У нее загорелись глаза.
— Уверяю тебя, я не подстроила болезнь ребенка!
— Нет, но это чертовски хороший выход для тебя!
— Ты бессердечен! Разве у тебя нет никакого сочувствия к бедной девочке, которая зовет свою мать?
Он приподнял одну бровь.
— "Бедная девочка"? Неуправляемая дерзкая паршивка — вот более подходящее определение. И если она зовет мать — чья это вина?
Тони покраснела, к своей досаде, и, защищаясь, сказала:
— Луизе здесь лучше, чем с матерью. У Пэм и так достаточно проблем, без больного ребенка на руках.
Злость ушла с его лица. Он смотрел на нее со странным выражением.
— Ты меня очень удивляешь. Вместо того чтобы дать сестре денег, ты искренне заботишься о ее детях… или ты так вцепилась в те деньги, что тебе жаль сотню фунтов?
— Пэм не приняла бы милостыню. Я уже говорила тебе.
— Есть способы передать деньги так, чтобы они не выглядели милостынью.
— Ты хочешь знать, что я сделала с теми деньгами, не так ли?
— Я знаю, что ты с ними сделала.
— Ты знаешь? — Тони смотрела на него с интересом, ожидая его ответа.
— Ты спрятала их и не собираешься брать оттуда ни пенни… ни для кого и ни для чего. Ты алчная, жадная, маленькая скряга, Тони!
— Спасибо! Ты тоже не отличаешься благородством!
Он засмеялся:
— Я не собираюсь поощрять тебя в твоей подлости.
Или ты используешь деньги, или ты справишься без них.
Она слегка побледнела. Уже поздно каяться и просить у него деньги, как она хотела сделать, когда услышала, что остается без содержания. Тем не менее она заговорила, не подозревая, как привлекательны ее глаза, которые смотрели на него:
— Я собиралась поговорить с тобой о деньгах…
— Не забывайся.
— Так как я не могу… э… получить сейчас деньги, — продолжала она, не обращая внимания на короткое предупреждение, — я думаю, что, может быть, мы придем к какому-нибудь соглашению относительно моего содержания… О, я знаю, что оно приостановлено, но Луиза заболела и здесь мальчики, мне действительно нужны деньги…
Она умолкла, чувствуя внутри пустоту. Эти жесткие черты говорили, что она зря теряет время. Почему, думала она сердито, она так глупо уверила себя, что он непременно попадется в ее руки? С какой-то слепой уверенностью она представляла себе, как требует денег, а Дарес кротко выдает ей требуемую сумму.
Но тогда она не принимала во внимание, что будет связана браком. До бракосочетания власть была у нее в руках, но теперь положение изменилось. Ярость и досада оставили маленькие красные пятнышки на ее щеках. Дарес, казалось, получал удовольствие от ее поражения, глядя на нее сверху вниз, и на губах его играла достаточно издевательская улыбка.
— Я должна иметь деньги, — разозлилась она. Ее глаза превратились в два зеленых камушка. — Если ты не переменишь своего отношения ко мне, я покажу тебе, как умею делать долги!
Всю насмешку на его лице как рукой сняло. Он придвинулся ближе… пожалуй, слишком близко.
— Мои предупреждения, Тони, не простое сотрясение воздуха. С самого начала ты собиралась прибрать мои деньги к своим жадным английским ручонкам. Выплату я сделал, я выплатил тебе пять тысяч фунтов по твоему первому требованию, но поклялся больше ничего не давать тебе, кроме ежемесячного содержания, конечно.
У него был мягкий голос, но в нем была твердая угроза, которую Тони не могла игнорировать, а Дарес, почти касаясь пальцем ее лица, добавил:
— Если ты посмеешь сделать еще один долг, ты будешь долго жалеть об этом.
Ни злости, ни повышенного голоса, а Тони поняла, что почти дрожит. Она, которую друзья считали абсолютно бесстрастной! Это было невероятно!
— Ты никогда не применишь физическую силу…
— Почему? Может, ты будешь со мной бороться? — поинтересовался он с прежней насмешкой.
— Если ты хоть пальцем меня тронешь, я пойду в полицию.
— Это, я боюсь, тебе не поможет. Грекам разрешается наказывать заблудших жен.
Можно говорить, что он был наполовину англичанин, но эта его английская половина совершенно растворилась в греческой.
Дарес мог иметь отца-англичанина, но предпочитал считать себя греком.
— Я могу бросить тебя, — сказала Тони, вызывающе глядя на него.
— Точно. Но тогда мой дед будет считать брак расторгнутым.
Его глаза горели от удовольствия, когда он добавил:
— Понимаешь, в Греции секс рассматривают как свидетельство супружеских отношений. И если ты не живешь со мной… ну… Он пожал плечами, затем мягко рассмеялся, а краска бросилась ей в лицо. Она бы поспорила, объявила его лжецом, но прожила в Греции уже порядочно и знала насколько важны для обывателя сексуальные отношения. В любом случае она не думала серьезно уходить от мужа. С одной стороны, она все еще надеялась каким-то способом отплатить ему за оскорбления, а с другой, она не хотела расстраивать родителей сейчас, когда они восстанавливают свой бизнес.
Но она должна иметь деньги, и как их получить, занимало ее голову несколько дней после разговора с Даресом, в течение которых она заменяла заболевшей Луизе мать. Мальчики через день или два стали, казалось, спокойнее, и Тони отнесла это к болезни их сестры. Только на четвертый день, когда Робби не явился на чай, она начала понимать, что что-то происходит.
