И вот Толя вырос и превратился в автослесаря. Он стал совсем большим, нашел девушку, которая любила его больше всего на свете, и, чтобы жить вместе с ней, открыл свой собственный гараж, как папин. Первые годы он еще помнил о трубе и тосковал по ней, но слушать кассеты времени не оставалось, а за подаренную папой квартиру на Лесной нужно было платить. И он забросил трубу и все свободное время стал проводить, чиня машины в гараже.
Однажды, вернувшись вечером домой особенно поздно, автослесарь Толя обнаружил, что девушка, которая любила его больше всего на свете, не спит, а ждет его. Она обняла Толю и сказала, что у них будет ребенок. И что если это будет девочка, они назовут ее только Ниной. И больше никак, это решено твердо. Обсуждения? Никаких обсуждений. «А если мальчик?» — спросил Толя. «Тогда не знаю», — призналась девушка. А давай его будут звать Майлзом! А давай! Майлз Анатольевич! Звучит!
Но родилась девочка — и ее назвали Ниной. На первый день рождения Толя подарил ей настоящую трубу — на вырост. Чтобы, когда она станет большой, а Толя старым, дочка играла ему то, что он давным-давно заслушивал до дыр. Но Нина не обратила внимания на сверток. Так он и остался пылиться в шкафу. А девушка, которая любила Толю больше всего на свете, полюбила кого-то другого — но тоже очень сильно. Так автослесарь Толя остался с маленькой девочкой Ниной, а маленькая девочка Нина — с автослесарем Толей. И так они жили много лет. И ни о чем не думали, и все дни стали повторять друг друга. И все в жизни Толи подчинилось дочке.
Было уже темно, когда Толя проснулся. Ему снилось что-то очень далекое — какое-то чувство, которое он давно не вспоминал. Как будто кто-то ему подмигнул, кто-то за давностью лет забытый, но не забывший Толю. И чувство это было так полно, так собранно, так плотно, что Толе стало душно в многоквартирном доме на Лесной. Автослесарь Толя подошел к окну. По подоконнику медленно и грустно ползла муха. Она стукнулась о краешек окна и обернулась к Толе.
«Так ты наружу хочешь? Вот что ты думаешь? А я не догадался. Думал, ты — цеце. То есть — зараза. Извини. Ошибся».
И Толя выпустил муху. И будто бы в квартире снова появился воздух. Толя глубоко вздохнул и выглянул на улицу. За окном он услышал грохотание трамваев, какие-то гудки, стук каблуков по тротуару; увидел свет смутно-белых фар, уличных ламп, свет уплывающей луны; почувствовал запах сырости и легкого рассветного тумана — пока не видного, скрытого до поры за четырехугольниками побледневших крыш, прячущегося в швах между потрескавшихся плиток и между рельсами, чуть поднимаясь над землей, — и все показалось ему к месту, все будто бы слилось в единый голос — уверенный и четкий, но не громкий, — все стало вдруг необходимо, жизненно необходимо, и слитно, нераздельно друг от друга. Он подошел к шкафу, раскидал вешалки, одежду, достал из глубины помятый сверток, а оттуда — пыльную золотую трубу; пару раз протер ее бежевым пиджаком в полоску — и заиграл.
— Кто это?
— Как кто? Кто что конкретно?
— Да разве вы не слышите? Дудит!
— Дудит?.. Да-да, как будто бы фагот… Да! Теперь слышу!
— Пойдемте послушаем? Вы не спешите?
— Нет, пойдемте! Кажется, это на третьем этаже.
И, бросив все дела на лестничной площадке, под дверью автослесаря вдвоем друг с другом встали Римма Аркадьевна и доктор физико-математических наук Исаак Н.
— Здравствуйте, Исаак! Здравствуйте, Римма Аркадьевна! Чего это вы здесь, а не там? Живете там, а под дверями — здесь.
— Тише! Слышите?
— Что?
— Прислушайтесь!
— Как будто бы… Дудят?
— Дудят! Скажете тоже! Играют, дорогой Антон, играют!
— И правда! Красота небесная!.. А я вам пирожки испек.
— Тише, Антон, молю!
— А на чем это? Дудят-то?
— Фагот это! Фагот!
И, бросив остывающие ромбики пирожков с капустой, под дверью автослесаря, присоединившись к Римме Аркадьевне и доктору физико-математических наук, встал толстый добрый булочник Антон. А за ним — консьержка Мария Александровна вместе с Сашей из пятьдесят шестой. А следом к двери автослесаря засеменила целая свора белых толстеньких мышей, а добравшись, поднялась на задние лапки и стала слушать Толю. А по ту сторону окна, с темной спящей улицы, к окну Толи прильнули летавшие неподалеку Витя с Аней. А где-то вдалеке, в поезде, едущем в Ташкент, дремала вместе с прабабушкой маленькая девочка Нина и сквозь сон слышала пронзительно чистую трубу, прорезающую звуковым лучом уходящий вдаль под треск вагонов лес, какую-то небольшую речку, луну и звезды, рассыпанные по небу так, будто кто-то нарочно так задумал; словно за тем, как они друг на друга смотрят, скрывается большой и важный смысл. Нина подумала обо всем этом сквозь дрему, но думать об этом не хотелось, хотелось видеть сны, а в снах — видеть что-то красивое, большое и для всех. И, присвистнув простуженным носом, широко зевнув и положив голову прабабушке под бок, Нина заснула.
О мышах и консьержках
У консьержки Марии Александровны было два секрета. Один страшный, другой антисанитарный.
