Нет, вы не знаете Кена.
И вам больше не нужно за меня волноваться. Если вы вообще волновались.
СОФИ: Стюарт пришел пожелать нам спокойной ночи. Мари уже спала, а я сделала вид, что тоже сплю. Я вжалась лицом в подушку, чтобы он, когда наклонился меня поцеловать, не почувствовал неприятного запаха у меня изо рта Когда он ушел, я лежала и думала обо всем, чего мне не надо было есть. Думала о том, какая я стала толстая — как свинья.
Я ждала, когда хлопнет передняя дверь. Ее всегда слышно, как она хлопает, потому что она тугая, и чтобы она захлопнулась, надо нажать на нее посильнее. Я не знаю, сколько я так ждала. Час? Или больше? Наконец я услышала, как она хлопнула.
Они, наверное, обсуждали папу. Он очень серьезно впал в унылость. Только я думаю, это надо называть каким-нибудь взрослым словом.
СТЮАРТ: Когда я сказал «мы утешили друг друга», у вас, может быть, создалось не совсем то впечатление. Может быть, вы подумали, что мы этак по-стариковски выплакались на плече друг у друга.
Нет, на самом деле, мы повели себя как подростки. Как будто что-то — что-то из давних, полузабытых времен, — наконец-то прорвалось наружу. Все было так, как будто мы оказались в прошлом, когда мы только-только познакомились, — как будто мы начали все заново, но уже по-другому. Когда тебе тридцать, ты еще не совсем взрослый — ты стараешься сделать вид, что ты взрослый, но в душе ты по-прежнему как ребенок. Сказать по правде, мы тогда повели себя именно так. Все было очень серьезно, мы были серьезными, мы влюбились друг в друга, мы планировали, как мы будем жить вместе — не смейтесь, — и все это подпитывало наш секс, если вы понимаете, что я имею в виду. Я не говорю, что тогда у нас был плохой секс, вовсе нет, просто в нем постоянно присутствовало ощущение ответственности.
И я сразу хочу прояснить одну вещь. Джилиан знала, к чему все идет. Знала с самого начала. Когда я снял туфли и сказал, что пойду посмотрю, как там девочки, знаете, что она мне ответила?
— Раз уж ты все равно поднимешься, посмотри, как там все трое.
И когда она это сказала, она так на меня посмотрела — очень выразительно.
Когда я вернулся, она была очень тихой и как будто не в настроении, но я чувствовал, что внутри она вся напряжена в ожидании, как будто — в первый раз за долгое время — была не уверена, что с ней случится в следующую минуту. Мы выпили еще вина, и я сказал, что мне нравится ее теперешняя прическа. В тот вечер она повязала волосы шарфом, но не так, как это делают американки. И это не было похоже на ленту. У нее получилось очень артистично и в то же время вовсе не претенциозно, и цвет шарфа был удачно подобран под цвет волос — впрочем, Джил всегда отличалась безупречным вкусом.
Когда я это сказал, она обернулась ко мне, и я ее поцеловал. Все получилось очень естественно. То есть, не то чтобы даже поцеловал, а просто уткнулся носом ей в щеку и сказал что-то про девочек, и как-то само собой получилось, что я уже целовал ей шею. Она повернула голову, словно собиралась что-то сказать, но, когда она повернулась, ее губы прижались к моим.
Мы сидели и целовались, потом поднялись и растерянно огляделись, как будто не зная, что делать дальше. Хотя мы оба прекрасно знали, к чему все идет. И было вполне очевидно, что она ждет, чтобы инициативу взял я, чтобы я был главным. И это было замечательно и волнующе, потому что, когда мы занимались любовью раньше, это всегда был — я не знаю, как это точнее сказать, — секс по согласию. И что вы думаете? Нет, что вы думаете? Нет, что вы думаете? Энергичные и благопристойные возвратно-поступательные движения — это все замечательно, но быстро надоедает. Джилиан как бы мне говорила: давай, давай сделаем это совсем по-другому. Я так думаю — то есть, теперь я так думаю, а тогда мне было не до раздумий, — что она рассудила, что если я возьму инициативу, она будет чувствовать себя не такой виноватой перед Оливером. Хотя я уверен, что она тогда меньше всего думала про Оливера.
Так что я взял на себя роль лидера и стал ласкать ее и возбуждать. Она не то чтобы изображала из себя недотрогу, но как бы говорила: соблазни меня, уговори. И я ее уговорил — увлек на диван, и, как я уже говорил, это был подростковый секс, когда двое не в силах оторваться друг от друга, когда ты пытаешься одной рукой расстегнуть пояс, а второй возбуждаешь подругу… ну, вы понимаете. Все так сбивчиво, судорожно. И всякие штучки, которых мы не делали раньше. Например, мне нравится, когда меня кусают. Чтобы не больно, но ощутимо. В какой-то момент я поднес ей ко рту руку и попросил:
— Ну давай, укуси меня.
И она укусила, и сильно.
А потом я вошел в нее, и у нас был секс.
Диваны, на самом деле — они для детей. Особенно — такие старые и потертые, как этот. Так что, когда мы упали на этот диван, мы стали как дети. На время. Но человеку, у которого хоть раз в жизни болела спина или который привык к нормальной удобной кровати, подобное «ложе любви» уже не кажется столь гостеприимным. Так что уже очень скоро я обнял Джил обеими руками и перекатился на пол вместе с ней. Я немного не рассчитал, и она слегка ударилась боком, но я удержался в ней. Не было такой силы, которая оторвала бы меня от нее. Мы продолжали уже на полу и там же и кончили. Кстати, кончили оба.
