Нет, меня это не удивило.
ЭЛЛИ: Угадайте: с кем хотели меня свести Джиллиан и Оливер? Ну или хотя бы: кто был приглашен на ужин? Мистер Скрытный, живущий в голых стенах, он же мистер Хендерсон. Этот седовласый господин уже был как на иголках, затем как-то чересчур поспешно двинулся ко мне и стал пожимать руку, словно впервые меня видел. А сам взглядом показывает: дескать, не будем раскрывать секрет. Ну, я ему подыграла. Сидим – и я уже вообще перестаю что-либо понимать: можете себе представить – он, оказывается, их старый знакомый.
И что было туману напускать? Нужен тебе реставратор – так и обращайся напрямую к Джиллиан, что тут такого?
Вообще-то, человек он интересный. Разговор вел на жизненные темы, понимаете? А Оливер сыпал своими дурацкими шуточками. Но это не ново. У меня было такое ощущение, будто этот Стюарт чем-то его бесит. Ну да ладно.
СТЮАРТ: Я теперь стал больше читать. Но не беллетристику. Исторические очерки, специальную литературу, биографические произведения. Люблю, чтобы прочитанное соответствовало действительности. Могу изредка взяться за какой-нибудь роман, особенно если он на слуху. Но в целом художественная проза не идет – жизненности не хватает. Там ведь как: поженились – и делу конец, но я-то по опыту знаю, что это не так. В жизни каждый финал дает начало новому сюжету. Впрочем, если ты сам концы отдашь, вот это действительно будет конец. Я так считаю: чтобы роман показывал правду жизни, он должен заканчиваться смертью всех персонажей; но только кто такие книги читать будет, не мы же?
К чему это все: когда я… когда мы с вами лет десять назад во французской деревушке увидели, как машина Оливера с ревом уносится прочь, вы разве не подумали, что это конец сюжета? Ладно, я вас не виню, у меня тоже такая мысль была. Я бы и сегодня, наверное, такой финал выбрал. Но жизнь так просто никого не отпускает, согласны? Жизнь, в отличие от книги, в сторону не отложишь.
ОЛИВЕР: За ужином Стюарт продемонстрировал всю свою стюартность по полной программе. Святой Симеон Столпник, окажись он рядом, психанул бы и бросился наращивать свой столп, дабы спастись от нарколептических миазмов, обволакивавших ножки стола подобно парам сухого льда. Это напомнило мне о том времени, когда я, тщетно пытаясь ускорить половое воспитание Стю-беби, таскал его с собой на парные свидания. Весь вечер он проявлял жизнерадостность тухлой селедки, а потом закатывал истерику, когда обе синьорины удалялись в ночь, сопровождаемые вашим покорным слугой. Можно сказать, что мой курдючный друг играл важную, хотя и несколько странную роль: если хотелось повысить свои шансы на тройничок, надо было звать на парное свидание Стюарта! Впрочем, у этой ситуации были и свои недостатки. Стюарт каждый раз начинал сетовать, что ему выпало платить за всех («Почему опять я?»), и тогда мне приходилось утешать его и успокаивать, пока он наконец не отчаливал к остановке ночного автобуса, идущего в сторону его зачуханной конуры.
Также: Стюарт, очевидно, считает, что за последние десять лет преуспел по части savoir faire[39]. Однако если в гостях ты оказался единственным мужчиной без пары, то правила хорошего тона требуют от тебя для наведения мостов задать несколько вопросов единственной присутствующей здесь особе женского пола, которая тоже пришла в одиночку. Например: «Где вы работаете?» Или: «Как вы заполняете налоговую отчетность – по форме „Д“ или по форме „Е“?» Или: «В каком районе вы подаете декларацию о доходах?» Но он просто таращился на мадемуазель Элли, словно у него возникли проблемы с контактными линзами. Через некоторое время, взяв инициативу в свои руки, я рассказал Стюарту ее краткую биографию. После чего он ударился в другую крайность и обрушил на нее лавину сведений о глобальных тенденциях в пищевой промышленности и еще о своей миссии, которая заключается в насыщении рынка морковками, скрюченными, как гениталии дьявола.
Плюс к этому: он добросовестно помогал Джиллиан убирать со стола. С его стороны было весьма любезно загрузить посуду в посудомоечную машину, однако нескончаемое бряканье вилок, ссыпаемых в отдельные лотки, вряд ли можно было сравнить с «песней за ужин».
И еще: в какой-то момент он с пеной у рта стал возмущаться тем фактом, что на книжной полке интеллигентного человека беллетристика подчас теснит научные и научно-популярные издания. И вообще, негодовал он, почему жанр нехудожественной литературы носит столь уничижительное название, как будто не имеет самостоятельной ценности? Это все равно что называть фрукты «не-овощами». Или, развил он свою мысль для тех, кто не понял, называть овощи «не-фруктами».