Антисанитарный касался дружбы — Мария Александровна дружила с выводком мышей. Это случилось само собой. Работа консьержки, как и любая другая, накладывает отпечаток на характер человека, и, если в одиночестве день за днем встречать людей в подъезде, рано или поздно можно свихнуться. Вот Мария Александровна и стала потихоньку прикармливать пару очаровательных белоснежных мышек. Очень скоро они удвоились, потом их стало восемь, и к настоящему моменту у Марии Александровны насчитывается ровно двенадцать хвостатых друзей. Вместе они гуляли, учились фокусам и трюкам, иногда Мария Александровна приглашала мышек домой, готовила на всех попкорн, и они смотрели какое-нибудь кино, обычно боевик: «Крепкий орешек» или «Рембо».
Поначалу мышки жили где придется и постоянно бегали между этажами дома. Прочие жильцы этим возмущались. Особенно была недовольна Римма Аркадьевна. Она очень всего пугалась и громко вскрикивала, когда под самой своей дверью обнаруживала отдыхающую мышку. Однажды она не выдержала и написала Марии Александровне официальное письмо:
Многоуважаемая Мария Александровна! Прекратите это безобразие! Ваши мышки пугают моего бедного пекинеса Антуанчика до такого состояния, что у него выпадают глазки! Я требую переселения мышей в более подходящее для них место.
Р. А., возмущенная жительница дома на Лесной
Пришлось поселить мышек в маленькой квартирке Марии Александровны. Впрочем, она от этого не расстроилась — в тесноте, да не в обиде; жили они дружно, много смеялись, попискивали. Чему-то учила мышей консьержка, чему-то ее учили мыши, и так бы наступило в жизни Марии Александровны счастье, если бы не второй секрет.
Второй секрет (тот, который страшный) касался любви. Мария Александровна была влюблена. Безответно, безнадежно, безобразно. И ничего еще, если бы ее объект любви был каким-нибудь простачком, как она сама. Куда там! Она была влюблена в человека настолько высокого полета, что тот даже жил на самом верхнем этаже их дома. Это был Исаак Н., доктор физико-математических наук, большой ученый, доказавший одну из семи задач тысячелетия, но отказавшийся от денег, иностранных премий и живший теперь в гордом одиночестве. Мария Александровна встречала его нечасто. Прочие жители, даже самые старые, постоянно ходили туда-сюда, то заходили домой, то уходили из дома, так что она даже удивлялась: чего это они суетятся? Исаак Н. был не такой. Выходил из дома он только в магазин и выбросить мусор, причем выбрасывал мусор вдвое реже, чем шел за покупками. В общем-то ей ничего не стоило однажды заговорить с доктором физико-математических наук и пригласить его в кафе, но этому мешал еще один секрет, интимный.
Интимный секрет заключался вот в чем: Мария Александровна была значительно старше, чем выглядела. Выглядела она лет на двадцать пять — подтянутая, с румянцем и беззаботным смехом. Но все это было фикцией, обманом. Подтянутость достигалась работой лицевых мышц, румянец — искусством макияжа, беззаботный смех она нашла в кино и тщательно скопировала. На самом деле, Марии Александровне было на десять лет больше. Если честно, то почти на пятнадцать.
И стоило ей встать с той ноги, посмотреть в зеркало и улыбнуться собственному отражению, как она тут же думала, что Исаак Н., этот гордый сокол, никогда в жизни не влюбится в девушку, которая, может быть, его старше. Девушку, которая не девушка совсем, а женщина, которая притворяется и врет. И Мария Александровна сникала, расстраивалась, делясь своим горем только с верными мышками — близкими друзьями и прекрасными слушателями.
Но вот однажды что-то стрельнуло в голове консьержки. Она встала с той ноги, посмотрела в зеркало и улыбнулась собственному отражению, а потом подумала, что у нее есть шанс. Надо решаться! Сейчас или никогда.
Мария Александровна тщательнейшим образом подобрала туалет, оделась во все заграничное и праздничное, накрасилась таким образом, чтобы это было заметно, только если приглядеться. Во всем ей помогали мыши — отсоветовали надевать пиджак (жарко, вспотеешь), вспомнили про чулки с полосочкой, помогли завить волосы (двадцать четыре лапки!). Все получилось наилучшим образом. Мария Александровна была неотразима и выглядела на все двадцать. Уверенная в себе, она пошла на комендантский пост.
С чего она взяла, что именно сегодня Исаак Н. выйдет из квартиры, она не знала. Твердого расписания, как у некоторых других жителей дома на Лесной, у него не было. Но что-то такое Марии Александровне чувствовалось в воздухе. Какие-то бабочки бились у нее внизу живота. Сегодня! Он появится сегодня.
Однако реальность вносит коррективы в человеческие планы. Мария Александровна ждала весь день. Сначала, свежая, солнечная, как утро, она радостно здоровалась с каждым жильцом дома, даже с противным Сашей из пятьдесят шестой, который от такого обалдел и дал себе слово измениться. Все ей казались хорошими и красивыми, каждому она старалась сделать комплимент. Девочке Нине сказала, что у нее красивое пальто, булочника Антона похвалила за нарядный вид. Вообще, пока не наступил обед, Мария Александровна была во всеоружии. Она поминутно справлялась с ручным зеркальцем, держала спину ровно, а улыбку — на приличествующей высоте. Со всеми она была любезна и мила. Но вот наступило время обеда, и появилась первая загвоздка. Будучи уверенной, что Исаак Н. пройдет мимо нее с утра, Мария Александровна не взяла, как обычно, из дома бутербродики и термос с чаем. Можно было сбегать и перекусить или, на худой конец, попросить мышек — но все это требовало времени, а времени у Марии Александровны не было. Она ждала.