— Мне как-то пришлось читать статью, сейчас трудно вспомнить какую, но содержание помню, — о воздействии на Льва Николаевича Толстого старинных, а точнее сказать, старых, тогда еще не было старинных, гравюр, которые отражали весь ужас наполеоновского похода на Россию. Я это великолепно понимаю, потому как тоже иду от иллюстративного материала. Я не был при штурме Измаила: просто беру и просматриваю те схемы, те карты, те гравюры, картины, которые изображают этот момент. А иногда я замечаю в уголке где-то сценку схватки. И вот она целиком ложится на прозу. Тут нечего и выдумывать. Тоже самое могу сказать и о портрете. Хорошо вижу, какое у дамы платье, какой веер… Рядом сидит собачка. Простите, но мне становится приятно, когда я узнаю из мемуаров, что собачку звали Жужу. Собаки тоже имеют право на свою историю.
Живопись помогла мне, когда я писал роман «Фаворит». Помните сцену смерти Потемкина? Существует картина итальянского художника, который до мельчайших подробностей выписал все: где стояла карета князя, где люди, в чем они были одеты. Эта картина была распространена в гравюре, которую я использовал. А еще у молдавского художника Григорашенко есть картина, где изображен момент — народ на руках несет Потемкина. Детально рассматривая эти произведения искусства, я пытался уже в романе изобразить события таким образом, как они могли бы происходить на самом деле.
Вспоминается одна миниатюра Пикуля — волнующая история о портрете Пушкина-младенца.
В то время Валентин Саввич писал роман «Из тупика».
— Напомню, — говорит Валентин Саввич, — ледокол «Святогор» — будущий славный «Красин» — когда-то плавал под флагом военного флота.
Штурманом на «Святогоре» был лейтенант Николай Александрович Фон-Дрейер — один из героев моего романа «Из тупика». Неожиданно я получил письмо из тихой псковской провинции, славной историческими памятниками. Мне писала жившая там на покое в Печорах пенсионерка Елена Александровна Чижова, которая благодарила меня за то, что я в своем романе «Из тупика» не забыл почтить добрым словом ее брата Николая Александровича. Из письма выяснилось, что образование она получила еще в Смольном институте благородных девиц.
Я даже вздрогнул! Не может быть! Смолянка?! Неужели?! Сразу же обратился к своей картотеке. Извлек из ящика пачку карточек, заведенных на представителей дворянской фамилии Фон-Дрейер, живших в нашей стране до революции. Каково же было мое изумление, когда попалась карточка, уже заполненная на мою читательницу! — которую я учитывал лишь в истории (выделено В. П.). Вот как бывает: думаешь, что человек давно растворился в былом, а он, оказывается, здесь, рядом; мало того, этот человек, учтенный тобой в прошлом времени, еще и твой читатель. Карточка указывала — Елена Александровна Фон-Дрейер, дочь подполковника и его жены Екатерины Николаевны, урожденной Чаплиной, выпущена из Смольного института в 1912 году. Мне ничего не стоило выяснить дальше, что она была в родстве с московским врачом М. Я. Мудровым и знаменитым математиком Н. И. Лобачевским… И я узнаю еще более потрясающие данные: она — старший лейтенант Советской Армии, она — кавалер трех боевых орденов. Эта женщина была сестрой милосердия еще в первую мировую войну, а в грозном 1941-м снова пошла на фронт. На этот раз с мужем-ополченцем и сыном Ярославом, молодым актером. Муж был убит в бою. А сын погиб в штыковой атаке под стенами Ленинграда. «Это был храбрый юноша. Мать сама вынесла его с поля боя и похоронила по-солдатски, в общей могиле… За годы войны старшая медсестра Е. А. Чижова спасла сотни солдатских жизней». Так было написано в газете «Ленинградская правда» от 9 марта 1945 года, когда оставались считанные дни до великого ДНЯ ПОБЕДЫ. В эти дни старший лейтенант А. Е. Чижова шагала по земле Восточной Пруссии, и газета опубликовала ее письмо: «Пруссия горит… она горит, как когда-то горели Колпино, Пушкин и Красный Бор. Я в стране, которая убила моего сына. Но я пришла сюда не мстить, а помогать моей армии…»
Елена Александровна завершила свой ратный путь в боях за Вену и Прагу! Война закончилась, и она вернулась в свой родной город на Неве. Увы, ее квартира была разгромлена прямым попаданием вражеского снаряда. Ничего от прошлого не осталось, а на стене… На стене чудом уцелевший, хотя и пораненный осколком, висел портрет маленького ребенка. Это была семейная реликвия ее предков — маленький Пушкин, самое раннее изображение нашего великого поэта…
Получается странное дело: пишу о делах давно минувших, а герои живы. Так у меня было и с романом «Моонзунд». Я и не предполагал, что мой главный герой живет в Москве. К счастью, я заменил конкретную фамилию на близкую по звучанию. В «Фаворите» есть вымышленный герой — Прохор Курносов. Но тот, кто хорошо знаком с историей, узнает в нем кораблестроителя Амосова.
Естественно, портреты портретами, но и литература оказывала какое-то воздействие на формирование взглядов и характера.
Страсти истории: забытые, давно забытые, совершенно забытые…
На мощной стене Британской Академии наук четко бросается в глаза высеченная надпись-девиз: «Ничего из слов, все из опыта». Применительно к писателю Валентину Пикулю это выражение изменится только в последнем слове: «Ничего со слов, все из фактов».
