е ветра и бури, ночные шорохи, трепетный шепот утра и разбираться в разноголосице шумного дня. Хотя и смутно, но он слышал, как растут растения, как течет по стволам древесный сок, как лопаются молодые почки, и понимал голоса зверей и птиц: голос кролика, попавшего в западню, сердитого ворона, разрезающего воздух острыми крыльями, голос ночной птицы, купающейся в лунном свете, и голос волка, крадущегося, подобно серой тени, в темноте ночи. И ему было понятно, что творилось в Батаре. Леклер отлично знал, почему Батар не убегал от него, и потому-то оглядывался через плечо, когда Батар был за его спиной.
Страшен был Батар в разозленном состоянии – часто он бросался на Леклера, чтобы схватить его за горло, но тут же летел в снег, получив жестокий удар рукояткой бича, и долго лежал в судорогах, почти без чувств. Такие случаи приучили его к терпеливому ожиданию. Когда он достиг полного расцвета своих физических сил, то решил было, что пришло его время. Он стал широкогрудым, с могучими мускулами, ростом выше самой высокой собаки. Вся его шея от головы до плеч была покрыта грубой щетиной, как у настоящего волка. Леклер спал, закутавшись в свои меха, когда Батар решил, что время действовать настало. Крадучись с низко опущенной к земле головой, с прижатым к голове ухом, чисто кошачьей неслышной поступью, он подполз к своему хозяину, едва дыша, и поднял голову только тогда, когда был совсем близко от Леклера. Он приостановился на мгновение и взглянул на загорелую, толстую и жилистую, как у быка, шею, в которой бился пульс. Созерцая ее, он обнажил клыки и втянул в пасть язык; он вспомнил и разорванное ухо, и неисчислимые побои, и все те ужасные обиды, которые были ему нанесены. И не издав ни малейшего звука, он бросился на спавшего.
Леклер проснулся от невыносимой боли – клыки Батара вонзились ему в горло; сам недалеко уйдя от животного, он проснулся с совершенно ясной головой и в полном сознании. Обеими руками он сдавил горло Батару и выскочил из-под мехов, чтобы навалиться на него всею тяжестью своего тела. Но ведь тысячи предков Батара недаром впивались зубами в глотки бесчисленных оленей и лосей и сваливали их с ног: ловкость предков перешла и к нему. Когда Леклер навалился на него, Батар вытянул задние ноги вверх и заработал ими вдоль груди и живота Леклера, разрывая на них кожу и мускулы. Когда же Батар почувствовал, что тело человека стало над ним корчиться, он стал рвать человека и за горло. Их с рычаньем окружили другие упряжные собаки, и Батар, чувствуя, что у него скоро прервется дыхание и он лишится чувств, все-таки сознавал, что собаки только и ждут, как бы наброситься и растерзать его. Но не это смущало его, все дело было в этом человеке – в человеке, который находился сейчас над ним, и он рвал, грыз, тряс и тянул его изо всех своих сил. Но Леклер продолжал душить его обеими руками, пока Батар не стал судорожно хватать воздух, глаза его покрылись мутной пленкой и наконец закатились. Тогда его челюсти медленно разжались, и высунулся черный распухший язык.
– Что, дьявол, хорошо? – пробормотал Леклер, выплевывая затопившую его горло и рот кровь и оттолкнув от себя полуживого пса.
А затем он криками отогнал остальных собак, напавших было на Батара. Собаки расступились, выжидательно уселись на задние лапы и, ощетинив шерсть, стали облизываться.
Батар быстро пришел в себя и, услышав окрик Леклера, поднялся на лапы и слабо потянулся.
– А-а-а!.. Проклятый черт! – забормотал Леклер. – Я тебе покажу. Я тебя доконаю! Ты у меня берегись!
Воздух наполнил измученные легкие Батара и опьянил его, как вино. Он бросился опять к лицу Леклера, но промахнулся, и его челюсти захлопнулись, звонко щелкнув одна о другую. Оба снова сцепились и раз и другой перевернулись на снегу. Леклер поспешно работал кулаками; потом они расцепились и, все время смотря друг другу в глаза, стали кружиться. Конечно, Леклер мог бы легко использовать свой нож. К тому же около него всегда лежала наготове и винтовка. Но в нем самом теперь проснулся и заговорил дикий зверь. Он решил справиться с Батаром одними руками и зубами. Батар подскочил, но Леклер ударом кулака сбил его с ног, навалился на него всем телом и вонзил свои зубы собаке в плечо до самой кости.
Это была борьба, напоминавшая далекое прошлое, времена дикой юности земли. Площадка в темном лесу, кольцо скулящих волкодавов, в центре кольца два сражающихся зверя, вонзающие друг в друга зубы, рычащие, беснующиеся, задыхающиеся, одичавшие от страсти и жаждущие убийства, терзающие друг друга в своей изначальной, первобытной жестокости.
Леклеру удалось наконец ударить Батара кулаком по затылку, свалить его на землю и на некоторое время оглушить. Тогда он вскочил на собаку ногами и стал подскакивать на ней, точно желая вдавить ее тело в землю. И когда обе задние ноги у Батара были переломлены, Леклер остановился и перевел дыхание.
– А-а-а! – закричал он, не в силах больше говорить и потрясая кулаками.
