Пречистая и наш божественный спаситель —
Она с величием он с разумом в очах —
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадона,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Вписанное в альбом Бартенева стихотворение Пушкин назвал впоследствии «Мадона» (поэт писал это слово через одно «н»). Оно написано было им в Петербурге, перед самым отъездом в Москву.
Невесте поэт писал еще перед приездом в Москву из Петербурга: «Я мало бываю в свете. Вас ждут там с нетерпением. Прекрасные дамы просят меня показать ваш портрет и не могут простить мне, что его у меня нет. Я утешаюсь тем, что часами простаиваю перед белокурой мадоной, похожей на вас как две капли воды: я бы купил ее, если бы она не стоила 40 000 рублей».
О какой Мадонне говорил в этом письме Пушкин? О Мадонне на холсте, со Спасителем «под пальмою Сиона», как писал он в сонете?
По этому поводу высказывалось много предположений и догадок. Называлась находившаяся в доме А. О. Смирновой-Россет «Мадонна» Перуджино, но она не продавалась. Не продавалась и находившаяся в Эрмитаже Мадонна Рафаэля, хотя на ней Мадонна была как раз нарисована «под пальмою Сиона». Была еще «Мадонна» Перуджино в собрании Строгановых, притом с раскосыми немного глазами, как и у Натальи Николаевны Гончаровой. Но не о них, судя по всему, писал Пушкин невесте.
Пушкинист Б. В. Томашевский высказал в 1935 году предположение, что в сонете, по-видимому, имелась в виду совершенно определенная, продававшаяся в то время картина какого-нибудь крупного итальянского мастера. И действительно, в апрельском номере «Литературной газеты» за 1830 год была напечатана заметка художника В. Лангера, в которой сообщалось, что в книжном магазине Слёнина на Невском проспекте с «выставлена ныне, на суд публики, картина, изображающая св. деву Марию с младенцем Иисусом, приписываемая Рафаэлю».
Исследованию этого вопроса посвятил большой очерк известный ученый М. А. Цивловский. Он пришел к выводу, что в заметке Лангера речь идет именно о той самой Мадонне, о которой писал Пушкин: «Проводил целые часы, смотря на «Мадонну», Пушкин, конечно, в книжном магазине Слёнина на Невском проспекте».
С выставленной у Слёнина картины молодой художник А. Безлюдный тогда же выполнил на камне литографированный рисунок большого размера, но, усомнившись в принадлежности ее кисти Рафаэля, пометил на полях, что это «рисунок с оригинальной картины итальянской школы».
Сопоставляя эту литографию с акварельным портретом Натальи Николаевны, рисованным в 1844 году художником Райтом уже после смерти Пушкина, М. А. Цявловский убеждается, что «это все та же мадонна: она белокура и похожа на Наталью Николаевну Гончарову «как две капли воды»… тот же высокий «итальянский» лоб с закатом, тонкий прямой нос, длинная часть от носа до губы».
Воспроизводим здесь для наглядного сравнения снимок с литографии А. Безлюдного и рисованный Райтом портрет Натальи Николаевны.
Не известно, к сожалению, где находится оригинал Мадонны, которая выставлена была в 1830 году в книжном магазине Слёнина в Петербурге. Если бы было найдено это большое полотно, оно дало бы возможность с полной уверенностью ответить на вопрос, им ли любовался часами Пушкин перед своею женитьбою.
Когда Пушкин собирался в Болдино, в Москве уже доходили слухи, что в Саратовской и Астраханской губерниях свирепствует холера, что не минует она и Нижегородскую губернию. И на душе у поэта было неспокойно. Позднее он писал невесте:
«Не будь я в дурном расположении духа, когда ехал в деревню, я бы вернулся в Москву со второй станции, где узнал, что холера опустошает Нижний. Но в то время мне и в голову не приходило поворачивать вспять, и я не желал ничего лучшего, как заразы».
В таком настроении Пушкин приехал в первых числах сентября 1830 года в Болдино.
Осень в Болдине… Старый барский дом, в котором жил Пушкин, был, по показанию старожилов, небольшой, одноэтажный, с черным двором и службами, обнесенный мелким дубовым частоколом. Кругом дома был пустырь – ни цветников, ни сада; вблизи находился только небольшой пруд, известный ныне под названием «Пильняки», да виднелись два-три деревца, из которых теперь сохранилось разве одно – огромный могучий вяз. За оградою усадьбы, невдалеке, стояла вотчинная контора: против нее, на площади, высилась церковь… Из окон дома открывался унылый вид на крестьянские… избы.