Я ответил ему, что художественная литература – это непревзойденная форма вымысла. А нон-фикшн – это шлаковая пленка на поверхности железного колчедана (не знаю, что это такое, но звучит красиво). Стюарт не очень понял, что я имею в виду. Смотри, объяснил я, художественная литература, подлинно художественная, – это норма, басовая партия, золотой стандарт, нулевой меридиан, Северный полюс, ориентир, Полярная звезда, центр притяжения, магнитный полюс, экватор, beau ideal[40], summum[41], квинтэссенция, ne plus ultra[42], падающая звезда, комета Галлея, звезда Востока. Это одновременно Атлантида и Эверест. Или, если перейти на Стюарт-яз, белая полоса посреди дороги. Все остальное – это отклонение от курса, сигнал светофора, камера контроля скорости, отразившаяся в retroviseur.
Стюарт немного подумал над моими словами, после чего пропел: «На старых рамах поставим крест – мы установим вам „Эверест“!» И одарил меня улыбкой.
Иногда мое терпение подвергается суровому испытанию. Святой Оливер, принявший полную скуки мученическую жизнь.
ДЖИЛЛИАН: Я не поверила своим ушам, когда Оливер сказал, что пригласил их на ужин. Только их двоих, и больше никого, – это же очень тонкое дело. Я умыла руки. Спросила, что он планирует подать на стол. Мы заказали доставку – всякого карри по паре. Как я уже говорила, Оливер сам не любит индийскую кухню. Я в приготовлениях почти не участвовала. Зато Стюарт оказался на высоте. Да еще после ужина помог мне убрать со стола. Надо видеть, как он составляет тарелки: бережно, почти с нежностью. Я заметила: он даже расправил эти покрытые пластиком зубцы в посудомоечной машине, которые после вмешательства Оливера всегда смотрят не туда. В какой-то момент Стюарт сказал, негромко, но твердо:
– Я считаю, это пора менять.
– Стюарт, – отвечаю, – она, конечно, не новая, но еще послужит.
– Да нет, не посудомойку. А вообще все. Так дальше жить нельзя.
СТЮАРТ: В своих планах я исхожу из следующего:
– им тут тесно;
– школы в этом районе никуда не годятся;
– Джиллиан требуется более просторная мастерская;
– Оливеру требуется оторвать задницу от дивана;
– короче, им всем требуется приличных размеров дом в районе с хорошими школами;
– как ни смешно, такой дом у меня есть… это готовое решение;
– хотя, конечно, могут возникнуть сложности.
Нужно убедить Оливера, что это прежде всего пойдет на пользу Джилл, а Джилл – что на пользу Оливеру. И обоих вместе – что так будет лучше для детей. Это, надеюсь, осуществимо. Оливера, кажется, удалось смягчить, когда мы с ним в прошлый раз выпивали. Мне только два раза хотелось его задушить. Сперва он раздухарился насчет «пивного „Ритца“» – думает, эта идиотская шуточка супероригинальна. Да если хотите знать, в Йоркшире работают как минимум два паба с таким названием. И потом, когда мы уходили, он завел свое – вечная история. «Эй, Стюарт, дружище, без обид, а? Кровные братья и все такое? Роланд и Оливьер, много крови утекло с тех пор, без обид, да?»
Сдается мне, что Оливер рассчитывает – в порядке дружеской услуги – на многочисленные пункты, которые не входят в мои реальные планы.
ЭЛЛИ: В тот вечер возник один щекотливый момент. Оливер в своей обычной манере разглагольствовал об искусстве: читал нам лекцию, хотя у нас обеих, на минуточку, художественное образование, и вдруг Стюарт включил дурашливый голосок и пропел рекламу двойных стеклопакетов. Услышанную, как я поняла, сто лет назад. Просто сюр какой-то. Но Оливера прямо перекосило. А мое мнение – Стюарт на это и рассчитывал.
Джиллиан со всеми держалась прохладно.
ОЛИВЕР: Стюарт так себя ведет, будто его Хваленый План способен по меньшей мере предотвратить обвал экономики бурно развивающихся стран. А на самом деле он смахивает на этих невыносимых диккенсовских благодетельниц. Которые обычно носят фамилию Херушем или такую же отталкивающую.
МАДАМ УАЙЕТТ: В смысле возвращения Стюарта меня беспокоит вот что. Особенно в связи с тем, что он может вновь сблизиться с нашей семьей.
Понимаете, Софи и Мари не знают, что их мама замужем во второй раз.
Казалось бы, что такого? В наше время, да?
Дело обстояло примерно так. Оливер и Джиллиан решили переехать из Англии во Францию. Стюарт жил в изгнании – в Соединенных Штатах. Малышка – Софи – подрастала, задавала обычные детские вопросы. А моя дочь – вы, наверное, заметили – очень прямолинейна. Софи задает вопрос – и тут же получает на него ответ. Откуда берутся дети, куда после смерти деваются кошки и так далее. До поры до времени остается один вопрос, который Софи еще не задавала – просто потому, что ребенку он не приходит в голову: интересно, маман, а ты до папы была чьей-нибудь женой? В общем, эта тема в семье замалчивается.
Здесь, конечно, много аспектов. Наверное, это способ не ворошить прошлое. Это способ не осложнять ребенку жизнь. Нам всем хочется, чтобы дети верили, будто входят в этот мир надежной и прямой дорогой. Стоит ли без необходимости забивать ребенку голову?
Но со временем высказать недосказанное становится все труднее. Потом на свет появляется Мари. И уже начинаешь думать: Стюарта мы больше не увидим. А он тут как тут.