Мы еще поцеловались, потом встали и огляделись, вроде как не зная, что делать дальше. Хотя обоим было предельно ясно, что у нас на уме. Предельно ясно было и то, что она ждала первого шага от меня – хотела, чтобы я был главным. Это подкупало, да и волновало тоже, потому что в прежние времена секс у нас всегда был… как бы это сказать… по согласованию. Как ты хочешь? А ты как хочешь? Нет, как ты хочешь? Вполне тактичный обмен вопросами, равноправный и тому подобное, но сейчас, я считаю, все это было перечеркнуто. Всем своим существом Джилл говорила: ну давай же, надо попробовать что-нибудь совсем другое. У меня есть одно предположение, хотя тогда оно не пришло мне в голову – я был слишком поглощен происходящим; так вот, предположение у меня такое: она считала, что я, взяв инициативу на себя, частично сниму с нее вину перед Оливером. Впрочем, в тот миг это не играло роли.
Так что за этим последовал эпизод, когда я ласкал ее рукой, притягивал к себе и одновременно уговаривал. А она изображала не то чтобы недотрогу, но вроде как сомневающуюся: «Убеди меня». Вот я и убеждал ее на пути к дивану, и у нас, как уже было сказано, случился подростковый секс, когда стараешься дотронуться до всех уголков разом, одной рукой расстегиваешь ремень, потому что другая занята, и все такое прочее. То привлечь, то отстранить – этакие тонкости, которых раньше у нас в заводе не было. Я, например, люблю покусывания. Не жесткие, конечно, а легкие, там, где кожа плотная. В какой-то момент я втиснул ей между зубами ребро ладони и попросил: «Ну же, кусай». И она укусила – безжалостно.
Я тотчас же оказался у нее внутри, и пути назад уже не было.
Но диваны – они ведь рассчитаны на подростков. Особенно раздолбанные диваны, вроде этого. Но мы и были сейчас подростками. Однако если тебе впивается в зад пружина и более привычна нормальная постель, такая площадка уже не кажется столь гостеприимной. Так что по прошествии некоторого времени я обхватил Джилл двумя руками, и мы скатились на пол. Она приземлилась с глухим стуком, но я не собирался из нее выходить, хоть убей. Там все и завершилось. Для обоих, уточню, одновременно.
ДЖИЛЛИАН: Это произошло не так, как я рассказывала. Мне не хотелось портить хорошее впечатление, которое – если не ошибаюсь – сложилось у вас о Стюарте. А может, я просто искупала перед ним последние капли своей вины. В своем рассказе я выдала желаемое за действительное.
Он вернулся в кухню и сказал:
– Девочки сладко спят. – А потом добавил: – Заодно и к Оливеру заглянул. Бедняга подрочил и от усталости вырубился. – В голосе Стюарта прорезались жестокие нотки; наверно, мне следовало бы пожалеть Оливера, но нет.
Разумеется, мы захмелели. Я – более чем. Мне теперь хватает одного бокала, а я, похоже, приговорила полбутылки, прежде чем Стюарт сгреб меня в охапку. Говорю это не в оправдание себе. А уж ему – тем более.
Одной рукой он держал меня за талию и так упирался носом мне в скулу, что на глаза навернулись слезы; я отстранилась от его губ.
– Стюарт, – взмолилась я, – не делай глупостей.
– Это не глупости. – Он выбросил вперед другую руку и схватил меня за грудь.
– Девочки. – Вероятно, это было тактической ошибкой, допускаю: как будто они были основной помехой.
– Они спят.
– Оливер.
– В жопу Оливера. В жопу Оливера. А к слову: ты же с ним небось уже не трахаешься? – Стюарт никогда так не выражался – по крайней мере, тот Стюарт, каким я его знала.
– Это тебя не касается.
– В данный момент – касается. – Его рука отпустила мою грудь и переместилась вниз. – А ну-ка, трахнись со мной. Вспомним прошлое.
Я начала подниматься с дивана, но пошатнулась, и Стюарт этим воспользовался: я вдруг оказалась на полу, головой между диванными ножками, а Стюарт навалился сверху. Я подумала: игры кончились. Коленом он раздвигал мне ноги.
– Я закричу, и сюда кто-нибудь прибежит, – вырвалось у меня.
– И подумает, что ты сама на меня кинулась, – подхватил он, – потому что Оливер тебя больше не ублажает.
Своим весом он выдавливал из меня воздух, и я раскрыла рот. То ли собиралась закричать, то ли нет, но Стюарт просунул мне в зубы ребро ладони:
– На, кусай.
Я не могла воспринимать это всерьез. Со мной был не кто-нибудь, а Стюарт. Слова «Стюарт» и «насилие», или нечто сходное, даже близко не стояли. Прежде. И вместе с тем они представлялись мне каким-то клише. Но не потому, что я уже попадала в такие переделки. Какая-то часть моего сознания порывалась сказать без надрыва: погоди, Стюарт, если мы с Оливером теперь почти не спим вместе, это еще не значит, что я готова лечь под тебя или под кого-нибудь еще. У кого нет секса в двадцать лет, те только об этом и думают. У кого нет секса в сорок, те не озабочиваются и начинают думать о другом. А к тому же ты сам не захочешь, чтобы это произошло вот так.
От задрал мне юбку. Сдернул с меня трусы. И взял меня силой, да так, что я стукалась головой о раму дивана. В ноздри бил запах пыли. Ребром ладони он затыкал мне рот. Кусать было бесполезно.
