— Отлично, — сказал я.
На улице у входа мы остановились, к ней домой надо было идти дальше вверх по Хурнсгатан, а кратчайший путь ко мне шел в другую сторону.
— Я тебя провожу, — сказала она. — Можно?
— Конечно, — сказал я.
Мы шли и молчали.
— Странное дело, — сказал я, когда мы свернули на какую-то улочку в сторону Мариабергет. — Мне так нравиться быть с тобой, но я ни слова не могу сказать. Как будто ты на меня немоту наводишь.
— Я заметила, — сказала она, бросив на меня быстрый взгляд. — Ничего страшного. Для меня это роли не играет.
Почему не играет, подумал я. Зачем тебе парень, который ничего не говорит?
Мы снова замолчали. Каменные стены слева и справа усиливали звук шагов по брусчатке.
— Но вечер был хороший, — сказала она.
— Хотя немного странный, — сказал я. — Семнадцатое мая, видимо, у меня в крови, поэтому мне чего-то не хватает. Почему вокруг никто не празднует?
Она легонько провела ладонью по моему предплечью.
В том смысле, что я сказал глупость, но это не страшно?
Мы остановились на улице перед моим домом. Посмотрели друг на друга.
Я сделал шаг вперед и чмокнул ее.
— Тогда до завтра, — сказал я.
— Да. Спокойной ночи, — сказала она.
В дверях я остановился и тут же вышел обратно, я хотел последний раз посмотреть на нее.
Она шла вниз по улице одна.
Я любил ее.
Откуда тогда эта гребаная боль?
На другой день я поработал как обычно, побегал как обычно, устроился на воздухе почитать как обычно, на этот раз в «Лассе в парке», у Лонгхольмена. Но я не мог сконцентрироваться, я думал о Линде. Радовался, что увижу ее, мне ничего другого на свете не хотелось так сильно, но на мыслях о ней словно лежала тень, в отличие от всех прочих моих размышлений.
Почему?
Из-за того, что случилось прежде?
Конечно. Но из-за чего именно, я не знал, я это чувствовал, но поймать чувство и превратить в ясную мысль не получалось.
Разговор не клеился и в этот вечер, но теперь и она скисла, вчерашняя наигранная радость почти развеялась.
Через час мы встали и собрались уходить. На улице она спросила, не хочу ли я зайти к ней на чашку чая.
— С удовольствием, — сказал я.
Когда мы шли по лестнице, я вспомнил интермеццо с польскими близняшками. Хорошая история, но не рассказать, — она выдаст сложность моего чувства к Линде.
— Вот здесь я и живу, — сказала Линда. — Садись, а я пойду чай сделаю.
Квартира была однокомнатная, в одном углу кровать, в другом обеденный стол. Я разулся, но куртку не снял и сел на краешек стула. Напевая под нос, Линда быстро сделала чай. Ставя его передо мной, она сказала:
— Кажется, я начинаю тобой интересоваться, Карл Уве.
«Интересоваться»? И только-то? Да еще сама мне это говорит?
— И ты мне тоже нравишься, — ответил я.
— Правда? — сказала она.
Пауза.
— Думаешь, мы можем стать не только друзьями? — сказала она наконец.
— Я хочу, чтобы мы были друзьями, — сказал я.
Она посмотрела на меня. Потом опустила глаза, заметила, видимо, чашку и поднесла ее к губам.
Я встал.
— У тебя есть друзья-девушки? — спросила она. — Я имею в виду, просто чисто друзья.
Я помотал головой.
— Хотя… В гимназии была. Но это дело давнее.
Она опять посмотрела на меня.
— Ну, мне пора идти, — сказал я. — Спасибо за чай!
Она встала и пошла проводить меня. Я вышел на площадку и там только обернулся, чтобы у нее точно не было возможности меня поцеловать.
— Счастливо, — сказал я.
— Счастливо, — сказала она.
На следующий день я пошел в «Лассе в парке». Положил на стол блокнот и стал писать Линде письмо. Я писал ей, что она для меня значит. Как я увидел ее в первый раз, кем она стала для меня тогда и кем теперь. Писал, что ее губы скользят по зубам, когда она увлечена беседой, писал, что ее глаза иногда искрятся, а иногда они как темнота и втягивают в себя свет. Описывал, как она ходит, чуть качая бедрами, почти как модель. Описывал тонкие, японистые черты ее лица. И ее смех, иногда он охватывал ее всю целиком, и я особенно любил ее в эти минуты. Писал о ее излюбленных словечках, как мне нравится ее манера выговаривать «звезды» и пересыпать речь «фантастикой». Я писал, что все это я вижу, но совершенно не знаю ее, не имею представления, о чем она думает, и крайне мало — о том, как она смотрит на мир и на людей в нем, но мне достаточно того, что я просто вижу, чтобы понимать: я ее люблю и буду любить всегда.
— Карл Уве? — сказал кто-то.
Я поднял голову.
Передо мной стояла она.
Я перевернул блокнот.
Неужели так бывает?
— Привет, Линда, — сказал я. — Спасибо за вчерашний вечер.
— И тебе спасибо. Я тут с подружкой. Ты хочешь один посидеть или?..
