Нам-Бок сделал паузу, и все молча ждали продолжения.
– Когда наступил рассвет четвертого дня, я был как безумный. От голода я не мог двинуть веслом, а голова моя кружилась от жажды. Но море успокоилось; дул мягкий южный ветер, и когда я оглянулся вокруг, то увидел такое зрелище, что подумал, будто я и вправду рехнулся.
Нам-Бок остановился, чтобы вытащить застрявший в зубах кусочек лососины, а все мужчины и женщины, оставив работу, напряженно ждали его слов.
– Это была лодка, большая лодка. Если бы из всех каноэ, что я до тех пор видел, составить одну, то и тогда бы не получилось такой большой лодки.
Раздались возгласы сомнения, и обремененный годами Куга покачал головой.
– Если бы каждая байдарка равнялась песчинке, – вызывающе продолжал Нам-Бок, – и если взять столько байдарок, сколько песчинок на берегу вашей бухты, все же не получишь такой большой лодки, как та, что я видел на рассвете четвертого дня. Лодка эта была очень велика и называлась шхуной. Я увидел, как это чудо, эта большая шхуна направлялась ко мне, и на борту я увидел людей.
– Погоди, о Нам-Бок! – прервал его Опи-Кван. – Какие это были люди? Огромного роста?
– Нет, люди были такие же, как ты и я.
– А большая лодка шла быстро?
– Да.
– Борта высокие, люди маленькие, – установил Опи-Кван первую посылку силлогизма. – А люди эти гребли длинными веслами?
Нам-Бок ухмыльнулся.
– Весел у них не было, – сказал он.
Все рты раскрылись, и наступило долгое молчание. Опи-Кван взял трубку у Куга и задумчиво затянулся. Одна из молодых женщин нервно хихикнула, и взоры всех обратились на нее с неудовольствием.
– Итак, весел не было? – мягко спросил Опи-Кван, возвращая трубку.
– Дул южный ветер, – пояснил Нам-Бок.
– Но ведь ветер очень тихо гонит перед собой лодку.
– У шхуны были крылья – вот так! – Он нарисовал на песке схему мачты и парусов, и мужчины столпились вокруг него, разглядывая рисунок. Дул резкий ветер, и он для большей ясности схватил шаль матери за углы и вытянул ее, пока она не надулась, как парус. Баск-Ва-Ван бранилась и отбивалась от него, но ветер отбросил ее шагов на двадцать, и она, запыхавшись, растянулась на куче щепок. Мужчины невнятными звуками показали, что поняли объяснение, но Куга внезапно откинул назад седую голову.
– Хо! Хо! – расхохотался он. – И дурацкая же штука эта большая лодка! Самая дурацкая на свете. Игрушка ветра! Куда дует ветер, туда плывет и лодка. Ни один человек в лодке не может знать, где он пристанет к берегу, потому что он плывет по воле ветра, а ветер дует, как ему хочется, но никто не может знать его воли.
– Да, это так, – серьезно подтвердил Опи-Кван. – По ветру плыть легко, но против ветра человеку приходится сильно напрягаться; а так как у людей в большой лодке не было весел, они не могли бороться с ветром.
– Им незачем бороться! – сердито воскликнул Нам-Бок. – Шхуна отлично идет против ветра.
– А что же заставляет ш… ш… хуну идти? – спросил Куга запинаясь, ибо слово это было для него непривычным.
– Ветер, – был нетерпеливый ответ.
– Итак, ветер заставляет ш… ш… хуну идти против ветра? – Старый Куга подмигнул Опи-Квану и при общем смехе продолжал: – Ветер дует с юга и гонит шхуну к югу. Ветер гонит против ветра. Ветер гонит в одну сторону и гонит в другую в одно и то же время. Это очень просто. Мы поняли, Нам-Бок. Мы все поняли.
– Ты глупец.
– Правда слетает с твоих уст, – покорно сказал Куга. – Я слишком долго соображал, а штука была совсем проста.
Но лицо Нам-Бока потемнело, и он быстро произнес какие-то ими никогда не слышанные слова. Мужчины снова принялись за резьбу, а женщины за очистку тюленьих кож.
Нам-Бок крепко сжал губы и не хотел продолжать, ибо никто не верил.
– Эта ш… ш… шхуна, – невозмутимо продолжал свои расспросы Куга, – была сделана из большого дерева?
– Она была сделана из многих деревьев, – коротко отрезал Нам-Бок. – Она была очень велика.
Он снова погрузился в угрюмое молчание, и Опи-Кван подтолкнул локтем Куга; тот удивленно покачал головой и произнес:
– Все это очень странно.
Нам-Бок попался на эту удочку.
– Это еще ничего, – сказал он, – вот вы бы на пароход посмотрели. Насколько байдарка больше песчинки, насколько шхуна больше байдарки, – настолько пароход больше шхуны. А кроме того, пароход сделан из железа. Он весь железный.
– Нет, нет, Нам-Бок! – воскликнул старшина. – Это не может быть. Железо всегда идет ко дну. Вот я получил в обмен железный нож от старшины соседнего селения, а вчера этот нож выскользнул у меня из рук и упал в море. Над всеми вещами есть закон. Ничто не может идти против закона. Это нам известно. И, кроме того, нам известно, что над одинаковыми вещами есть один закон. Над железом есть только один закон. И потому откажись от своих слов, Нам-Бок, чтобы мы не потеряли уважения к тебе.