Я не поддалась панике. И уж тем более не возбудилась. Он сделал мне больно. Правда, ничего не сломал. Он банально трахал меня против моей воли, вопреки моему выбору. Нет, я не кусалась, нет, я не царапалась, нет, я не получила синяков, разве что один, чуть выше колена, да и тот ничего не доказывал. Впрочем, я и не собиралась ничего доказывать. Подавать в суд. Я сделала свой выбор.
Нет, вряд ли я была «в долгу» перед Стюартом за свой поступок десятилетней давности.
Нет, нельзя сказать, что я испугалась. Это же не кто-нибудь, а Стюарт, повторяла я себе, это не маньяк в капюшоне на темной аллее. Мне было мерзко и одновременно, если можно так выразиться, тоскливо. Я думала: неужели каждый из них этого хочет? Даже тот, кто с виду – приличный человек? Неужели все они так поступают и думают только о себе?
Да, я считаю, это было изнасилование.
Я думала, он извинится – это же не кто-нибудь, а Стюарт. Но он попросту оставил меня на полу, а сам встал, натянул брюки, прошагал через кухню, включил посудомоечную машину – и за дверь.
Почему я рассказываю это только сейчас? Да потому, что обстоятельства изменились.
Я определенно беременна. И уж конечно, не от Оливера.
19Час вопросов
СТЮАРТ: Думаю, вы правы. Готов обсудить этот вопрос. Видите ли, на заре производства органических вин их качество оставляло желать лучшего. И вкус… не поражал тонкостью. И отношение к ним было неоднозначное. Или взять, скажем, биодинамизм – отношение к нему было еще более странным: придумают же – следовать ритмам природы, фазам Луны и так далее. Сдается мне, многие до сих пор не осознают, что порция вина может быть такой же полезной для здоровья, как, скажем, пучок моркови. Однако со временем качество органических вин улучшилось, и сейчас в продаже есть ряд вполне приличных брендов. Впрочем, у меня на это свой взгляд. Что способствует процветанию бакалейной торговли, то и хорошо. А тут покупатель может в одном гастрономическом магазине приобрести все необходимое. Особенно под вывеской «Зеленая бакалея».
ДЖИЛЛИАН: Вы просите меня вспомнить события десяти-двенадцатилетней давности?
Вы можете понять, как я влюбилась в Оливера, но не можете понять, как я разлюбила – или не разлюбила – Стюарта? Ну, такой вопрос – уже половина ответа. Если вам понятно, «как» я влюбилась в Оливера, то, значит, не составит труда понять, «как» я разлюбила Стюарта. Одно исключает другое. За громким звуком не слышно тихого. Нет, не стоит прибегать к сравнениям. Когда кто-нибудь говорит, что любит одновременно двоих, для меня это означает, что каждому из двоих достается пол-любви. Если же твоя любовь безраздельно достается одному, других ты просто не замечаешь. Даже вопросов не возникает. Кто окажется в такой ситуации, как я, тот меня поймет. А кто не поймет, тот прибегнет к математическим расчетам.
Куда более интересный вопрос – «если». Стюарт не сделал мне ничего плохого. Да, он хотел помешать нашей с Оливером свадьбе, но день так и так вышел бы нелегкий. И хотя я нанесла ему глубокую обиду, в процессе нашего с ним расставания он сохранял практичность и готовность помочь… да что там говорить, просто щедрость. Настоял, чтобы студия сохранилась за мной. Не оспаривал развод, хотя мог бы. И так далее. Я никогда не видела в нем ни врага, ни помеху. В тех редких случаях, когда я о нем задумывалась, мое отношение к нему всегда оставалось… позитивным. Этот человек когда-то меня любил и всегда обращался со мной по-человечески.
Вплоть до одного недавнего вечера. Я до сих пор не могу прийти в себя. Это было предательством всех моих добрых чувств по отношению к Стюарту.
ОЛИВЕР: Байрон. Джордж Гордон. Лорд. Неужели вы даже эту цитату не узнали? «Ищу героя!» Вероятно, это самое ценное… нет, просто бесценное вступление, равного которому не сыщется в истории… истории.
МАДАМ УАЙЕТТ: Почему всех так интересует мой брак? Это дело прошлое. Как у вас говорится?.. Забыто и похоронено. Или вот: «Много крови утекло с тех пор» – это я от Стюарта переняла. Даже имени его, мужа, не помню. Как заявила одна из ваших рафинированных аристократок, постель – это не повод для знакомства. У меня есть дочь. Разумеется, она появилась на свет не от непорочного зачатия… нет, я в самом деле не помню, как его звали.
ЭЛЛИ: Я, конечно, не стану распространяться о том, каков Стюарт в постели. А то вы, чего доброго, побежите к нему – расспрашивать, какова в постели я. И этому не будет конца. Но, в принципе, тот случай не показателен. В свете всего остального.
ДЖИЛЛИАН: Чтобы я кого-то приревновала к Элли?! Это курам на смех.
СТЮАРТ: Нет – и все. Возможно, мы расстались не лучшим образом. Но… нет – и все. Это личное.
МАДАМ УАЙЕТТ: Quelle insolence!
ДЖИЛЛИАН: Да, я читала сценарии Оливера. Очень добротные, честное слово. С моей точки зрения. Которая не в счет. Единственное, пожалуй, – они сложноваты. Ну, знаете, подобно тому, как умствуют поэты-песенники: мол, на первом месте не музыка, а слова. Вы тоже так считаете?