Люди из Ред Кау игнорировали все мелкие проступки. Быть пьяным, распущенным, невоздержанным на язык считалось естественным и неотъемлемым правом каждого. Люди из Ред Кау были индивидуалистами и священными считали только две вещи: собственность и жизнь.
Женщин не было, и некому было усложнить их простую мораль. В Ред Кау было всего три бревенчатых барака, и большинство населения обитало в палатках или в шалашах из прутьев. Здесь не было тюрьмы, куда можно было бы заключить злодея; а жители были слишком заняты золотом – поисками его и промывкой, – чтобы пожертвовать хотя бы одним днем на постройку тюрьмы. Кроме того, весьма важный вопрос о пропитании делал невозможной подобную процедуру.
Поэтому, если человек покушался на жизнь или на имущество, его бросали в лодку и сплавляли вниз по Юкону. Количество выдаваемого ему продовольствия соразмерялось с важностью преступления. Так, простой вор мог получить пищи недели на две; необычный вор мог получить только половину этого количества. Злодейское убийство влекло за собой полное лишение провианта. Человек, осужденный за убийство со смягчающими вину обстоятельствами, снабжался провизией на срок от трех дней до недели. Маркус О’Брайен был избран судьей, и он определял количество продовольствия. Человеку, нарушившему закон, давался известный шанс на спасение. Юкон уносил его, и он либо доплывал, либо не доплывал до Берингова моря.
Отсутствие провианта практически означало высшую меру наказания, хотя и тут был некоторый ничтожный шанс: все зависело от времени года.
Расправившись с Джеком из Аризоны и последив за ним до его исчезновения, жители покинули берег и пошли работать на своих приисках – все, кроме Курчавого Джима, владевшего единственной на всем Севере колодой для игры в «фараон» и, кроме того, спекулировавшего на участках.
Два многозначительных события произошли в тот день. К концу утра Маркус О’Брайен наткнулся на золото. Он намыл доллар, полтора доллара, два доллара с трех сковородок подряд. Он нащупал жилу. Курчавый Джим заглянул в скважину, промыл сам несколько сковородок и предложил О’Брайену десять тысяч за уступку всех прав: пять тысяч золотым песком, а вместо остальных пяти тысяч – половинную долю в его игре в «фараон». О’Брайен отклонил предложение. Он с горячностью заявил, что находится здесь, чтобы добывать деньги из земли, а не из своих ближних. А кроме того, он не любит «фараон». И, наконец, он ценит свою находку много дороже, чем десять тысяч.
Второе замечательное событие произошло после полудня, когда Сискью Перли врезался со своей лодкой в берег и привязал ее. Он прибыл прямо из внешнего мира и был обладателем газеты, вышедшей четыре месяца тому назад. Мало того, он еще вез полдюжины бочонков виски, которые были отправлены на имя Курчавого Джима.
Люди из Ред Кау бросили работу. Они пробовали виски по доллару за рюмку, отвешивали плату на весах Джима и обсуждали новости.
Все было бы хорошо, если бы Курчавый Джим не измыслил опасного плана, а именно – напоить Маркуса О’Брайена допьяна, а потом откупить у него прииск.
Первая часть плана удалась восхитительно. Это началось ранним вечером, а к девяти часам О’Брайен уже стал распевать. Одной рукой он обнял шею Курчавого Джима и даже пробовал воспроизвести песню недавно оплаканного Фергюсона о маленьких птичках. Он считал себя в полной безопасности, принимая во внимание, что единственный человек в лагере, обладавший артистическим чутьем, несся в этот момент вниз по Юкону, на хребте потока, с быстротой пяти миль в час.
Но вторая половина плана выполнена не была. Сколько виски ни вливали в глотку О’Брайена, никак нельзя было заставить его понять, что продажа прииска непременная и дружеская его обязанность. Правда, он колебался и порой балансировал на самой границе согласия. Но в глубине своей затуманенной головы он подсмеивался. Он понимал игру Курчавого Джима и был доволен своими картами в этой игре. Виски было хорошее. Оно наливалось из специального бочонка и было раз в десять лучше, чем виски из других бочонков.
Сискью Перли наливал рюмочки остальному населению Ред Кау, пока О’Брайен и Курчавый предавались своей деловой оргии на кухне. Но О’Брайен не уступил ни пяди. Он пошел в помещение бара и возвратился с Муклук Чарли и Перси Леклером.
– Компаньоны моего предприятия, компаньоны, – объявил он, подмигивая им и простодушно осклабившись в сторону Курчавого. – Всегда доверяюсь их суждению, всегда доверяюсь. Они – дельные парни. Дай им немного огненной воды, Курчавый, и давай поговорим о деле.
Это называлось напрашиваться на угощение; но Курчавый Джим, вспомнив, как с последней сковороды намылось до семи долларов, решил, что дело стоит добавочной порции виски, хотя его и можно было продавать в соседней комнате по доллару за рюмку.
– Я не в силах сообразить… – при этом О’Брайен икал в сторону своих двух друзей, объясняя им вопрос с самого начала. – Кто? Я? Продать за десять тысяч долларов? Ну нет! Я буду добывать золото сам, а затем отправлюсь на юг, в благословенную Богом страну, в Южную Калифорнию… Вот место, где я могу завершить свои угасающие дни… а там, я заведу… как сказано, заведу… что, бишь, я говорил, что заведу?..
