Между прочим, старый Виктор помнил, что Дэйв Уолш взял ее за плечо своей огромной лапой и потряс, говоря: «Даже после смерти ты будешь моей, и я встану из гроба, чтобы потребовать тебя».
Старый Виктор отчетливо помнил эти слова: «Даже после смерти ты будешь моей, и я встану из гроба, чтобы потребовать тебя». Он говорил мне впоследствии, что Золотой Луч порядком-таки испугалась и что он, Виктор, отвел затем Дэйва в сторону и объяснил ему, что это плохой способ удержать Золотой Луч: чтобы сохранить ее для себя, он должен забавлять ее и баловать.
У меня нет ни малейшего сомнения в том, что Золотой Луч была испугана. Сама она была жестока в обращении с мужчинами, тогда как мужчины всегда обращались с ней как с чем-то хрупким, нежным и сверхделикатным, чтобы, не дай Бог, не задеть ее. Она не знала, что такое грубость… прежде чем Дэйв Уолш, огромный бык в шесть футов четыре дюйма ростом, не схватил ее своей лапой и не заявил, что она принадлежит ему до самой смерти и после нее.
А между тем в Доусоне в ту зиму находился музыкант – этакий макаронник, масляный тенор, итальяшка-даго – и Золотой Луч отдала ему свое сердце. Может быть, это было только ослепление. Не знаю. Иногда мне кажется, что она в самом деле любила Дэйва Уолша. А может быть, она в конце концов склонилась к даго-музыканту, так как Дэйв напугал ее своими «до смерти» и «встану из гроба».
Но все это только догадки. Достаточно одних фактов. Он вовсе не был даго; он был русским графом – это абсолютно достоверно. И он не был ни профессиональным пианистом, ни чем-нибудь в этом роде. Он играл на скрипке и на рояле и пел, хорошо пел, – но только для своего удовольствия и для удовольствия тех, перед кем он пел. У него к тому же были и деньги… но позвольте мне тут же сказать, что Золотой Луч деньги ставила ни во что. Она была легкомысленна, но грязи в ней не было.
Но пойдем дальше… Она была обручена с Дэйвом, и Дэйв должен был приехать с первым пароходом, чтобы взять ее с собой. Это было летом 1898 года, и первый пароход ожидался в середине июня. И Золотой Луч боялась бросить Дэйва, а потом встретиться с ним. Весь план возник мгновенно. Русский музыкант-граф был ее покорным рабом. Я знаю, что план составила она. Я это узнал впоследствии от старого Виктора. Граф исполнил ее приказание и сел на первый пароход к низовьям. Это была «Золотая ракета». На тот же пароход села и Золотой Луч. На него же сел и я. Я ехал в Серкл-Сити и был ошеломлен, когда увидел Золотой Луч на палубе. Я не видел ее имени в списке пассажиров. Она была все время с графчиком, счастливая и улыбающаяся; и я заметил, что в списке графчик значился с супругой. Так и стояло: «с супругой», номер каюты и все прочее. Я впервые узнал, что он женат; только никаких следов жены не было… если только Золотой Луч не сходила за жену. Я не думал, чтобы они поженились на берегу перед отъездом. Об этом, видите ли, говорили бы в Доусоне и держали бы пари относительно того, что графчик отшил Дэйва.
Я поговорил с баталером. Он знал не больше меня. Он даже не знал Золотого Луча, да к тому же был занят по горло. Вы знаете, что такое юконский пароход; но вы не можете себе вообразить, что представляла собой «Золотая ракета», когда она вышла из Доусона в июне 1898 года. Так как пароход этот отплывал первым, то вез всех больных из госпиталя – всех цинготных больных. Кроме того, он, верно, вез не на один миллион клондайкского песка и самородков, не говоря уже о пассажирах, набитых как сельди в бочке, – палубных пассажирах, индейцах, индеанках и бесчисленных собаках. Кроме того, он был битком набит товаром и багажом. На передней нижней палубе возвышалась целая гора багажа, выраставшая на каждой маленькой остановке.
Я видел, как ящик погрузили в Тили-портэдже, и понял, что это такое, хотя и не догадывался о таившемся внутри его сюрпризе. Его водрузили поверх других вещей, но плохо укрепили. Помощник намеревался вернуться к нему снова, а затем позабыл об этом. Я в то время подумал, что мне почему-то знакома большая овчарка, которая взобралась на багаж и легла рядом с ящиком. Затем мы повстречались с «Глендейлем», плывшим в Доусон. Когда он салютовал нам, я подумал о том, что на нем находится Дэйв, спешащий в Доусон к Золотому Лучу. Я обернулся и поглядел на нее. Она стояла у перил. Глаза ее сияли, но она выглядела немного испуганной при виде того парохода и крепко прижалась к графу, как бы ища защиты. Ей незачем было опираться на него с такой уверенностью, а мне незачем было с такой уверенностью воображать себе разочарование Дэйва по прибытии в Доусон. Ибо Дэйва Уолша на «Глендейле» не было. Тут была целая масса обстоятельств, которых я не знал, но вскоре узнал, – например, то, что эта пара не была повенчана. Через полчаса начались приготовления к венчанию.
