Вот так-то, Стюарт: это и в самом деле не подлежит обсуждению.
ДЖИЛЛИАН: Кто-нибудь понимает, что творится с Оливером?
Он приехал из Линкольншира в жутком настроении. Софи побежала к дверям, а я слышу тяжелые шаги Оливера вверх по лестнице. Софи прибегает назад и говорит: «Папа унывает».
Человеческие настроения. Как на них повлиять? Я не психолог и склонностей таких не имею. В моих силах лишь вести себя как ни в чем не бывало – я всегда так и поступаю, держусь бодро, а если Оливер не хочет заряжаться моим настроением, тогда извините: пусть остается при своем. Я не… вылетело это неприятное слово… не склочная. Задаю вопрос, потом, если можно и нужно, выслушиваю ответ. Понадоблюсь – я рядом. Но при этом становиться нянькой или мамочкой я не собираюсь, разве что для своих детей.
Когда он спустился из верхней комнаты, я спросила, как у него прошел день.
– В обществе моркови. Лука-порея. Утиных тушек.
Спрашиваю: какая обстановка на дорогах?
– На дорогах преобладают трусы, дебилы и обманщики.
Делаю последнюю попытку нормального общения. Веду его посмотреть, как Стюарт навесил полки. Он их долго разглядывает, подходит вплотную, отступает на шаг назад, как будто пришел в Национальную галерею, стучит по дереву костяшками пальцев, изгибается, чтобы посмотреть, как они крепятся к стене, проверяет при помощи оставленного Стюартом уровня. Разыгрывает характерную пантомиму, только утрированную.
– Не покрашены, – говорю я, чтобы нарушить молчание.
– Я бы в жизни не заметил.
– Стюарт решил, что ты, вероятно, захочешь покрасить их сам.
– Добрый Стюарт.
Как вы, наверное, поняли, я не любительница подобных бесед. С возрастом я все больше ценю, когда люди разговаривают попросту.
– Ну, что ты об этом думаешь, Оливер?
– Что я думаю? – Расставил ноги на ширину плеч, взялся за подбородок, почесал в голове – опять сцена в Национальной галерее. – Я думаю: чудесно вы с ним спелись, вот что я думаю.
Продолжать не имело смысла. Я пошла спать. Оливер устроился в комнате для гостей. В таких случаях с ним это бывает. Если это замечают девочки, мы объясняем, что папа допоздна работал и не захотел будить маму, когда пришел домой.
СТЮАРТ: Мы с Оливером столкнулись во дворе. Опустив поднос с эндивием, он принялся картинно кланяться и меня обмахивать. Уголок носового платка обвязал вокруг пальца и едва не задевал мне лицо этой развевающейся тряпицей. Мне явно предлагалось что-то вспомнить.
– Оливер, – спросил я, – что ты из себя изображаешь?
– Твоего лакея, – ответил он.
– С какой стати?
– Ага! – воскликнул он, скривил пол-лица и постукал себя пальцем по ноздре. – Я всегда держу в голове: «Ни один человек не может быть героем для своего лакея».
– Весьма вероятно, – ответил я. – Но поскольку лакеи нынче перевелись, эта мудрость видится не слишком злободневной.
ОЛИВЕР: В стародавние времена, покуда меня не спас мой хозяин, я опускался все ниже. Торговал из складских пластмассовых ящиков кухонными полотенцами и прихватками. Доставлял на дом видеофильмы напрокат – не всегда сугубо кошерные. Совал флаеры в почтовые ящики. В том числе и в свой собственный. Это не так сильно смахивало на онанизм, как вы подумали. Я понимал, что, загородив свое деяние разворотом плеча, успешно свалю себе на коврик в разы больше прокламашек, чтобы домовладелец не строчил жалобы моим работодателям и чтобы мой груз поскорее таял. Однажды я реализовал через посредство себя, любимого, гигантскую кипу вторничных спецпредложений ужина от «Звезды Бенгала», которая равно гордится своим ресторанным залом и квалифицированной доставкой на дом («Всякого карри по паре»), а на следующий день воспользовался вышеуказанным предложением и спустил свое скудное жалованье, шиканув с моей любезной дамой полусвета (Meilleure Demie) в пресловутом заведении «Огонек свечи». Как сейчас помню: нам причитался бесплатный овощной гарнир за каждый заказ стоимостью от десяти фунтов.
Стюарт наверняка бы заявил, что мне преподали начальный урок на детских склонах венчурного капитализма. Странно: я ощущал себя скорее беззащитным рабом, которого нещадно эксплуатирует жирный денежный мешок.
Plus ça change[64], да?
ДЖИЛЛИАН: Быть может, кто-то здесь сочтет это предательством. Оливер наверняка был бы вне себя. Но я испугалась, как бы его вновь не переклинило, и позвонила Стюарту: сказала, что переживаю – по силам ли Оливеру такая работа? Повисла пауза, потом раздался на удивление желчный смех – и опять наступила пауза. Наконец Стюарт заговорил:
– Если хочешь знать мое мнение, для Оливера любая работа непосильна.
Мне послышалось в его тоне презрение к Оливеру и ко мне тоже – мол, я, такая курица, побеспокоила начальника своего мужа, заподозрив, что ее благоверный переламывается на работе. Тон у него был самый что ни на есть начальственный: он говорил со мной не как старый друг… и не как бывший муж… а как босс и домовладелец. Но очень скоро сам себя одернул, стал расспрашивать про девочек, и разговор вошел в нормальное русло.
