразно» – какое… целесообразное слово. Несколько лет назад у меня возникло серьезное искушение. Я увлеклась… одним человеком. Причем не без взаимности. Стала думать, как отвечу, если он сделает мне предложение. И решила ответить так: «Это, к сожалению, нецелесообразно». Но мне была невыносима сама мысль о том, как это прозвучит. И я старалась избегать таких ситуаций, когда он мог бы начать этот разговор.
Как вы думаете, почему Стюарт не сказал мне, что холост? Такая возможность у него, конечно же, была.
Могу вообразить только одну причину: он постыдился. Следующий вопрос: что тут постыдного – в наше-то время и в нашем возрасте, когда никому нет дела, если у тебя в личной жизни что-то не сложилось? И мне в голову пришел один-единственный ответ: что, если второй брак Стюарта распался примерно так же, как первый? Это жуткая мысль, совершенно жуткая. А спросить невозможно, правда? Он сам должен поднять эту тему.
ТЕРРИ: Есть такие крабы – называются «скрипачи», но в здешних краях они, по-моему, не водятся. А отличает их вот что: у каждой особи вырастает одна здоровенная клешня, только одна – другая достигает нормального размера, и все. Так вот: эта здоровенная клешня ценится как деликатес, поэтому ловцы крабов просто ее отрывают, а краба выбрасывают обратно в воду. И как вы думаете, что делает этот краб? Он начинает с нуля отращивать новую здоровенную клешню. Я эту историю слышала не раз, и меня она убедила. Можно подумать, что краб впадет в прострацию и опустится на дно умирать. Не-а. Он будет как ни в чем не бывало возвращаться на старое место, словно ему никогда не отрывали конечность.
Как говорит моя подруга Марселль: ничего не напоминает?
9Всякого Карри по паре
ТЕРРИ: Покажи фото. Пусть покажет фото.
МАДАМ УАЙЕТТ: Разумеется, я не psychologue и не psychiatre. Я просто наблюдаю жизнь дольше, чем, в моем представлении, вы сможете вообразить. И одна черта рода человеческого, которая видится мне неистребимой, заключается в способности удивляться очевидному. Гитлер вторгся во Францию – как удивительно! Убит очередной президент – как удивительно! Браки недолговечны – как удивительно! Зимой выпадает снег – как удивительно!
Удивительным было бы ровно противоположное. Например, если бы Оливер в каком-нибудь отношении не потерпел крах. Оливеру недостает твердости. Он живет на нервах, ему неуютно в собственной телесной оболочке. Конечно, он это опровергает, делает вид, будто доволен собой, вполне самодостаточен, но мне он всегда представлялся тайным самоненавистником. Из тех, кто много шумит, потому что боится внутренней тишины. Моя дочь права: Оливеру не помешало бы добиться успеха, но, с моей точки зрения, такое маловероятно. Его, с позволения сказать, карьера – это полный провал. Ну, возможно, я ошибаюсь, ведь провал подразумевает первоначальный успех, чего Оливеру даже не снилось. Живет он практически за счет Джиллиан; разве это жизнь для мужчины? О да, я знакома с современными теориями насчет того, что это совсем неплохо – разделение обязанностей, гибкость, et cetera[38], et cetera, но современные теории хороши лишь в том случае, когда применяются – если вы успеваете следить за моей мыслью – к такой личности, чья психология тоже современна.
Хранит ли он верность Джиллиан? Если знаете ответ – молчите. Я, конечно, надеюсь, что да. Но не по той причине, которую вы заподозрили: раз Джиллиан моя дочь, измена – это низость. Нет, мне думается, что измена пошла бы во вред самому Оливеру. Многие мужья – и жены – взбадривают себя изменами, повышают с их помощью жизненный тонус. Кому принадлежит фраза: «Цепь брака настолько тяжела, что нести ее приходится иногда втроем»? Но Оливер, с моей точки зрения, не таков. Я говорю не про вину, я говорю про самоосуждение, а это совсем другое.
Многие удивляются, что после смерти отца Оливер перенес нервный срыв. Он ведь так ненавидел отца, указывают знакомые. Почему же эта смерть не принесла Оливеру освобождения от ненависти, не сделала его счастливым? Сколько причин вы хотите услышать? Давайте для начала ограничимся четырьмя, хорошо? Во-первых, смерть второго из родителей нередко возрождает в сознании ребенка смерть первого. В возрасте шести лет Оливер лишился матери; второй подобный опыт переживается тяжело, даже годы спустя. Далее, смерть того из родителей, которого любишь больше, во многих отношениях переносится легче, нежели смерть того, который тебе ненавистен или безразличен. Любовь, утрата, скорбь, воспоминание – схема известная. Но как реализуется эта схема в ином случае, когда в ней отсутствует любовь? Спокойное забвение? Едва ли. Вообразите ситуацию, когда такой человек, как Оливер, начинает понимать, что прожил всю свою взрослую жизнь и предшествующие годы, так и не узнав, что такое сыновняя любовь. Вы ответите: ничего экстраординарного в этом нет, такое случается, а я вам скажу: от этого не легче.
В-третьих, если Оливер действительно ненавидел отца (я-то считаю, что это преувеличение, – наверняка там имел место сильный антагонизм, не более, но давайте говорить «ненависть», раз вы так настаиваете) и если эмоция ненависти проходит через всю его взрослую жизнь, то в определенном смысле она стала для него необходимой. Вероятно, она его поддерживала, как других поддерживает возмущение или сарказм. И что делать, когда эта опора устраняется? Можно, конечно, и дальше ненавидеть мертвеца, но у человека в глубине души зреет ощущение, что это неразумно, а то и слегка ненормально. И в-четвертых, остается проблема молчания. Родители умерли, ты следующий, один перед лицом смерти, даже если рядом друзья и родные. Считается, что ты уже большой, взрослый. Наконец-то свободен. Сам за себя в ответе. И ты втайне разглядываешь этого себя, больше не заботясь, что подумают или скажут родители. Вдруг тебя не обрадует увиденное? А ведь к тебе уже подступила новая тишина – тишина извне, такая же необъятная, как тишина внутри. И только ты, такой хрупкий, их разделяешь. Тебе понятно: сойдись эти две тишины вместе – и твое существование прекратится. Твоя кожа – вот что ставит барьер, но кожа такая пористая. Как тут не свихнуться?