В этой болдинской глуши Пушкин и застрял из-за карантина на три месяца.
Унылый болдинский пейзаж, непролазная грязь, кругом холера и неожиданное карантинное заточение, полуразрыв с невестою, неотвязные мысли о неустроенности своей жизни и вечные скитания…
В таком настроении Пушкин закончил в Болдине еще ранее начатые «Дорожные жалобы»:
Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид.
Иль в лесу под нож злодею
Попадуся в стороне,
Иль со скуки околею
Где-нибудь в карантине…
Невеселые настроения поэта отразили и написанные им в Болдине «Бесы».
Рядом с «Бесами» под влиянием возможного разрыва с Натальей Николаевной Гончаровой легли элегические строки:
Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино – печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать:
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать,
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть – на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
И «угасшее веселье», и «смутное похмелье» явились результатом большой неудовлетворенности поэта всеми обстоятельствами его существования…
Неожиданно пришедшее примирительное письмо Натальи Николаевны – ответ на написанное Пушкиным перед отъездом письмо, в котором он предоставлял ей полную свободу, – сразу изменило настроение поэта. «Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило», – ответил ей Пушкин.
Одновременно с обрадовавшим его письмом невесты Пушкин получал, видимо, от невесты и письма другого рода, которые ее заставляла писать мать, – это были наставления о необходимости соблюдать посты, молиться богу. Но настроение все же улучшилось, родилось вдохновение.
Он писал Плетневу:
«Теперь мрачные мысли мои порассеялись; приехал я в деревню и отдыхаю. Около меня колера морбус… Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать. Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой брат. При ней пиши сколько хошь. А невеста пуще цензора Щеглова, язык и руки связывает… Сегодня от своей получил я премиленькое письмо; обещает выйти за меня и без приданого. Приданое не уйдет. Зовет меня в Москву – я приеду не прежде месяца…»
Самая деревня преобразилась вдруг в воображении поэта, и он заканчивает письмо:
«Ах. мой милый! что за прелесть здешняя деревня! вообрази: степь да степь; соседей ни души; езди верхом сколько душе угодно, пиши дома сколько вздумается, никто не помешает. Уж я тебе наготовлю всячины, и прозы и стихов».
И Пушкин начал писать «сколько вздумается» – страстно, вдохновенно, дни и ночи напролет…
Гений Пушкина расцвел в эту болдинскую осень необычайно. Трудно себе представить, как мог поэт так много создать в эти три осенних болдинских месяца, как велик и значителен был урожай болдинской осени!
Своему другу барону Дельвигу, редактору «Северных цветов», Пушкин написал из Болдина:
«Посылаю тебе, барон, вассальскую мою подать, именуемую цветочною по той причине, что платится она в ноябре, в самую пору цветов. Доношу тебе, моему владельцу, что нынешняя осень была детородна, и что коли твой смиренный вассал не околеет от сарацинского падежа, холерой именуемого и занесенного нам крестовыми воинами, то есть бурлаками, то в замке твоем, «Литературной газете», песни трубадуров не умолкнут круглый год. Я, душа моя, написал пропасть… Скажи Плетневу, что. он расцеловал бы меня, видя мое осеннее прилежание…»
И самому Плетневу Пушкин, вернувшись, сообщает, что это за «пропасть», которую он написал: «Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2 последние главы «Онегина», 8-ю и 9-ю, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme. Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Пир во время чумы» и «Дон Жуан». Сверх того, написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Еще не все (весьма секретное)[53]. Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется – и которые напечатаем также Anonyme…».
Из этого короткого письма Пушкина читателю неясно будет, какой поистине титанический труд поэт выполнил в ту болдинскую осень, если не ознакомить его с тем, как и в какие сроки написаны были все эти произведения.
Приехав в Болдино, Пушкин сразу же окунулся в работу. 9 сентября он закончил первую «повесть покойного Ивана Петровича Белкина» – «Гробовщик», 14-го – вторую, «Станционный смотритель», 20-го – третью, «Барышня-крестьянка», 25-го – девятую главу «Евгения Онегина», позже ставшую восьмой…
Карантины угнетали, и Пушкин, прервав работу, съездил в соседнее имение Голицыных, чтобы выяснить, нельзя ли прорваться через карантины в Москву. Вынужденный вернуться в Болдино, он узнал, что холера докатилась уже до Москвы. И снова принялся за работу.