оторой я писал Вам в прошлом году? Так вот она теперь расширена, перенесена из квартиры Вяч. Иванова в помещение «Аполлона» и готова к дальнейшему развитию. Кроме В. Иванова, лекции читает там еще этот же Анненский: в той же роли выступит вскоре и Брюсов.
В Москву, к Вам я собираюсь в конце ноября. Ведь Вы к тому времени еще из Москвы не уедете? Вас увидеть я очень рад…
«Пчелы и осы» я тоже почитал немного и тоже нашел, что это нечто на редкость беззубое и лишенное всяких жал. Но вот что: разберите, пожалуйста, по-Вашему, со всей Вашей педантичностью или неприспособленностью, — стихотворение Вяч. Иванова в «Аполлоне». Эта ученая пифия окружена здесь таким благоговением, что я не верю самому себе. Где в этом сонете подлежащие и дополнения, к чему относятся глаголы и определения — ничего не понимаю…
Весь Ваш В. Г.
18
8/XI 1909
Дорогой Андрей Акимович,
Ну, как Ваше здоровье, прошло ли Ваше недомогание, о котором Вы мне писали? У меня тоже за последние дни появилось что-то вроде инфлуэнцы, осложненное еще угнетенным настроением.
Боюсь, что 25-го мне не придется попасть в Москву, несмотря на мои прежние расчеты и большое желание. Дело, видите ли, вот в чем (хотел было Вас удивить, да теперь уж все равно). У меня печатается сейчас вторая книга стихов («Искус»). Издает мне ее товарищество Вольф. Я рассчитывал, что они выпустят ее в начале ноября, а у них все это затягивается самым неожиданным образом. В настоящее время книга вся уже давно набрана, трижды прокорректирована и вообще совершенно готова к печати. А печатать всё никак не соберутся, так как машины будто бы все заняты другими неотложными работами. В Москву же мне хотелось бы приехать после выхода книжки, так как это самый благоприятный момент для появления в редакциях и т. д. (книжка напомнит обо мне). Кроме того, если уехать теперь, то книжку, пожалуй, еще дальше заложат. Есть, наконец, и еще одно обстоятельство более интимного свойства, которое тоже, кажется, задержит меня в Петербурге…
Но все это еще не окончательно и может измениться. В Москву же мне сейчас очень хочется — хочется повидать Вас, погостить у Вас, посетить своих родственников. Я вообще ужасно быстро скисаю на одном месте, и перемены для меня всегда чрезвычайно благотворны. Каким бодрым и работоспособным был я в первые недели после приезда сюда из Куоккалы. А сейчас чувствую себя усталым, безвольным и удрученным.
Последняя литературная новость — появилась новая поэтесса Черубина де Габриак (она уже числится сотрудницей «Аполлона» — Вы видели?). Кто она такая — неизвестно. Откуда явилась — тоже. Говорят, что она полуфранцуженка-полуиспанка. Но стихи пишет по-русски, сопровождая их, однако, французскими письмами (в «Аполлон»). Говорят еще, что она изумительной красоты, но никому не показывается. Стихами ее теперь здесь все бредят и больше всех Маковский. Волошин — все знает наизусть. Стихи, действительно, увлекательные, пламенные, и мне тоже очень нравятся. Характерная черта их — какой-то исступленный католицизм, смесь греховных и покаянных мотивов (гимны к Игнатию Лойоле, молитвы к Богоматери и т. д.). Во всяком случае, по-русски еще так не писали. Дело, однако, в том, что все это несколько похоже на мистификацию. Во-первых, начинающие поэтессы не пишут так искусно, а, во-вторых, где же и кто же, наконец, эта Черубина де Габриак? Говорят, во 2-м «Аполлоне» будет множество ее стихов и даже ее портрет. Относительно же портрета рассказывают, что Маковский будто бы обратился к Головину с вопросом, может ли он написать портрет одной дамы, о которой он ничего не имеет права узнавать, причем на ее квартиру и обратно он будет отвезен с завязанными глазами. Это будто бы и есть Черубина. Вот какие у нас истории.
Ваш В. Г.
Вас наверное заинтересует, каким образом устроил я книгу у Вольфа. Ну так — свел меня с ними Городецкий, который тоже там издается. На мое предложение издать книгу – они быстро согласились, и я в свою очередь согласился на их условия. Условия же такие: они печатают книгу и берут ее затем всю на комиссию. Из первых доходов покрывают свои издательские расходы, а остальные дают мне за вычетом 40%. Все дело здесь в том, что они меня надуют, непомерно превысив свой расход. Кроме того, я не гарантирован в том, что они не напечатают вдвое больше против условленного (1200 экз.): продавая каковые, конечно, не станут платить никаких процентов.
19
20/XI 1909
Относительно своего приезда в Москву все еще точно ничего не решил: хотя приехать и хочется. Но ведь тут разнообразные у меня комбинации, которые всё никак не согласуются.
И я все хвораю, о чем уже писал Вам. То была у нас зима, теперь все опять пошло насмарку: тает и расплывается в лужи. Впрочем, я такую погоду люблю более морозов.
А Вы как живете? Как Ваше здоровье? Малярию доктора, кажется, находят тогда, когда не знают, что именно надо лечить. Впрочем, Вы и так скептик.
