– Нашел! – выкрикнул Смок и вскочил на ноги. – Вот это я и хотел вспомнить. Где у нас бидон с керосином? Живем, Малыш! Картофель наш!
– А в чем фокус?
– Вот увидишь, – загадочно сказал Смок. – Я всегда тебе говорил, Малыш, плохо, когда человек не знаком с художественной литературой, – она даже на Клондайке полезна. Вот сейчас мы проделаем одну штуку, о которой написано в книге. Я ее читал еще мальчишкой, и это нам очень пригодится. Идем.
Спустя несколько минут в мерцающем зеленоватом свете северного сияния они подкрались к хижине Эймоса Уэнтворта. Осторожно, бесшумно полили керосином бревенчатые стены и особенно тщательно – дверь и оконные рамы. Потом чиркнула спичка, и они смотрели, как вспыхнуло и разгорелось пламя, освещая все вокруг. Отойдя в тень, они ждали.
Из хижины выскочил Уэнтворт, дикими глазами поглядел на огонь и бросился назад. И минуты не прошло, как он снова появился на пороге; на этот раз он шел медленно, низко пригнувшись под тяжестью огромного мешка. Нетрудно было догадаться, что в этом мешке. Смок и Малыш кинулись на Уэнтворта, точно голодные волки. Они обрушились на него одновременно справа и слева. Он едва не упал, придавленный своим мешком, который Смок для верности наскоро ощупал. Уэнтворт обхватил руками колени Смока и запрокинул к нему мертвенно-бледное лицо.
– Берите все! Оставьте мне дюжину, только дюжину!.. Полдюжины!.. – пронзительно завопил Уэнтворт. Он оскалил зубы и в слепом бешенстве хотел было укусить Смока за ногу, но передумал и опять стал клянчить. – Только полдюжины! – выл он. – Только полдюжины! Я сам хотел вам завтра все отдать. Да, да, завтра. Я сам собирался. Это жизнь! Это спасение! Только полдюжины!
– Где другой мешок? – оборвал его Смок Беллью.
– Я все съел, – ответил Уэнтворт, и ясно было, что это чистая правда. – Здесь в мешке все, что осталось. Берите все. Дайте мне только несколько штук.
– Все съел! – воскликнул Малыш. – Целый мешок! А эти бедняги мрут, потому что у них нет ни единой картофелины! Вот тебе! Вот! Вот! Вот тебе! Свинья! Скотина!
Он с маху пнул Уэнтворта ногой. Первый же пинок оторвал Уэнтворта от Смока, колени которого он обнимал. Второй опрокинул его в снег. Но Малыш бил еще и еще.
– Побереги пальцы, – только и сказал Смок.
– Ясно, – ответил Малыш. – Я его пяткой. Увидишь, я ему все ребра переломаю. Я ему челюсть сверну. На тебе! На! Эх, жалко, что на мне мокасины, а не сапоги. Ах ты, свинья!
В эту ночь в лагере никто не спал. Час за часом Смок и Малыш снова и снова обходили его обитателей, вливая животворный картофельный сок, по четверти ложки зараз, в страшные, все в язвах рты. И на следующий день, пока один спал, другой продолжал свое дело.
Смертных случаев больше не было. Самые безнадежные больные начали поправляться с поразительной быстротой. На третий день люди, которые пролежали пластом долгие недели и даже месяцы, сползли со своих коек и начали двигаться, опираясь на палки. Уже два месяца, как северный короткий день стал прибывать, и вот солнце впервые поднялось над скалистой грядой и весело заглянуло в ущелье.
– Ни одной картофелины не получишь, – сказал Малыш Уэнтворту, который ныл и хныкал перед ним. – Тебя цинга и не трогала. Уплел целый мешок, теперь она тебе еще двадцать лет не страшна. Через тебя я стал лучше понимать Господа Бога. Я всегда удивлялся, как это он терпит сатану. А теперь понимаю. Он помиловал сатану, как я тебя помиловал. А все равно это стыд и срам, что я тебя не прикончил.