– Но это так, – настаивал Нам-Бок. – Пароход весь железный – и все же он не тонет.
– Нет, не может быть!
– Я видел своими глазами.
– Это противоречит тому, что положено.
– Но скажи мне, Нам-Бок, – вмешался Куга, боясь, что спор помешает рассказу. – Каким образом эти люди находят свой путь по морям, если нет там берега, которого можно держаться?
– Солнце указывает путь.
– Как?
– В полдень главный начальник шхуны берет одну вещь и глядит через нее на солнце, а затем он заставляет солнце спуститься с неба на край земли.
– Но ведь это волшебство! – воскликнул Опи-Кван, пораженный таким святотатством. Мужчины в ужасе всплеснули руками, а женщины застонали. – Это волшебство. Нехорошо отклонять от своего пути великое солнце, прогоняющее ночь и дающее нам тюленей, лососей и тепло.
– Что из того, что это волшебство? – свирепо спросил Нам-Бок. – Я тоже смотрел в эту вещь и заставлял солнце спускаться с неба.
Сидевшие ближе к нему отпрянули от него, а одна из женщин накрыла лицо лежавшего у ее груди ребенка, чтобы взгляд Нам-Бока не мог его коснуться.
– Но наутро четвертого дня, о Нам-Бок, – подсказал Куга, – наутро четвертого дня, когда ш… ш… шхуна приблизилась к тебе?..
– У меня оставалось мало сил, и я не мог двигаться. Они взяли меня на борт, напоили водой и дали мне поесть. Вы, братья, два раза видели белых людей. Люди на шхуне были белолицы, и их было столько, сколько у меня на руках и на ногах пальцев. Когда я увидел, что они ко мне добры, я осмелел и решил унести с собой воспоминание обо всем, что я видел. Они научили меня своей работе, давали хорошую пищу и отвели мне место для сна. День за днем плавали мы по морю, и каждый день начальник заставлял солнце спускаться с неба и указывать нам, где мы находимся. Когда погода благоприятствовала, мы ловили тюленей, и я очень удивлялся, глядя, как они выбрасывают за борт мясо и жир, оставляя себе только шкуру.
Рот Опи-Квана перекосился, и он готов был обрушиться на такую расточительность, но Куга толчком заставил его замолчать.
– После долгих, тяжелых трудов, когда солнце скрылось и воздух стал холодным, начальник направил шхуну к югу. Мы держали путь к югу и к западу и плыли день за днем, не видя земли. Проходя мимо селения…
– Откуда вы знали, что оно близко? – спросил Опи-Кван, не будучи в состоянии дольше сдерживаться. – Земли же не было видно.
Нам-Бок злобно посмотрел на него.
– Разве я не говорил, что начальник заставил солнце спуститься с неба?
Куга примирил их, и Нам-Бок продолжал:
– Как я уже говорил, когда мы проходили вблизи селения, подул сильный ветер, и мы в полной темноте были беспомощны и не знали, где находимся…
– Ты только что сказал, что начальник знал…
– Помолчи, Опи-Кван! Ты глупец и этого понять не можешь. Итак, мы были беспомощны в темноте, и вдруг я за ревом бури услыхал шум прибоя о берег. В следующий миг мы налетели на скалы, и я очутился в воде и поплыл. Скалистый берег тянулся на много миль, но мне было суждено погрузить свои руки в песок и выбраться невредимым из воды. Остальные, очевидно, разбились о скалы, потому что ни один из них не был выброшен на берег, кроме начальника, – его можно было узнать только по кольцу на пальце.
Нам-Бок остановился, но все молчали.
– Когда наступил день, от шхуны ничего не осталось, и я повернулся спиной к морю и пошел в глубь страны, чтобы достать пищи и поглядеть на лица людей. Я добрался до жилья, и меня пригласили войти и накормили, потому что я научился их языку, и белые люди всегда приветливы. А жилище их было больше, чем все дома, что строили мы, и строили до нас наши отцы.
– Это был громадный дом, – заметил Куга, маскируя свое недоверие удивлением.
– И немало деревьев пошло на постройку такого дома, – прибавил Опи-Кван, поняв намек.
– Это еще пустяки, – пренебрежительно пожал плечами Нам-Бок. – Наши дома так же малы по сравнению с этим домом, как он мал по сравнению с теми домами, что мне пришлось увидеть впоследствии.
– А люди были тоже велики ростом?
– Нет, люди были, как ты и я, – отвечал Нам-Бок. – Я срезал себе по пути палку, чтобы легче было идти, и, помня, что я должен буду рассказать вам, братья, все, что я видел, я делал на палке по зарубке на каждого человека, живущего в том доме. Я прожил там много дней и работал, а они за работу давали мне деньги – вы еще не знаете, что это такое, но это хорошая, очень хорошая вещь.
Затем я в один прекрасный день ушел оттуда и пошел дальше в глубь страны. По дороге я встречал множество людей и стал делать зарубки меньшего размера, чтобы хватило места на всех. Вдруг я натолкнулся на странную вещь. На земле передо мною лежала железная полоса, шириною в мою руку, а на расстоянии большого шага лежала другая полоса…
– Значит, ты стал богатым человеком, – заметил Опи-Кван. – Ведь железо самая дорогая ведь на свете. Из этих полос можно было сделать много ножей.
– Нет, это железо было не мое.
– Ты нашел его, а находка, по закону, принадлежит нашедшему.