Со стихами Эбермана в «Аполлоне», я думаю, ровно ничего не выйдет. Во-первых, раз он не выученник «академии» Вяч. Иванова, он будет признан отрицательным явлением, а во-вторых, даже такие столпы «Аполлона», как Анненский и Волошин, издают свои стихи в «Грифе» (раньше предполагалось, что их издаст «Аполлон»). У «Аполлона» на издательство книг, кажется, не хватает денег, самый же журнал, по-видимому, держится прочно. На днях вышел 2-й № со стихами Черубины, но, однако, без портрета. Почему Вы думаете, что «Аполлон» должен так преждевременно прекратиться? Это было бы невыгодно для репутации Маковского. Ну, а Вы когда собираетесь в Петербург?
Я сейчас несколько поуспокоился, но, кажется, не в хорошую сторону. Скорее приуныл. В сентябре же и октябре я был полон невероятного внутреннего беспокойства, каждый день измышляя что-нибудь новое, какие-нибудь завлекательные планы.
Весь Ваш В. Г.
20
30/XI 1909
Дорогой Андрей Акимович,
Сегодня вышла, наконец, моя книга: конечно, немедленно посылаю ее Вам. Жду Вашей уничтожающей критики. О дуэли двух наших поэтов знаю немного. У них были давнишние счеты по каким-то литературным делам: кажется, Гумилев чувствительно оттеснил Волошина в «Аполлоне»: ведь он сначала был там одним из редакторов. Ближайшим поводом послужил разговор о какой-то даме и пощечина Гумилеву со стороны Волошина.
У Вас, Андрей Акимович, я оставил связку своей «Книги вступлений». Теперь она мне нужна, так как Вольф берет мою прежнюю книгу на комиссию. Поэтому я просил свою сестру переслать мне в Петербург оставшуюся наличность, взяв, между прочим, книги у Вас. Не удивляйтесь поэтому, если на днях она явится к Вам за ними, и простите, если это Вас может обеспокоить.
Ваш В. Г.
Как Ваше здоровье и что не пишете?
21
9/XII 1909
Дорогой Андрей Акимович,
Лидия Викторовна в свою очередь нашла в Вас перемены: главным образом изменилось, конечно, лицо: вместо прежней приветливой веселости теперь в нем грусть и усталость. Помимо этого, ей очень понравилась Ваша квартира, показавшаяся ей похожей на сказочный замок. Передав Вам ее впечатления, в следующем письме передам ей и Ваши.
Мне очень неприятно. Андрей Акимович, что Вы будто бы из-за меня сидите в Москве. Это совершенно недопустимо, и потому нужно выяснить, в чем дело. Напишите мне, пожалуйста, когда Вы, сами Вы, независимо от моих планов, хотите ехать в Петербург (и на сколько – это тоже важно), и тогда я уж буду к этому приспособляться. У меня же сейчас намерения такие: с 18-го декабря я могу уехать отсюда, но хотел бы лучше приехать в Москву в середине января, чем на праздниках (на праздниках не застанешь многих и многого). Но если Вы хотите уехать из Москвы прежде середины или двадцатых чисел января, то я приеду теперь же, к праздникам. Это уже абсолютно верно и не будет изменено как в прошлый раз. Причину же теперешних моих колебаний и равно, чем занят я по вечерам, — объясню Вам при свидании.
Я только что хотел Вам написать о брошюрке Айхенвальда (он прислал мне ее) — оказывается. Вы ее уже знаете. Какого Вы о ней мнения: прочтите ее — она интересна и талантливо написана, хотя продиктована, вероятно, отчасти личными счетами.
Что в стихах своих я не подвинулся ни на шаг вперед – глубоко несправедливо. В смысле мастерства, в смысле внешней артистичности новые стихи несравненно выше прежних. В «Книге вступлений» испорчены отдельными частностями почти все стихи. Вот если бы Вы указали мне на иссякание творческой силы, на меньшую напряженность ее,— я бы призадумался. Относительно нищеты духа судить мне трудно: хотел бы лишь Вас спросить: только ли в стихах она у меня или вообще присуща моей личности? Об остальных замечаниях поговорим. То, что никто не пишет сейчас так, как я, — великая для меня похвала, а то, что я скоро буду писать, как все, — не случится — уже потому, что я с лишним полтора года как перестал писать стихи и не буду писать их уже никогда (разве лишь когда-нибудь вновь в старости). «Искус» — моя последняя книга стихов. Теперь будут рассказы, затем романы. Поживем, увидим.
Ваш Эберман меня удивил своей наивностью и каким-то диким непониманием литературных отношений. Он, вероятно, способен недоумевать, почему его не издаст, например, «Шиповник» и т. д. Дичаете вы все в своем углу. И все же — у вас благая часть, несомненно.
Ваш В. Г.
22
23/XII 1909
Дорогой Андрей Акимович,
Вот и праздники подошли, а я все никак не выберусь из Петербурга. Впрочем, раз Вам все равно, и Вы, как пишете, в Петербург еще не скоро попадете, то мне удобнее посетить Москву в январе. На праздниках трудно будет что-нибудь толком сделать, а у меня в Москве все же и некоторые дела. В январе же, как я уже Вам писал, приеду обязательно: это не подлежит никаким отменам и отсрочкам.
Само собою разумеется, стремление к тому или другому роду словесности зависит не от сознательного хотения, а от каких-либо органических причин. Я знаю это так же хорошо, как и Вы. Но ведь в этих таинственных причинах возможна какая-нибудь эволюция и изменения. Так вот эти изменения произошли во мне — и я