Но я пригрозил им со всей яростью, на какую был способен, что их постигнет кара, если они причинят хоть какой-то ущерб моей собственности. А мои слуги и стражники внимательно следили за этими людьми, пока они ходили по парадным залам, спускались в подвал, поднимались в спальни, пока наконец они не вышли на улицу, присмиревшие. Никто из них не стал подниматься на верхний этаж. Они не увидели ни синагоги, ни священных книг. Эти люди жаждали только крови. Они хотели найти иудея, который дал им отпор, который сопротивлялся, но его-то они так и не нашли.
Дому больше ничто не угрожало, и я спустился в подвал. Поднял плиты, спеша освободить друга, успокоить его, но как выдумаете, что я обнаружил?
— Он был мертв, — проговорил едва слышно отец Пьеро.
Синьор Антонио кивнул. Затем снова отвернулся в сторону, как будто бы мечтал сейчас только об одном: остаться одному и не завершать свой рассказ.
— Это я его убил? — спросил он. — Или же он умер от ударов, нанесенных другими? Откуда мне было знать. Я знал лишь то, что он умер. Его страдания закончились. И в тот миг я просто поставил плиты на место.
Ночью явилась новая толпа, дом снова оказался в осаде. Но я, уходя, надежно запер его, и когда негодяи поняли, что в окнах нет света, они в итоге убрались восвояси.
В понедельник после Пасхи пришли солдаты. Правда ли, что известный мне иудей нападал на христиан на Страстной неделе, когда евреям запрещено появляться на улицах?
Я дал им обычный уклончивый ответ. Откуда же мне знать? «Здесь больше нет никакого иудея. Если хотите, можете обыскать дом». Солдаты обыскали дом. «Он сбежал», — настаивал я. И вскоре они ушли. Однако они еще не раз возвращались, задавая все тот же вопрос.
Я был вне себя от горя и раскаяния. Чем дольше я размышлял о случившемся, тем сильнее проклинал себя за грубое обращение с Джованни, ведь я силой затащил его в подвал, я ударил его, заставляя лежать тихо. Мне была невыносима мысль о совершенном поступке, невыносима боль, какую я ощущал, вспоминая о случившемся. И, охваченный тоской, я еще смел обвинять Джованни. Я посмел обвинить его в том, что не сумел его защитить, не исцелил его. Я смел проклинать его за ту горечь, какую испытывал сам.
И снова синьор Антонио умолк и отвернулся. Повисла долгая пауза.
— И вы оставили его там, в погребе, — уточнил отец Пьеро.
Синьор Антонио кивнул, снова медленно поворачиваясь лицом к священнику.
— Разумеется, я сказал себе, что как можно скорее организую его похороны. Подожду, когда все забудут о волнениях на Страстной неделе, схожу к старейшинам общины и объясню, что Джованни требуется похоронить по всем правилам.
— Но вы так и не сделали этого, — негромко проговорил отец Пьеро.
— Нет, — подтвердил синьор Антонио. — Так и не сделал. Я запер дом и больше в него не входил. Время от времени приказывал относить сюда разное старье: мебель, книги, — хранил здесь вино, иногда забирал что-нибудь. Но никогда сам не заходил в дом. Сегодня первый раз за долгие годы я вошел сюда снова.
Когда стало ясно, что синьор Антонио замолк надолго, я проговорил негромко:
— Призрак успокоился. Он затих, как только вы начали свой рассказ.
Синьор Антонио опустил голову и прикрыл глаза рукой. Мне показалось, что он сейчас разрыдается, но он лишь прерывисто вздохнул, а затем продолжил:
— Я всегда считал, — проговорил он, — что как-нибудь все улажу, что в один прекрасный день над ним будут произнесены положенные молитвы. Но я так ничего и не сделал.
Не прошло и года, как я женился, отправился путешествовать. За несколько лет мы с женой похоронили не одного ребенка, но мой возлюбленный сын, мой Никколо, которого вы видите перед собой, несколько раз благополучно избегал смерти. Да, не единожды. И у меня всегда находилась отговорка, чтобы не заходить в запертый дом, не тревожить пыль на полу погреба, не отвечать на вопросы иудеев об их друге и наставнике Джованни, никому не объяснять, почему я не исполнил того, что должен был.
— Но ведь не вы же его убили, — заметил отец Пьеро. — Вы ни в чем не виноваты.
— Да, — сказал Антонио, — но ведь он все равно был убит.
Священник вздохнул и покивал.
Синьор Антонио взглянул на Виталя.
— Когда мы только познакомились, я полюбил тебя сразу же, — произнес он. — Ты не представляешь, с каким удовольствием я привез тебя в старый дом, чтобы показать синагогу и библиотеку, разложить перед тобой многочисленные книги Джованни.
Виталь серьезно кивнул. У него в глазах блестели слезы.
Синьор Антонио помолчал. Затем снова заговорил:
— Я думал, мой старый друг обрадовался бы тому, что ты поселишься в этом доме, обрадовался бы тому, что ты прочитаешь его многочисленные труды. И я не раз задумывался, нельзя ли попросить тебя помолиться о душе старого ученого, который когда-то жил под этой крышей.
— Я буду молиться за него, — шепотом проговорил Виталь.
Синьор Антонио посмотрел прямо в глаза отца Пьеро.