— Да, библиотека моя вызывает удивление у каждого, кто попадает сюда, — говорит Валентин Саввич. — А начал я ее собирать вот с этой небольшой книжечки историка Шумигорского, в которой изложена биография фрейлины Нелидовой. Тогда она стоила двадцать рублей, на новые деньги два рубля. Но… Где ее сейчас достать?..
О библиотеке Пикуля ходят многочисленные легенды… Но я спросил совершенно о другом — о душе и работе. Пикуль поделил свою квартиру на эти два состояния своей жизни. Что же это такое?
— Вот здесь, где собраны книги по истории, — здесь работа. А вот в этой, как видите, небольшой комнатке, где стоят картотеки по истории русского портрета и литература по русскому искусству, — душа! (Разрядка В. П.)
Наиподробнейший путеводитель по временам, подобного больше не найти! И это не архив, как неточно выразился один из пишущих о Валентине Пикуле, это всегда работающий материал, он всегда под рукой, всегда нужен. В картотеку писатель вносит имена людей, привлекших внимание при изучении исторических документов, мемуаров, газетных вырезок. Здесь имена тех, что были взрослыми в 1725 году, «осьмнадцатом веке», когда Фридрих I, Курфюст Бранденбургский, объявил Пруссию королевством, а себя королем, и тех, кому в 1917 году было около 17 лет.
Каждая карточка может обогатить такими знаниями, о которых вы даже и не подозревали. Каскад впечатлений!
— Допустим, в книге, которую я читаю, мне встретилось имя помещика деревни Нижние Лапотки Ивана Платоновича Иванова, — рассказывает о своем методе работы с картотекой Валентин Саввич. — В 1758 году ему было 38 лет от роду. Я записываю сведения о нем и название книги с указанием страниц, на которых он упомянут. Карточка ставится в картотеку среди множества других Ивановых — по алфавиту. Может пройти много лет. Я позабуду об этом Иванове Иване Платоновиче. Но вдруг из другой книги я узнаю, что жена его — Домна Саввишна — скончалась в 1771 году, когда он выдал дочь свою Глафиру за соседского помещика Игнатия Федоровича Палибина. «И я, — пишет некий автор мемуаров, — ныне в Петербурге вожу знакомство с внучкой его, графиней Софьей Петровной Апраксиной». Стоп! Пропащий для истории И. П. Иванов начинает в моем сознании как бы «обрастать мясом», я легко прослеживаю связи некоторых родов. И, если понадобится мне либо сам Иванов, либо внучка его, я без труда найду необходимые сведения…
Как-то спросил я Валентина Саввича о его отношении к библиографии и библиографам и получил неожиданный ответ:
— Так же хорошо, как и к своей жене.
— ?!
— Видите ли, моя жена, Антонина Ильинична, — профессиональный библиограф. Надеюсь, этим много сказано. Но, продолжая свой ответ, хочу выразить свою благодарность людям этой профессии. Без них, без их трудов — указателей, списков литературы, — без их подсказок я мог бы и не состояться как писатель. Очень высоко ценю их негромкую, но такую нужную работу. Возьмем вопрос шире. Например, проблему сохранения культурной — духовной и материальной — среды, приумножения нравственной силы народа. И здесь, согласитесь, особенно велика роль библиографии.
Библиограф, стремясь обеспечить потребности в информации, фиксирует огромный поток выходящей литературы. Уже одним этим он сохраняет наши знания, а значит, и передает наш опыт будущим поколениям. За это — низкий поклон этим труженикам.
— Когда вы стали заниматься библиографией?
— В те давние времена, когда еще даже не понимал я значения этого слова. Это было в дни моей молодости, в первом приобщении к истории русского Севера.
Должен признаться, что, приступая к освоению какой-либо темы, я сам составляю библиографический список нужных для изучения материалов. Составив перечень, я тщательно сверяю его с темп указателями и списками литературы, какие мне известны. Интересно, что мои списки, как правило, оказываются богаче тех, что рекомендуются различными изданиями: ведь я привык учитывать в своих перечнях не только солидные монографии и отдельные работы, но даже статьи и незначительные заметки из периодики. Отсюда и обширность моих списков. Конечно, составляя их, я исхожу и из возможностей своей библиотеки.
— Список вами составлен. Что же дальше? Ведь не все же нужные книги имеются в вашей библиотеке?
— Конечно, не все. Поэтому дальше начинается поиск недостающей литературы. Если что-то не удается купить, я пользуюсь услугами государственных библиотек, заказываю фотокопии. Но для меня стало почти законом: пока не изучу все материалы, я не приступаю к работе над романом. Даже в том случае, когда чувствую, что этот источник мало что мне даст, я все равно должен с ним ознакомиться.
— Валентин Саввич, мне как-то пришлось побывать на одной из лекций по советской литературе в МГУ, с высокой трибуны лектор прямо заявил, обращаясь к будущим журналистам: «Валентин Пикуль — не писатель и не историк. Многие те факты, которые он подает как неопровержимые, сомнительны. Пикуль пишет, что во время коронации Николая II погибло столько-то человек, а в учебнике по истории совсем другая цифра. Уважающий себя писатель никогда не привел бы такую фразу царицы Марии Федоровны, шепнувшей мужу перед банкетом: «Сашка, умоляю, не напейся. Не ставь себя и мен