ДЖИЛИАН: Все было не так, как я рассказала. Просто мне не хотелось, чтобы ваше мнение о Стюарте переменилось к худшему — если вы вдруг ему симпатизируете. Может быть, я избавлялась от остатков вины перед ним. Когда я рассказывала об этом — о том, что случилось, — я рассказывала не о том, как все было на самом деле, а о том, как мне бы хотелось, чтобы все было, если бы я знала, что будет так.
Когда Стюарт вернулся, он сказал:
— Девочки спят. — Потом добавил: — Оливер тоже спит. Устал, наверное, задрочившись. — Он сказал это грубо, и, наверное, мне бы стоило обидеться за Оливера, но я не обиделась.
Разумеется, мы оба были пьяны. Во всяком случае — я. Обычно я выпиваю не больше бокала вина за раз, но в тот вечер я выпила почти полбутылки. А потом Стюарт схватил меня и прижал к себе. И то, что мы были пьяны — это не оправдание. Ни для меня, ни для него.
Он обнял меня за талию одной рукой и ткнулся носом мне в щеку, причем задел по скуле достаточно ощутимо, так что у меня навернулись слезы. Он попытался поцеловать меня в губы, но я отвернулась.
— Стюарт, — сказала я, — не дури.
— Это не дурость. — Свободную руку он положил мне на грудь.
— Девочки. — Наверное, это была тактическая ошибка. Как будто они были главной помехой.
— Они спят.
— Оливер.
— На хрен Оливера. На хрен Оливера. Затрахал. Только в этом-то и проблема — он уже больше тебя не трахает, да? — Я в жизни не слышала, чтобы Стюарт так разговаривал. Это был не Стюарт. Во всяком случае, не тот Стюарт, которого я знала.
— Не твое дело.
— Нет, в данный конкретный момент очень даже мое. — Он убрал руку с моей груди и положил ее мне на бедро. — Ну давай, я тебя трахну. В память о добрых старых временах.
Я хотела встать, но у меня были проблемы с координацией движений, и он этим воспользовался — неожиданно мы оказались на полу, я упиралась головой в диванную ножку, а Стюарт лежал на мне. Я подумала: шутка, кажется, затянулась. Он раздвинул мне ноги коленом.
— Я закричу, и кто-нибудь придет, — сказала я.
— Никто не придет, — сказал он. — Все подумают, что мы с тобой трахаемся, потому что ты больше не трахаешься с Оливером.
Он навалился на меня всем своим весом, и мне было трудно дышать. Я открыла рот. Я даже не знаю, собиралась я кричать или нет, но Стюарт засунул руку мне в рот.
— Ну давай, укуси меня.
Я до сих пор не могла поверить, что все это — всерьез. Я хочу сказать, это же был Стюарт. Стюарт и изнасилование — или что-то близкое к изнасилованию — две вещи несовместимые. Во всяком случае, так было раньше. И в то же время вся ситуация казалась мне донельзя банальной. То есть, раньше я никогда не оказывалась в такой ситуации, но мне хотелось сказать ему — совершенно спокойно и буднично: послушай, Стюарт, если в последнее время у нас с Оливером происходит не так много секса, это еще не значит, что мне хочется трахаться с кем-то другим — с тобой, в частности, и вообще с кем бы то ни было. Когда тебе двадцать и тебе не с кем заняться сексом, ты думаешь об этом почти все время. Когда тебе сорок и тебе не с кем заняться сексом, ты об этом уже не думаешь — у тебя есть другие проблемы. И тебе определенно не хочется, чтобы все происходило вот так.
Он задрал мне юбку. Стянул с меня трусики. А потом он меня отымел — прошу прощения за грубое слово, но я не знаю, как это сказать по-другому, — и все это время я упиралась головой в деревянную диванную ножку. Я чувствовала запах пыли. Он так и не вынул руку у меня изо рта — держал ее там до конца. Но я не видела смысла его кусать.
Я не впадала в панику. И меня это ни капельки не возбуждало. Мне было немножко больно. Но не потому, что он сделал мне больно. Он не бил меня, не заламывал мне руки. Он просто трахал меня против воли. Нет, я не царапалась, не кусалась; нет, у меня не осталось никаких синяков — только один, над коленкой, но это еще ничего не доказывает. Впрочем, я и не собираюсь никому ничего доказывать. Не подавать же мне в суд на него, в самом деле.
Нет, я не считаю, что я была «должна» Стюарту — в качестве компенсации за то, как я с ним поступила десять лет назад.
Нет, на самом деле, я не испугалась. Я твердила себе: по крайней мере это Стюарт, а не какой-нибудь незнакомый мужик в темном переулке. Мне было противно и в то же время — донельзя скучно. Я думала: так вот чего они все хотят. Даже самые милые и заботливые. И делают, что хотят, и им всем наплевать, что ты чувствуешь.
Да, я считаю, что это было изнасилование.
Я думала, что он хотя бы извинится. Насколько я знаю Стюарта, он должен был извиниться. Но он просто поднялся, оставив меня лежать на полу, застегнул брюки, выключил посудомоечную машину и ушел.