Из-за больных в кают-компании и давки на верхней палубе «Золотой ракеты» наиболее подходящим местом на судне для совершения обряда сочли нижнюю палубу на носу: там между перилами и трапом, около кучи багажа с большим ящиком на верхушке и со спящей рядом с сундуком собакой было свободное местечко. На пароходе находился миссионер, намеревавшийся сойти на ближайшей остановке в Игл-Сити, и потому они должны были не откладывать и воспользоваться его присутствием. Вот это-то они и собирались сделать, то есть обвенчаться на пароходе.
Но я опережаю события. Причина, почему Дэйз Уолш не был на «Глендейле», заключалась в том, что он находился на «Золотой ракете».
Вот как все случилось. Проваландавшись в Доусоне ради Золотого Луча, он спустился по льду до Маммоновой речки. Там он нашел Даски Бэрнса, так хорошо распоряжавшегося на прииске, что присутствие Дэйва вовсе не требовалось. Поэтому он погрузил в сани немного провианта, запряг собак, взял с собой одного индейца и направился к озеру Неожиданностей. Он всегда имел пристрастие к этой местности. Может быть, вы знаете, что потом с прииском ничего не вышло, но в то время перспективы были хорошие, и Дэйв начал строить барак для себя и для нее. Это и есть тот барак, в котором мы ночевали. Когда он покончил с этим, он отправился на охоту за оленями к разветвлению Тили, взяв с собой того же индейца.
И это случилось таким образом. Налетел внезапно мороз. Ртуть упала до сорока, пятидесяти, шестидесяти градусов ниже нуля. Я помню этот мороз. Я тогда был на Сороковой Миле. Я даже точно помню день. В одиннадцать часов утра спиртовой термометр на складе Компании Н. А. Т. и Т. спустился до семидесяти пяти градусов ниже нуля. В то утро около дельты Тили Дэйв охотился на оленей с этим своим проклятым индейцем. Я все впоследствии узнал от самого этого индейца (мы потом вместе совершили переход по льду до Дайи). В то утро господин индеец провалился сквозь лед и намок до пояса. Разумеется, он тут же стал замерзать. Правильнее всего было бы разложить костер. Но Дэйв Уолш был буйволом. Было всего полмили до лагеря, где костер уже горел. К чему разводить другой? Он взвалил господина индейца на плечи и пробежал с ним полмили. А термометр показывал минус семьдесят пять. Вы знаете, что это значит? Самоубийство!.. Другого названия для этого не подыщешь. Ведь этот индейский козел весил двести фунтов; а Дэйв пробежал с ним полмили. Разумеется, он отморозил себе легкие. Они, вероятно, замерзли окончательно. Это было безумием, кто бы это ни сделал.
И вот, пролежав несколько недель в ужасных мучениях, Дэйв Уолш скончался.
Индеец не знал, что ему делать с трупом. При обыкновенных условиях он зарыл бы его – и дело с концом. Но он знал, что Дэйв Уолш – большой человек, стоящий много денег, важный белый человек. Он также видел, как тела важных белых возили в повозке по всей стране, точно они представляли собой какую-нибудь ценность. Поэтому он решил отвезти тело Дэйва на Сороковую Милю, где у Дэйва была штаб-квартира. Вы знаете, как в той стране образуется лед под корнями травы. Так вот, индеец зарыл Дэйва под пластом земли в фут толщиною – короче говоря, положил его в лед. Дэйв мог пролежать там тысячу лет – и все же остаться прежним Дэйвом. Это все равно что холодильник, понимаете. Затем индеец приносит из барака на озеро Неожиданностей большую пилу и мастерит доски для ящика. Потом в ожидании оттепели он идет на охоту и добывает около десяти тысяч фунтов оленины. Мясо он тоже кладет в лед. Настала оттепель. Тили вскрывается.
Тогда индеец строит плот, грузит на него мясо, большой ящик с Дэйвом и свору собак и все это везет вниз по Тили.
Плот застрял в древесном заторе и простоял два дня. Была палящая жара, и господин индеец едва не лишился своей оленины. Поэтому, прибыв в Тили-портэдж, он рассчитал, что пароход пойдет быстрее, чем его плот. Он перенес свой груз… и вот мы с вами на нижней палубе «Золотой ракеты»: Золотой Луч собирается венчаться, а Дэйв Уолш в своем большом ящике заслоняет ее от солнца. Да! Тут было еще нечто, о чем я совсем позабыл. Неудивительно, что мне показалась знакомой собака, севшая на пароход в Тили-портэдже. Это был Пилат, вожак Дэйва Уолша, его любимец, тоже свирепый боец. Он лежал около ящика.
Золотой Луч заметила меня, подозвала к себе и познакомила меня с графом. Она была прекрасна. Я был так же безумно влюблен в нее, как и прежде. Она улыбнулась мне в глаза и сказала, что я должен расписаться в качестве одного из свидетелей. Отказать ей не было возможности. Она была ребенком – жестоким, как бывают жестоки только дети. Кроме того, она сообщила мне, что у нее имеются единственные в Доусоне две бутылки шампанского, вернее, бывшие вчера в Доусоне. И раньше, чем я мог что-либо сообразить, я был принужден выпить за здоровье ее и графа. Все столпились вокруг. Капитан парохода очень набивался в нашу компанию: я полагаю, он хотел добраться до вина. Это была веселая свадьба. На верхней палубе собрались госпитальные больные – все одной ногой в гробу – и смотрели. Индейцы тоже влезли в круг, рослые молодцы со своими ребятишками и «сквау»; не говоря уже о двадцати пяти ворчащих волкодавах. Миссионер поставил перед собой брачную пару и приступил к обряду. В этот момент на самой вер