ленно стал виновником смерти самого близкого для нее человека с единственной целью – обречь ее на страдания. Наверное, в тот момент она поняла, что представляет собой этот мир.
Душераздирающая история, как по-вашему? Нет, я не спорю. Но с другой стороны, самое ужасное заключается в том, что все произошло вполне закономерным образом. Хоть и ужасно, конечно.
ОЛИВЕР: Щелчок кнута генетического кода. Результатом я, признаться, весьма доволен. Есть над чем поразмыслить. Мужчина (и женщина тоже). Существо без видимых причин к существованию. Но находившее для себя такую причину в былые времена мифов и героев. Когда мир был велик и будто бы создан для трагических развязок. А что сейчас? Сейчас мы копошимся в опилках цирковой арены, понукаемые щелчком кнута генетического кода. В чем трагизм современного измельчавшего представителя рода человеческого? В чем трагедия сегодняшнего измельчавшего вида? В наших поступках, якобы совершаемых под воздействием свободы воли при осознании того, что мы ею не обладаем.
17Болт на блюде среди драхм
Анонимное
В НАЛОГОВУЮ ИНСПЕКЦИЮ 16-ГО Р-НА
ОТВЕТСТВЕННОМУ ЛИЦУ
Настоящим довожу до Вашего сведения, что Оливер Расселл, проживающий в доме № 38 по Сент-Данстен-роуд, р-н 16, уклоняется от уплаты налогов. Работая в компании «Зеленая бакалея» (головной офис находится в 17-м р-не, на Райалл-роуд) в должности водителя, он получает заработную плату в конверте от своего работодателя м-ра Стюарта Хьюза. О. Расселл и м-р Хьюз являются давними знакомыми. По некоторым сведениям, оклад О. Расселла в настоящее время составляет 150 ф. ст. в неделю наличными. Также имеются основания полагать, что Расселл, помимо основной деятельности, занимается распространением подпольной видеопродукции, рекламы карри и др.
Ввиду сложившихся обстоятельств и с надеждой на Ваше понимание вынужден подписаться как
Неравнодушный представитель общественности.
ОЛИВЕР: Доктор Робб – милейшая женщина, правда? Впрочем, это ни на что не влияет.
Она внимательно слушает, но у меня нет желания вести долгие беседы.
По ее словам, при депрессиях пессимистический взгляд на возможность выздоровления – это нормальное и естественное состояние. Я отвечаю, что пессимистический взгляд на возможность выздоровления – это нормальное и естественное следствие отсутствия признаков выздоровления.
У нее есть вопросы насчет отсутствия либидо; я пытаюсь отвечать галантно.
В целом стараюсь ей угождать. На все вопросы отвечаю «да». Расстройство сна? – Да. Раннее пробуждение? – Да. Потеря интереса к жизни? – Да. Ослабленная концентрация внимания? – Да. Отсутствие либидо? См. выше. Снижение аппетита? – Да. Слезливость? – Да.
Спрашивает, употребляю ли спиртное. Да, говорю, но не столько, чтобы помогло взбодриться. Обсуждаем дозы. Получается, что алкоголь – депрессант. Но доктор установила, что при моем уровне потребления выпивка не могла стать единственной причиной депрессии. Ну не депрессивный ли вывод?
Она утверждает, что одним из средств борьбы с депрессией является дневной свет. А я ей: да-да, а жизнь является противоположностью смерти.
Только сейчас понял, что в моем изложении она предстает формалисткой и крючкотвором от медицины. Я этого не имел в виду. Она – милейшая, достойная заздравной речи представительница «гадателей». Более того, если бы не мое отсутствие либидо…
Спрашивает меня про смерть матери. Ну что я могу сказать? Мне тогда было шесть лет. Мама умерла, а отец озлобился и стал вымещать это на мне. Избивал, не давал житья. А все потому, что я был похож на нее.
Да, мне не трудно вставить стандартные виньетки из далеких пределов детства: «Ее аромат, когда она целовала меня перед сном», «Ее рука, трепавшая мне волосы», «Как в нашем старом доме мама меня купала», но я не смогу отличить свои собственные от тех, что позаимствованы из «Энциклопедии ложных воспоминаний».
Доктор Робб спрашивает, как умерла мама. Отвечаю: в больнице. Сам я этого не видел. Мама всю неделю до выходных водила меня в школу и забирала после уроков, а потом вдруг раз – и сошла в могилу. Нет, в больнице я ее не навещал. Нет, я не видел, как она лежала в гробу «еще прекрасней в смерти, чем была при жизни».
Я всегда считал, что умерла она от инфаркта – от взрослого, таинственного недуга. Однако меня больше мучило не «как», а «что» и «почему». А когда спустя годы я решил вызнать подробности, этот старый палтус, мой папаша, завел свою шарманку насчет скорби и печали. «Она умерла, Оливер, – повторил свою вечную отговорку этот мерзавец, – и все лучшее во мне умерло вместе с ней». Тут он почти наверняка не врал.
С большим тактом и сочувствием доктор Робб поинтересовалась: есть ли вероятность, что моя ныне покойная матушка наложила на себя руки?
Разговор принимает серьезный оборот, вы не находите?
СОФИ: Когда мне в следующий раз удалось остаться со Стюартом с глазу на глаз, у меня уже был продуман план.
Я спросила, можно ли с ним поговорить. Обычно я не спрашиваю разрешения, и поэтому он сразу прислушался.