– Вот мой совет, – сказал Уэнтворту Смок. – Больные очень быстро поправляются; через неделю мы с Малышом уедем, и некому будет вас от них защитить. Вот дорога. До Доусона восемнадцать дней пути.
– Сматывайся отсюда, Эймос, – прибавил Малыш. – А то они скоро выздоровеют и так тебя отделают… Как я тебя отделал – это еще сущие пустяки.
– Джентльмены, умоляю, выслушайте меня, – ныл Уэнтворт, – я в этих краях чужой. Я не знаю здешних обычаев. Я не знаю дороги. Позвольте мне поехать с вами. Я дам вам тысячу долларов, только позвольте мне поехать с вами.
– Пожалуйста, – сказал Смок с коварной улыбкой. – Если Малыш согласен.
– Кто?! Я?! – Малыш с достоинством выпрямился. – Я ничтожество. Я смиреннее последней козявки. Я червяк, букашка, лягушкин брат и мухин сын. Я не боюсь гадов и насекомых и не гнушаюсь ими – ни ползучими, ни вонючими. Но чтоб я связался с ним! Да он же хуже гада, он просто ошибка Господа Бога! Убирайся вон, ты! Я человек не гордый, но на тебя мне и смотреть тошно.
И Эймос Уэнтворт убрался; он ушел один, волоча сани, нагруженные запасом провизии, которой должно было хватить до самого Доусона. Едва он прошел милю по тропе, как его нагнал Малыш.
– Поди сюда, – сказал Малыш. – Давай, давай. Выкладывай. Раскошеливайся.
– Я вас не понимаю, – дрожащим голосом ответил Уэнтворт; он весь затрясся при воспоминании о том, как Малыш уже дважды его отделал – и кулаками и ногами.
– А тысяча долларов? Непонятно? Тысяча долларов, которую Смок уплатил тебе за ту паршивую картофелину? Пошевеливайся!
И Эймос Уэнтворт протянул ему мешочек с золотом.
– Чтоб тебя вонючка искусала, – напутствовал его Малыш. – Авось ты сбесишься и издохнешь.
Яичный переполох
Ясным морозным утром Люсиль Эрол, что-то выбиравшая у галантерейного прилавка в магазине Аляскинской торговой компании в Доусоне, подозвала к себе Смока Беллью. Приказчик вышел за чем-то на склад. Хотя огромные печи раскалились докрасна, Люсиль снова натянула рукавицы.
Смок бросился на ее зов. Во всем Доусоне не было человека, которому не польстило бы внимание Люсиль Эрол – эстрадной певицы, которая служила в небольшой труппе, ежедневно дававшей представления в доусонском театре.
– Вот скука смертная! – пожаловалась Люсиль с капризной гримаской, как только они обменялись рукопожатием. – Уже целую неделю в Доусоне не было приступов золотой лихорадки. Обещал Скиф Митчел устроить костюмированный бал, да отложил. Никто не кутит, и в театр никто не ходит. И почты из Штатов уже две недели нет. В общем, Доусон впал в спячку. Надо что-нибудь придумать. Этому городишке нужна встряска – и мы с вами должны его встряхнуть. Кто же их всех расшевелит, если не мы? Знаете, моя помолвка с Бешеным расстроилась.
И тотчас перед мысленным взором Смока мелькнули два видения: лицо Джой Гастелл – и он сам, на примятом снегу, под холодной северной луной, убитый наповал меткой пулей вышеупомянутого Чарли Бешеного. Смок отнюдь не горел желанием вместе с Люсиль Эрол расшевелить Доусон, и она не могла этого не заметить.
– Вот мило! Благодарю покорно, вы меня совсем не так поняли, – засмеялась она и обиженно надула губы. – Право, вы не настолько внимательны ко мне, чтобы стоило бросаться вам на шею.
– От нечаянной радости можно получить разрыв сердца, – с огромным облегчением пробормотал Смок.
– Лгунишка, – кокетливо сказала Люсиль. – Просто вы до смерти испугались. Так вот имейте в виду, мистер Смок Беллью, я не собираюсь влюбиться в вас, а если вы попробуете влюбиться в меня, Бешеный быстро вас вылечит. Вы его знаете. И потом, я… я не совсем порвала с ним.
