Абашкин углубился в чтение, а Мирослава сидела неподвижно, как сфинкс, и ждала.
– Вот такие вот дела, – вздохнул следователь, – и куда мир катится? – спросил он. И Волгина поняла, что ответа он на свой вопрос не ждал.
– Доказательств маловато, – пробормотал Юрий Тимофеевич.
– Негусто, – согласилась Мирослава. – Но есть определённые зацепки.
– Какие?
– Телефон Гусарова у вас?
– Да. Нашли в мусорном контейнере, жена его опознала.
– А ещё что-то там же нашли?
– Увы, – развёл руками следователь, – ума не приложу, почему убийца выбросил телефон и унёс всё остальное.
– Скорее всего, убийца, не слишком сведущ в криминалистике, решил, что на телефон позарится какой-нибудь бомж и именно его и обвинят в убийстве.
– Разве только так.
– Вы посмотрели, с какого номера был сделан звонок Гусарову в ту роковую ночь?
– Напрасно вы думаете, что Незвецкий звонил со своего телефона.
– Не исключено. Художники не слишком подкованы в тонкостях оперативной работы.
– Да, вы говорили…
– И ещё. Рядом с местом убийства или недалеко от него есть какая-нибудь скамейка?
– Лавочка буквально в двух шагах.
– Нужно снять отпечатки.
Абашкин схватился за голову.
– Да вы представляете, Мирослава Игоревна, сколько там могло народу пересидеть с момента убийства?!
– Представляю. И всё-таки эту работу нужно проделать.
– Проделаем, – принял решение следователь.
– А на орудии убийства следов не осталось?
– Преступник протёр прут. Но у основания остался чёткий отпечаток большого пальца.
– Уже хорошо.
– К тому же нужно опросить под протокол Семёна Муратова и его отца. Гусаров приходил и к тому, и к другому.
Абашкин кивнул.
– И ещё, – сказала Мирослава. – Если Илья приезжал на встречу с Гусаровым, то, скорее всего, на своём собственном автомобиле.
– Вы имеете в виду камеры?
– Да. Там ведь есть что-то поблизости?
– Есть. Мы камеры отсмотрели. Но не на предмет автомобиля Незвецкого. Теперь придётся пересмотреть заново. Я одного не могу понять, – проговорил следователь, – как Гусаров узнал о связи своего зятя с Муратовым.
– У меня есть только одно объяснение, – проговорила Мирослава. – Юный художник Поль Баландин является учеником Ильи Незвецкого…
– Вы думаете, и с ним тоже? – переполошился Абашкин.
Мирослава покачала головой.
– Нет, хотя сначала я подозревала именно это. Но мне известно, что Гусаров любил Поля, как родного сына, следил за его творчеством и наведывался в мастерскую. Вполне возможно, он заявился в неурочный час и увидел что-то насторожившее его в мастерской или застукал парочку на выходе.
– То есть?
– Влюблённые, даже нетрадиционной ориентации, часто теряют голову от страсти, тем более, если им кажется, что их никто не видит… Поэтому Гусаров мог застать их в пикантной ситуации.
– Однако, зачем же убивать? Художник мог поговорить с тестем.
– Наверное, он и пытался это сделать, но неудачно.
– Было бы это на Западе, Незвецкому не грозил бы скандал.
– Наверное, – согласилась Мирослава, – но и западная женщина, скорее всего, подала бы на развод. А разводиться с женой Илье ой как не хотелось. Но вы правы, Юрий Тимофеевич, скандал пугал его больше развода. Его репутация примерного семьянина и верного мужа рассыпалась бы в прах. И кто знает, как приняли бы известие об этом его поклонники.
– И всё-таки художник погорячился, – сказал следователь.