Начала я так:
– Если с папой что-нибудь случится…
Он меня перебил:
– С ним ничего не случится.
Я говорю:
– Понято, что я еще маленькая. Но если с папой что-нибудь случится…
– Продолжай.
– Тогда моим папой станешь ты?
Стюарт задумался, а я не сводила с него глаз. Он смотрел в сторону и не видел, как внимательно я за ним слежу. В конце концов он повернулся ко мне, обнял и говорит:
– Конечно, я стану твоим папой, Софи.
Теперь мне все ясно. Стюарт не знает, что он мой отец, – мама ему не сказала. Мама не хочет в этом признаваться ни ему, ни мне. Наш папа всегда относился ко мне как к родной дочке, но он же наверняка что-то подозревал, правда? Оттого он и унывает.
Из-за меня.
СТЮАРТ:
– Это еще что за нафиг?
Я давно не видел Оливера в таком возбуждении, как в тот раз. Он размахивал передо мной каким-то письмом, но так, чтобы я ничего не разобрал. Через некоторое время он то ли успокоился, то ли устал. Я взглянул на этот документ.
– Из налоговой, – подтвердил я. – Хотят узнать, есть ли у тебя иные источники дохода, помимо работы в «Зеленой бакалее», и не халтурил ли ты в других местах, пока сидел на пособии.
– Я что, неграмотный, мать твою? – взвился он. – Если помнишь, я уже делал новые переводы Петрарки, пока ты водил обкусанным ногтем по своему бредовому гороскопу.
Ну хватит, подумал я.
– Оливер, правильно я понимаю: ты же не уклоняешься от налогов? Оно того не стоит.
– Иуда сраный. – Он впился в меня воспаленными глазами, небритый и явно не в себе. – Это ты, гад, меня предал.
Его несколько занесло.
– Иуда предал Христа, – напомнил я.
– И дальше что?
– Дальше что? – Я немного подумал, точнее, изобразил раздумье. – Пожалуй, ты прав. Тебя предали. Но давай рассуждать практически. Как по-твоему, что у них на тебя есть?
Он заверил меня, что за время работы в «Зеленой бакалее» нигде не подхалтуривал, потому что, по его выражению, моя фирма – вонючая потогонка и к концу дня работникам впору одежку выжимать. Но раньше – да, было дело: получая пособие по безработице, он за наличку разносил по домам рекламные прокламашки и выдавал напрокат подпольные видеофильмы по поручению неведомого «воротилы».
– Да ладно, я все это тебе рассказывал.
– Разве? Не припоминаю.
– Клянусь. – Он сел и ссутулился. – Господи, уже не помню, кому что говорил.
Прежде такие мелочи его не волновали. Он с азартом по сто раз пересказывал одни и те же набившие оскомину случаи.
– Давай подумаем спокойно, – предложил я. – Налоговики точно на тебя что-то раскопали. Но надо отдать им должное, – (от этих слов Оливер застонал), – они занимаются своим делом: взысканием недоимок по налогам. А криминальная сторона вопроса их не интересует.
– Это утешает.
– Но я считаю, тебе стоит продумать, как обставиться насчет подработки в тот период, когда ты сидел на пособии. У них есть все основания тебя прижать. Интересно, тот, кто на тебя настучал, знает о горячей линии Службы социальных выплат? Если он ею воспользовался, это чревато… – (Оливер снова застонал.) – И еще хорошо бы разузнать, что себе думает отдел НДС. Подпольной видеопродукцией занимается Государственная таможенно-акцизная служба. Там люди серьезные, шутить не любят. Они имеют право на личный досмотр и обыск жилища. Для них милое дело – в пять утра вынести дверь и раскурочить половицы. Будем надеяться, что этот шутник хотя бы не знает про горячую линию отдела НДС.
– Иуда сраный, – повторил он.
– Так. Им ведь может оказаться кто-нибудь из нашего управления. Или твой собрат-водитель. Напрягись, Оливер. У кого-нибудь есть на тебя зуб? – не нагнетая, спросил я.
МАДАМ УАЙЕТТ: Ко мне приехали погостить Софи и Мари. Стюарт привез их на своей машине. Я, конечно, промолчала.
Как всегда, подаю лимонный торт, внучки его обожают. Но Софи отказывается. Говорит: не хочу кушать. Я уговариваю: возьми кусочек, сделай мне приятное. А она: я и так жирная.
Я спрашиваю:
– Где, Софи? Где ты жирная?
Она отвечает:
– Вот здесь, – и указывает на талию.
Смотрю. Жира не вижу. Вижу только дефицит логики.
– Ты, – говорю ей, – просто затянула ремешок туже обычного.
Ну надо же.
ОЛИВЕР: На цыпочках прокрался по комнатам и совершил редкое вторжение в нашу спальню. Она у нас на верхнем этаже, из окон улица видна, как со стрелы подъемного крана. Я уже рассказывал? Значит, кто-то другой выболтал. Кто-то доносит вам каждое слово – скажете, нет? Секреты хранятся не долее наносекунды. Под каждой диванной подушкой – Иуда.
Простите, я, кажется… ну, не важно. Откуда-то доносится оглушительный, злобный вой. В лучшем случае такой может издавать какое-нибудь детище генной инженерии – гигантский теплолюбый шершень, готовящий надо мной расправу. Но оказалось, дело – хуже некуда. Около араукарии, принадлежащей миссис Дайер, кружит