— Вы по-прежнему считаете, что в доме беснуется демон, иудейский диббук? Или же теперь вы понимаете, что это призрак моего старинного друга, которого я обрек на забвение, потому что не смог справиться со своей собственной болью?
Священник ничего не ответил.
Синьор Антонио взглянул на меня. Я понимал, ему очень хочется рассказать им, как я в подробностях описал внешность призрака, но он промолчал. Он не хотел сообщать святым отцам, что я вижу духов и разговариваю с ними. Я тоже промолчал.
— Почему же я сразу, с самого начала, не признал правду? — спросил синьор Антонио, снова глядя на отца Пьеро. — И кто же теперь обязан, по справедливости, взять на себя заботу о том, чтобы останки моего старого друга были погребены как полагается?
Мы долго сидели в молчании. Отец Пьеро крестился и негромко бормотал молитву.
Наконец синьор Антонио поднялся со стула, и все мы поднялись вместе с ним.
— Принесите огня, — велел хозяин слугам, и мы последовали за ним из обеденного зала в цокольный этаж.
Здесь синьор Антонио взял из рук Пико подсвечник и отодвинул засов на двери подвала, первым ступив на лестницу, уводящую вниз.
В подвале все оказалось разгромлено гораздо сильнее, чем еще несколько часов назад, когда я приходил сюда в поисках привидения. Вся мебель была разбита вдребезги. Книги, попадавшиеся на глаза, изодраны все до единой, несколько бочонков, по-видимому пустых, проломлены, а пол сплошь усеян битым стеклом.
Однако никаких необычных шумов мы не услышали, да и вообще никаких звуков, кроме нашего дыхания и осторожных шагов синьора Антонио, который подошел к тому самому месту, где так упорно топтался призрак.
Синьор Антонио приказал расчистить пол в центре подвала. Слуги и стражники сейчас же расшвыряли мусор. И по гулкому топоту их сапог стало ясно, что под плитами пола пустота.
Подрагивающие от нетерпения руки поспешно подняли каменные плиты, отодвинули, открывая тайник под ними.
И там, в свете свечей, все мы увидели небольшой человеческий скелет, кости, которые держались вместе лишь благодаря истлевшим останкам одежды.
Вокруг скелета лежали стопки книг. А рядом с книгами — мешочки с драгоценностями. Как же, должно быть, страдал в этом тесном каменном мешке Джованни, обиженный, израненный, обливающийся слезами! Это было понятно по положению костей: кисть руки тянулась к стопке книг, подложенных под голову, кости силились прижать к себе бесценные знания, заключенные в переплет.
Маленький и хрупкий, лежал на книгах череп. И в мерцании свечей сверкали стекла очков.
12
В тот же день в дом пригласили старейшин еврейской общины. Синьор Антонио принял их наедине, предоставив Никколо, Виталю и мне заниматься своими делами.
Вечером принесли гроб для останков Джованни, и мы вместе со старыми иудеями, взяв факелы, отправились в долгий путь до еврейского кладбища, где и предали останки земле. Все молитвы, необходимые по ритуалу, были прочитаны.
Ни одному городскому хулигану не позволили помешать процессии. Уже совсем поздно мы вернулись в затихший дом. Казалось, никакого призрака здесь никогда не существовало. Слуги, несмотря на поздний час, до сих пор подметали коридоры и лестницы, во многих комнатах горел свет.
Синьор Антонио позвал Виталя к себе в библиотеку и попросил (об этом позже рассказал мне сам Виталь) поделить богатства Джованни: половину вручить еврейским старейшинам, а половину оставить себе, поскольку Виталю предстояло не только молиться о душе Джованни и сберегать память о нем всеми доступными способами, но и систематизировать и восстанавливать многочисленные письменные труды Джованни. Синьор Антонио сохранил копии многих книг, а Виталю предстояло отыскать утерянные. В ближайшее время это должно стать его главной работой.
Никколо тем временем переедет в свой дом, как и было задумано с самого начала, а Виталь станет его секретарем.
Иными словами, Виталь получил ответ на свои молитвы, в том числе и на произнесенные в домашней синагоге, потому что теперь благодаря наследству Джованни он стал богатым человеком.
Было ясно, что моя миссия выполнена. На самом деле я даже недоумевал, почему Малхия до сих пор не приходит за мной.
Я навестил синьора Антонио в его доме, когда он уже собирался ложиться спать, и сообщил, что скоро уйду, поскольку моя работа завершена.
Синьор Антонио поглядел на меня долгим многозначительным взглядом. Я понимал, что ему хочется спросить, каким образом и почему я увидел дух Джованни, но он удержался от вопроса, поскольку в Риме было опасно вести подобные разговоры, и синьор Антонио решил не поднимать эту тему. Мне хотелось рассказать ему, как я скорблю о том, что Лодовико покончил с собой. Я пытался подобрать слова, но так и не смог. Наконец я протянул к нему руки, и старик сжал меняв крепком объятии, благодаря за все, что я сделал.
— Ты же знаешь, что можешь оставаться у нас сколько захочешь, — произнес он. — Я буду счастлив, если у меня в доме появится лютнист. Я с удовольствием послушал бы песни, какие ты знаешь. Если бы я не носил траур по Лодовико, я упросил бы тебя сыграть прямо сейчас. Но, насколько я понимаю, ты не можешь остаться с нами. Почему ты уходишь?