Возможно, я не из тех, кто умеет справляться с депрессиями близких. Но это же не моя вина, правда?
ОЛИВЕР: Да, кстати, насчет сентенции про героя и его лакея. Она принадлежит вовсе не тевтонскому мудрецу. Она принадлежит мадам Корнуэль. Слышали про такую? Я тоже не слышал. «Из мещан, известная своим язвительным остроумием, – прочитал я. – В семнадцатом веке ее салон посещали выдающиеся литераторы и мыслители». Но кто теперь ее помнит? Стюарт назвал ее мудрость «не вполне уместной» и устаревшей. Так сотрем же из памяти ее имя, вычеркнем из словаря афоризмов ее единственный вклад в сей солидный академический труд, «поскольку лакеи нынче перевелись».
ЭЛЛИ: Мне вовсе не хочется, чтобы это «к чему-нибудь привело». Так выражаются мои родители.
Вполне очевидно, что это «ни к чему не приведет». Опять же, так выражаются мои родители. Разумеется.
Наслаждайся моментом. Я так и делаю. В жизни надо попробовать все. Я так и делаю. Ничем себя не связывай. Я так и делаю. Молодость бывает только раз. Я знаю. Наслаждайся свободой. Я стараюсь.
Дело это нехитрое. Что я сказала Оливеру, когда он пытался меня сосватать? Я сказала, что пожилые разведенные мужчины – это не мой конек. А дважды разведенные (как оказалось) – тем более. Ну не привлекают они меня.
Послушайте, я не люблю Стюарта. И вряд ли когда-нибудь полюблю. Приезжаю к нему раз в неделю, раз в десять дней. Его квартира по-прежнему не обставлена и пуста, как в первый раз. Обычно мы ходим в какой-нибудь ресторанчик, выпиваем бутылку вина. Потом возвращаемся к нему, и время от времени я остаюсь до утра, но можем и по-быстрому перепихнуться, после чего я уезжаю домой, а иногда просто сидим, беседуем. Понимаете? Никаких проблем. Вот это называется «прочные, постоянные отношения».
Конечно, если бы я на него запала, такое общение меня бы покоробило. А так – просто заколебало. Даже думать неохота. Казалось бы, будь довольна, верно? Но я недовольна. Меня все это достает. И Стюарт в том числе.
Вам понятно, что творится? Нет, мне-то все понятно. Ясно, как… короче, у него в квартире только и есть что стопки отутюженных сорочек и ждущие горничную груды нестираного белья, а причина в том, что он днями напролет отирается на Сент-Данстен-роуд – навешивает полки и оказывает прочие услуги.
Кто пожилой – того долой.
СОФИ: Мама в последнее время очень странно себя ведет. Подолгу смотрит в окно (я уже рассказывала). Забывает, что по вторникам мне на музыку. Думаю, ей тревожно за папу. Боится, наверно, как бы он снова не зауныл.
Я постаралась ее немного приободрить. И говорю:
– Мама, если с папой что-нибудь случится, ты всегда сможешь выйти замуж за Стюарта.
Мне казалось, это очень правильная мысль, у него денег много, мы сможем себе покупать что захотим.
Мама посмотрела на меня и выбежала из комнаты. Правда, вскоре вернулась, и я заметила, что у нее заплаканные глаза. А на лице прямо написано: «Нам нужно очень серьезно поговорить».
И она мне рассказала такое, о чем раньше даже не заикалась. Оказывается, они со Стюартом были мужем и женой, пока она не вышла за папу.
Я как следует это обдумала.
– А почему ты никогда про это не говорила?
– Понимаешь, мы условились рассказать, когда ты сама спросишь.
Ну что это за ответ? Значит, я теперь должна спрашивать: «Мамочка, а не был ли наш папа до тебя женат на принцессе Диане?», а иначе мне вообще ничего не будут рассказывать? Я поразмыслила еще немножко – и решилась.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что мой настоящий папа – Стюарт?
И что вы думаете? Опять заплакала. Стала меня обнимать. И убеждать, что в этом нет ни капли правды. Ну, вы же знаете, с каким выражением мама говорит: «В этом нет ни капли правды».
Ну почему, почему она не рассказывала нам с сестрой, что была женой Стюарта? Не иначе как там есть какая-то тайна. Что же еще мне предстоит узнать?
Она запретила мне обсуждать это с Мари. Должно быть, они собираются ждать, пока Мари сама не спросит.
– Ну и что из этого? – заговорила я, стараясь не ляпнуть какую-нибудь глупость. – Ты тем более сможешь жениться на нем еще разок.
Мама велела хранить это в секрете от всех.
Но я же спросила. Помните? Когда папа пришел домой пьяный. Я спросила, кто такой Стюарт, и мама ответила «знакомый». И почему было прямо тогда не рассказать?
СТЮАРТ: Чего только не печатают нынче в газетах – жесть. Вы читали про человека, который в детстве попал в приют и там подвергался сексуальному насилию? До чего страшно, когда вот так злоупотребляют доверием тех, кто от тебя зависит? Парень вырос, не раз пытался это забыть, но не смог и через двадцать лет выследил этого… воспитателя. Тому сейчас под шестьдесят, и они как бы поменялись ролями: старик оказался во власти того, кто сильнее, в точности как несчастный мальчонка много лет назад.