– Ладно, загадывайте загадки, – усмехнулся Смок. – Может, когда-нибудь я и догадаюсь, к чему вы клоните.
– Тут нечего гадать, я вам скажу прямо. Бешеный думает, что я порвала с ним, понимаете?
– А на самом деле нет?
– Конечно, нет! Но это я только вам, по секрету. А он думает, что все кончено. Я всем так говорю, и он это заслужил.
– А я вам зачем? Как ширма? Для отвода глаз?
– Ни в коем случае. Вы заработаете кучу денег, мы поднимем Бешеного на смех, развеселим Доусон, а самое главное, ради чего я все это затеяла, – Бешеный станет немного потише. Ему это полезно. Он… как бы это получше объяснить… уж очень разбушевался. Только потому, что он такой огромный детина, и рудникам своим счет потерял, и…
– И обручен с самой очаровательной женщиной во всей Аляске, – вставил Смок.
– Ну, и это – вы очень любезны… а все равно нечего ему буянить. Вчера вечером он опять разошелся. В салуне «М. и М.» засыпал весь пол золотым песком. На тысячу долларов, не меньше. Просто-напросто развязал кошель и пошел сыпать под ноги танцующим. Вы уже, конечно, слыхали?
– Еще утром. Жалко, что не я уборщик в этом заведении. А все-таки я вас никак не пойму. Я-то тут при чем?
– Вот слушайте. Вчера это было уж слишком. Я поссорилась с ним, и теперь он делает вид, что сердце его разбито. Ну, вот мы и добрались до сути. Я обожаю яйца всмятку.
– Вот те на! – в отчаянии воскликнул Смок. – А это тут при чем?
– Не торопитесь.
– Но какая же связь между яйцами всмятку и вашей помолвкой?
– Самая прямая, только дослушайте меня.
– Я весь внимание! – заверил Смок.
– Так вот, слушайте, бога ради. Я люблю яйца всмятку. А в Доусоне яйца – редкость.
– Да, конечно. Я знаю. Почти все, что было, закупил ресторан Славовича. Ветчина с одним яйцом – три доллара. С двумя яйцами – пять долларов. Значит, розничная цена яйцу – два доллара. Только наши богачи да вот Люсиль Эрол или Чарли Бешеный могут позволить себе такую роскошь.
– Бешеный тоже любит яйца, – продолжала Люсиль. – Но не в том суть. Важно, что их люблю я. Каждое утро в одиннадцать часов я завтракаю у Славовича. И непременно съедаю два яйца всмятку. – Она многозначительно помолчала. – Но представьте себе, что кто-то скупил все яйца.
Она ждала ответа, а он смотрел на нее с восхищением: что и говорить, Бешеный выбрал очень неплохо!
– Вы меня не слушаете, – сказала Люсиль.
– Продолжайте, – ответил Смок. – Я сдаюсь. Где же разгадка?
– Вот бестолковый! Вы же знаете Бешеного. Он увидит, как я горюю, что нет яиц всмятку (а я хорошо его изучила и умею разыграть безутешное горе), и как по-вашему, что он тогда сделает?
– Говорите. Я слушаю.
– Да он сразу кинется разыскивать того, кто скупил все яйца. Он перекупит их, сколько бы это ему ни стоило. Вообразите картину: в одиннадцать часов я вхожу к Славовичу. За соседним столиком – Бешеный. Можете не сомневаться, он там будет. «Два яйца всмятку», – говорю я официанту. «Виноват, мисс Эрол, – отвечает он, – яиц больше нет». И тут Бешеный говорит своим медвежьим басом: «Официант, омлет из шести яиц!» – «Слушаю, сэр», – говорит официант и подает омлет. Теперь вообразите картину: Бешеный косится в мою сторону, я делаю самое ледяное возмущенное лицо и подзываю официанта. «Виноват, мисс Эрол, – говорит он, – но это собственность мистера Бешеного. Понимаете, мисс, он скупил все яйца». Вообразите картину: Бешеный торжествует и, старательно прикидываясь, что ничего не заметил, уплетает омлет из шести яиц.