– Страусовый завод, – наудачу предложил Муклук Чарли.
– Вот именно, это самое я и собирался завести… – О’Брайен сразу оборвал речь и со страхом взглянул на Муклук Чарли. – Как ты узнал? Я никогда этого не говорил. Я только думал, что говорил. Ты угадываешь мысли… Чарли. Ну-ка, пропустим еще по единой.
Курчавый Джим имел удовольствие убедиться, как исчезло виски на четыре доллара, причем на четвертый доллар он наказал себя сам: О’Брайен настаивал на том, чтобы он пил вровень со своими гостями.
– Лучше бери деньги сейчас, – доказывал Леклер. – Потребуется два года, чтобы выкопать их из земли. А за это время ты уже сумеешь вывести крохотных страусят и выщипывать перья из взрослых страусов.
О’Брайен обдумал предложение и одобрительно кивнул головой. Курчавый Джим с благодарностью взглянул на Леклера и снова наполнил рюмки.
– Постой! – загремел Муклук Чарли, язык которого начал болтаться без привязи и спотыкаться. – В качестве твоего духовного отца… я собираюсь… в качестве, понятно, твоего брата… О дьявол! – Он остановился и собрался с мыслями для другого вступления. – В качестве твоего друга, делового друга, хотел я сказать, я собираюсь предложить… вернее… я беру на себя смелость, как сказано, упомянуть… я хочу сказать… предложить… чтобы было больше страусов… О дьявол! – Он опрокинул еще стаканчик и продолжал более связно: – Я это говорю к тому, чтобы… да к чему я это говорю? – Он раз шесть крепко хлопнул себя по виску ладонью, чтобы взбодрить свои мысли. – Вот оно! – закричал он с восторгом. – А вдруг в скважине гораздо больше золота, чем на десять тысяч!
О’Брайен, который, по-видимому, был совершенно готов завершить сделку, сразу повернул стрелку в другую сторону.
– О Господи! – крикнул он. – Блестящая мысль. Никогда бы я сам до этого не додумался. – Он горячо пожал руку Муклук Чарли. – Добрый друг! Добрый компаньон! – Он повернулся к Курчавому Джиму с воинственным видом. – Может быть, в этой скважине больше ста тысяч долларов. Ведь ты не захочешь обмануть своего старого друга, Курчавый?.. Ну разумеется, не захочешь… Я знаю тебя лучше, чем ты сам… Лучше, чем ты сам… Пропустим еще по одной, ладно?.. Мы все тут добрые друзья, говорю я… все… все…
И так тянулось дело, так утекало виски, так колебались надежды Курчавого Джима – то вверх, то вниз. Порой Леклер аргументировал в пользу немедленной продажи и почти склонял на свою сторону сопротивлявшегося О’Брайена, но тут же упускал его из рук благодаря блестящей контраргументации[89] Муклук Чарли. Затем Муклук Чарли предоставлял убедительные резоны для продажи, а Перси Леклер упрямо противился. Немного спустя сам О’Брайен настаивал на заключении сделки, а оба друга со слезами и ругательствами пытались его отговорить. Чем больше виски они поглощали, тем щедрее на выдумку становились. Вместо одного трезвого pro и contra[90] они находили десятки пьяных и так убедительно уговаривали друг друга, что непрестанно менялись местами в споре.
Наступил момент, когда оба – и Муклук Чарли, и Леклер – крепко стояли за продажу и весело уничтожали все возражения О’Брайена, как только он их высказывал. О’Брайен впал в отчаяние. Он исчерпал свои аргументы и сидел в молчании. Он умоляюще взглянул на изменивших ему друзей. Он толкнул под столом ногу Муклука Чарли, но этот безжалостный герой немедленно развернул новый и особенно логический резон в пользу продажи. Курчавый Джим добыл перо, чернила и бумагу и написал текст запродажной. О’Брайен сидел, держа перо в руке.
– Хлебнем еще по одной, – взмолился он. – Еще по одной, прежде чем я своей подписью… подписью выброшу за окно сто тысяч долларов.
Курчавый Джим с торжеством наполнил рюмки. О’Брайен проглотил свою и наклонился, чтобы дрожащим пером поставить свою подпись. Он не успел начертить первый штрих, как вдруг выпрямился, внезапно охваченный идеей, боровшейся с его сознанием. Он встал на ноги и раскачивался взад и вперед перед остальными, а глаза его отражали упорный мыслительный процесс. Благожелательное сияние залило его лицо. Он обратился к картежному дельцу, взял его за руку и проговорил торжественно:
– Курчавый, ты мне друг. Вот моя рука. Пожми ее. Старый дружище, я этого не сделаю. Я не продам. Я не ограблю друга. Ни один сукин сын не сумеет сказать, что Маркус О’Брайен ограбил друга, потому что друг был пьян. Ты пьян, Курчавый. Я не хочу тебя грабить. Это только теперь пришло мне в голову. Я раньше об этом не подумал. Не знаю, как это со мной случилось, но я раньше не подумал об этом. А вдруг, Курчавый, старый друг мой, – а вдруг из всей распроклятой заявки не выжмешь десяти тысяч. Тогда я бы ограбил тебя. Нет, сэр. Я этого не сделаю. Маркус О’Брайен добывает деньги из земли, а не из своих друзей.