— Где Робби? — спросила она у Дэвида, но тот угрюмо посмотрел на нее.
— В своей комнате.
— Что он там делает? Сходи и скажи, что чай готов.
— Он не может спуститься.
Сердце Тони екнуло. Определенно, Робби не мог заболеть. Луиза, будучи по природе непослушной, болея, стала еще более дерзкой и нахальной. А мальчики были упрямы и строптивы, и хотя Тони как-то порадовалась тому, что они досадили ее мужу, через секунду была готова схватить их и как следует им всыпать. К ее удивлению, те разрушения, которые они творили, затрагивали и ее, потому что иногда это были просто акты вандализма. А когда мальчики, борясь в гостиной, разбили редкую статуэтку из нефрита, она больше огорчилась из-за невосполнимой потери, чем из-за ярости и угроз мужа.
— Что ты хочешь этим сказать? — пытаясь сохранить спокойствие, спросила Тони.
— Этот тип… ну, дядя Дарес… он отослал Робби наверх после ленча и запретил ему спускаться сегодня.
— Дядя Дарес… Как это случилось?
Первые несколько дней Тони старалась заставить мальчиков быть хоть немного уважительными, для их же пользы, но они упрямо отказывались называть Дареса "дядей".
— Что он натворил?
— Нагрубил садовнику. А потом этому ти… Он нагрубил дяде Даресу, когда тот велел ему извиниться.
Поэтому он послал его наверх. В голове у Тони все перемешалось. Все еще злая от того, что мысль отомстить рухнула, она чувствовала… парадоксально… волну облегчения, что теперь дети будут хоть под каким-то контролем.
Она привезла детей, чтобы досадить мужу, но сама же оказалась жертвой собственной глупости. Она уже поняла одно из основных качеств Дареса — властность. И хотя сама всячески сопротивлялась ему, была рада, что он взял детей в ежовые рукавицы.
К своему удивлению, она сказала:
— В таком случае, дядя Дарес прав, наказав его.
Мальчик смотрел на нее с затаенным неодобрением.
— Ты согласна с ним?
— Да, конечно.
— Я хочу, чтобы мы поехали домой, — проворчал Дэвид, совершенно не интересуясь едой, которая стояла перед ним. — Луиза в кровати, Робби в комнате, а мне что делать?
— Ты можешь провести время, читая, ведь тебе уже говорили.
Дарес вошел в комнату и строго посмотрел на Дэвида.
— Дэвид сказал, что Робби в комнате… Ты послал его туда.
"Что слышал Дарес?" — думала она, хмуро наблюдая, как на его лице отражается удовлетворение от того, что она согласилась с его методом воспитания.
— Да, это так, — он смотрел прямо на нее, — у тебя есть какие-то возражения по этому поводу?
Она посмотрела на Дэвида, который ждал, глядя на нее, что она защитит его брата. Она была в затруднительном положении, она бы поспорила с мужем, чтобы просто не подчиниться покорно его власти. Но если она откажется от своего согласия с наказанием Робби, Дэвид получит поддержку и не обратит больше внимания на любые замечания.
— Нет, но разве он должен остаться в комнате навесь день? Это не слишком долго?
Если отсутствие огня в ее словах и поразило его, вида он не показал, а мягким тоном сказал:
— Если бы это было возможно, наказание прервалось бы, но Робби был предупрежден дважды. Он знал, что его ждет, но на предупреждение не обратил никакого внимания.
— Он что-нибудь ел?
— Ему отнесли чай в комнату.
Ей больше нечего было сказать, и он перенес внимание на Дэвида.
— Я велел тебе почитать, — сказал он, строго глядя на мальчика. — После чая можешь зайти ко мне и рассказать все, о чем прочитал.
У Тони от изумления раскрылись глаза. Справляться с мальчиками это одно, но такой интерес был невероятен.
Это определенно был другой Дарес. Что с ним, Господи, случилось?
— Я… я не читал, — замялся Дэвид, опустив голову и крепко сжимая руками колени.
— Я так и думал. Я ведь тебя тоже предупреждал, не так ли? — Дэвид угрюмо кивнул, и Дарес продолжал: — Заканчивай пить чай и отправляйся в свою комнату. Как и Робби, ты останешься там до завтрашнего утра.
По лицу Дэвида потекли слезы.
— Я хочу домой! — он умоляюще смотрел на тетку, а Тони все еще пыталась оправиться от изумления. Она никогда бы не подумала, что у Дареса в характере есть такая черта, как интерес к детям. Он был спокоен, но тверд.
Гневное возмущение, которое появилось, когда он узнал о появлении детей, заменилось интересом, который был совершенно излишним. Попытка Дареса удержать детей под контролем была понятной, хотя бы ради самозащиты.
Все эти события к чему-то вели, и Тони стала ловить себя на том, что за последние дни слишком много и как-то по-другому думает о муже. Мальчики стали понимать, что он им не по зубам, и уважали его за это. Для них выделили комнату, и каждый день они там занимались. За малейшее неподчинение следовало какое-нибудь наказание. Но самым большим удивлением было то, что им давали деньги на карманные расходы. Узнав об этом, Тони смотрела на Дареса в немом изумлении. Как-то она попросила Мари