Батар был неукротим. Он беспомощно валялся на земле, но все еще силился оскалить зубы и зарычать, хотя был уже настолько слаб, что не мог этого сделать. Леклер пнул его ногою, и обессилевшие челюсти собаки схватили его за пятку, но не могли укусить.
Тогда Леклер взял бич и стал полосовать Батара, точно хотел рассечь его на куски, и при каждом ударе повторял:
– Уж на этот раз я сломлю тебя! Что? Не веришь? Нет, уж на этот раз я сломлю тебя!
В конце концов, истощенный до крайности, ослабев от потери крови, Леклер оказался не в силах владеть собой и упал на свою жертву; а когда похожие на волков собаки, жаждавшие мести, сомкнули свой круг, то он, прежде чем потерять сознание, успел навалиться на Батара всем телом, чтобы укрыть его собою от их обнажившихся клыков.
Это произошло недалеко от Санрайза, и миссионер, который через несколько часов после этого открыл дверь Леклеру, был немало удивлен тем, что в запряжке его саней не увидал Батара. Его удивление увеличилось еще более, когда Леклер сам откинул полость с саней, взял из саней Батара на руки и, пошатываясь, внес его в хижину. Случилось так, что и хирург из Мак-Квестшена как раз приехал в гости к миссионеру. Увидав рану на шее Леклера, он хотел осмотреть ее.
– Mersi[69], не нужно… – сказал Леклер. – Вы сначала займитесь собакой. Вы говорите, она издохнет? Нет, это не годится! Я еще должен сломить ее. Вот почему ей нельзя еще умирать.
То, что Леклер поправился, по мнению хирурга, было необычайно, а миссионер назвал это чудом. Но Леклер зато так ослабел, что весной не устоял против лихорадки и свалился. Что же касается Батара, то его положение было еще хуже; но его живучесть превозмогла все: кости у него на ногах срослись, внутренние органы зажили, и, пролежав связанным несколько недель на полу, он наконец поправился. Тем временем выздоровел от лихорадки и Леклер и уже грелся на солнышке, сидя у порога своей хижины. Батар успел восстановить свое верховенство над всеми собаками и привел в повиновение не только ту запряжку, в которой ходил, но и собак миссионера.
Он не повел ни единым мускулом и не пошевелил ни одним волоском, когда поддерживаемый миссионером Леклер впервые вышел из хижины и медленно, с крайней осторожностью, опустился на трехногую табуретку.
– Bon[70], – сказал Леклер. – Хорошо! Славное солнце!
И он вытянул вперед свои исхудавшие руки и стал растирать их на солнечном тепле. Потом его взгляд упал на Батара, и в глазах у него вдруг зажегся прежний огонек. Он слегка коснулся руки миссионера.
– Mon рère[71], – сказал он, – этот Батар – страшный дьявол. Принесите мне револьвер, иначе мне не придется посидеть на солнце спокойно!
И много дней просидел он на солнце, у порога своей хижины. Он никогда не позволял себе задремать, и револьвер все время лежал у него на коленях наготове. Батар же, со своей стороны, усвоил привычку каждое утро смотреть, лежит ли оружие на привычном месте. Увидев его, он чуть-чуть приподнимал верхнюю губу – в знак того, что понимал, а Леклер, в свою очередь, тоже поднимал губу, чтобы ответить ему улыбкой. Миссионер заметил это.
– Боже мой! – воскликнул он. – Я начинаю думать, что животное понимает!
Леклер слабо усмехнулся.
– Вот посмотрите, mon père, – сказал он, – как он сейчас прислушивается к каждому моему слову!
И, как бы в подтверждение этих слов, Батар едва заметно пошевелил своим неизуродованным ухом и насторожил его, чтобы лучше слышать.
– Я говорю: убью!
Батар глухо зарычал и ощетинился. Каждый его мускул напрягся в ожидании.
– А теперь я поднимаю револьвер, – продолжал Леклер, – вот так! – И в подтверждение своих слов он медленно прицелился в Батара.
Одним прыжком Батар отскочил к хижине, быстро обогнул ее и скрылся из виду.
– Изумительно! – повторил миссионер.
Леклер гордо улыбнулся.
– Но почему он не убежит от вас?
Плечи Леклера приподнялись – излюбленный жест французов, который означает все что угодно – в пределах от полнейшего недоумения и вплоть до полного понимания.
– Так почему же вы тогда его не убьете?
Леклер снова приподнял плечи.
– Mon père, – ответил он не сразу. – Не пришло еще время. Он настоящий черт. Когда-нибудь я переломаю его вот так, на маленькие кусочки. Что? Да, когда-нибудь! Bon!
Настал наконец день, когда Леклер собрал всех своих собак, погрузил их на судно и спустился вместе с ними до Сороковой Мили и далее до Паркюпайны, где получил поручение от Тихоокеанской Коммерческой Компании, и на значительную часть года отправился в путь. После этого он поднялся по Койокуку вплоть до покинутого Полярного городка, а затем вернулся по течению Юкона, переезжая от стоянки к стоянке. И в течение всех этих долгих месяцев Батар получил основательную выучку. Он переносил всевозможнейшие мучения, испытывал голод и жажду, страдал от жары, но больше всего томился от музыки.