Мирослава не стала возражать. Она сама была не в лучшем настроении – ей предстояло составить отчёт о проделанной работе для клиентки. И она не знала, как Ариадна Борисовна перенесёт двойной удар – роман своего супруга с парнем и убийство мужем её отца. Через несколько дней она узнала, что следствие предъявило Илье Маратовичу Незвецкому обвинение в убийстве тестя Бориса Аввакумовича Гусарова.
Художник, вопреки опасениям следователя, не стал отпираться. Он только и сказал в своё оправдание:
– Я не хотел его убивать! Просто я потерял голову! Я боялся, что он расскажет обо мне и своей, и моей жене, поэтому узнав, что тесть будет поздно возвращаться домой, назначил ему встречу под покровом ночи. Я просил его, ничего никому не говорить. Я умолял его! А он остался непреклонен. И мне пришлось, – пролепетал Илья, – он не оставил мне выбора.
– Как вы попались на глаза Гусарову?
– Он застукал нас в машине и сфотографировал. Мы заметили только вспышку, когда выскочили из салона, человек скрылся, и мы не успели его рассмотреть. Оба мы подумали о шантаже. А оказалось, что это был мой тесть. Сначала он решил, что я соблазнил его крестника Поля Баландина. Потом он убедился, что мой любовник другой парень. Но это не остудило его негодования. Тогда я и схватил валявшийся возле скамейки прут и ударил его!
– Вы не приносили его с собой?
– Конечно нет!
– Разве он не был завёрнут в газету?
– В газету? – растерянно повторил художник, потом махнул рукой. – Нет газетой я пытался стереть отпечатки своих пальцев.
– Почему он сразу не рассказал всё вашей жене?
– Я думаю, что он готовил почву. Он очень любил Ариадну и не знал, как ей открыть глаза на меня.
– Так, может быть, он ничего и не сказал бы ей, если бы вы пообещали больше не встречаться со своим любовником.
– Сказал бы, – уверенно проговорил художник и добавил: – Вы просто не знали Бориса Гусарова.
– Насколько мне известно, он сам не был святым.
– Это совсем другое, – ответил Илья Незвецкий, закрыл лицо руками и заплакал, как несправедливо обиженный ребёнок.
Сад медленно и, казалось бы, с трудом выбирался из темноты отступающей ночи навстречу рассвету, подобно путнику, выходящему из непролазной чащи густого леса на свет.
Ариадна сидела в своём кабинете на диване, закрыв лицо руками и медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Дверь открылась без стука. Вошёл отчим, подошёл к дивану и сел рядом с ней.
Почувствовав его присутствие, Ариадна медленно разжала руки и посмотрела на него абсолютно сухими глазами.
– Только не говори мне, пожалуйста, что я должна жить ради детей. Моя жизнь рассыпалась как карточный домик!
– Не буду, – тихо отозвался он. – Потому что жить ты должна ради себя самой. А дети и бизнес часть твоей жизни.
– Я не могу!
– Сможешь. Ты сильная. И нет ничего, что могло бы истощить твою силу.
Она положила голову ему на плечо и тихо заплакала. А он стал гладить её по голове, как делал давным-давно, когда она прибегала к нему со своими детскими неприятностями, типа разбитой коленки или сломанной куклы. Тогда это безмерно трогало его. Ведь она бежала не к родной матери, а к нему, к отчиму.
И, как ни странно, Ариадна начала успокаиваться. Подняла голову и посмотрела в лицо отчима.
– Папа.
– Я здесь, – отозвался он, – я всегда с тобой. – И протянул ей платок.
Она промокнула заплаканное лицо и сказала уже своим прежним голосом крепко стоящей на ногах деловой женщины.
– Ты прав, папа. Я смогу.
– А я никогда и не сомневался в тебе, дочка, – ласково проговорил Георгий Степанович Тактолызин и почувствовал, как боль отпустила его ещё не старое и закалённое в перипетиях жизни сердце. Теперь он был уверен: жизнь Ариадны наладится. А сейчас именно это и было самым главным и для его жены Ирмы, и для него самого.