— Если можно, я бы один посидел. Понимаешь, я работаю и…
— Понимаю-понимаю.
Мы посмотрели друг на друга. Я кивнул.
Девушка ее примерно возраста вышла из дверей с двумя чашками кофе в руках. Линда пошла к ней, и они сели вдвоем за столик в другом конце.
Я написал, что в эту минуту она сидит не очень далеко от меня.
Если бы я только мог победить это расстояние. Я бы все за это отдал, писал я. Но не получится. Я люблю тебя, и ты, возможно, думаешь, что любишь меня, но ты не любишь. Видимо, я тебе нравлюсь, даже наверняка, но я тебе не подхожу, и ты в глубине души это знаешь. Быть может, ты искала себе кого-нибудь, и тут появился я, и тебе показалось, что стоит попробовать. Но я не хочу, чтобы меня пробовали, мне этого недостаточно, мне нужно или все, или ничего. Ты должна гореть всей душой, как горю я. Хотеть меня, как хочу я. Ты меня понимаешь? О, еще как понимаешь, я знаю это. Я видел тебя сильной, видел слабой, видел открытой миру. Я тебя люблю, но этого недостаточно. Быть друзьями бессмысленно. У меня даже разговаривать с тобой не получается! Что это будет за дружба? Надеюсь, письмо тебя не обидит, я просто хочу написать все, как есть. Я тебя люблю, это именно любовь. И она останется в моей душе всегда, чем бы все у нас ни кончилось.
Я подписался, встал, бросил взгляд в их сторону — только ее подружка могла бы увидеть меня со своего места, но ей до меня дела не было, поэтому ушел я никем не замеченный, быстро дошагал до дома, запечатал письмо в конверт, переоделся в спортивную одежду и пробежал круг по Сёдеру.
Следующие дни я жил как будто на слишком высокой передаче. Бегал, плавал, делал все, чтобы удержать в узде беспокойство, в равных долях разгонявшееся радостью и горем, но не преуспел; от возбуждения меня колотила дрожь, и она не проходила, я наматывал бесконечные километры по городу, бегал, плавал, лежал по ночам без сна, не мог есть, я сказал, нет, это все пройдет, станет легче.
Ярмарка текстов была в субботу; когда она наступила, я решил никуда не идти. Позвонил Гейру и спросил, не хочет ли он встретиться в городе, он согласился, мы сговорились на четыре в «КБ», я добежал до бассейна «Эриксдальсбадет», час плавал туда-сюда в открытом бассейне, это было круто: воздух холодный, вода теплая, небо серое и сочится мелким дождиком, рядом ни души. Я плавал туда и обратно. Вылез из воды распаренным, так себя загонял. Переоделся, покурил, стоя на улице у входа, закинул сумку на плечо и пошел в сторону центра.
Гейра на месте еще не было, я сел за столик у окна и заказал пиво. Через несколько минут он остановился у столика и протянул мне руку.
— Есть новости? — сказал он, усаживаясь.
— И да, и нет, — ответил я и рассказал, что у меня происходило в последние дни.
— Вечно тебя тянет на драму, — заметил Гейр. — Ты не мог бы сбавить обороты? С чего вдруг ставить вопрос ребром — все или ничего?
— Вообще мог бы сбавить, но в данном случае — нет, — ответил я.
— Письмо ты отправил?
— Нет. Пока еще нет.
Тут мне пришла эсэмэска. От Линды.
«Не видела тебя на ярмарке. Ты был?»
Я начал писать ответ.
— А на потом нельзя отложить? — спросил Гейр.
— Нет, — ответил я.
«Не смог прийти. Все хорошо прошло?»
Я нажал «отправить» и поднял стакан:
— Скол!
— Скол! — сказал он.
Пришла новая эсэмэска.
«Скучаю по тебе. Где ты сейчас?»
Скучаю?!
Сердце тяжело билось в груди. Я начал писать ответ.
— Кончай, — сказал Гейр. — Иначе я уйду.
— Я быстро. Подожди.
«Я тоже скучаю. Сижу в „КБ“».
— Это ведь Линда, да?
— Угу.
— У тебя вид полоумный, ты в курсе? Я в дверях как взглянул на тебя, чуть обратно не повернул.
Новое сообщение.
«Карл Уве, приходи ко мне. Я в „Фолькопере“. Жду».
Я вскочил:
— Гейр, прости, мне надо идти.
— Сию минуту?
— Да.
— Имей совесть. Полчаса она может подождать. Я специально ехал в город не для того, чтобы сидеть тут в одиночестве со своим пивом. Это я и дома могу.
— Прости, пожалуйста. Я тебе позвоню.
Я выскочил на улицу, взял такси, я чуть не подвывал от нетерпения на каждом светофоре, наконец машина подъехала к «Фолькопере», я расплатился и вошел в фойе.
Она сидела на первом этаже. С одного взгляда на нее я понял, что мог так не спешить.
Она улыбнулась.
— Как ты быстро! — сказала она.
— Я так понял, что-то срочное.
— Нет-нет, ничего такого.
Я поцеловал ее и сел за столик.
— Пить что-нибудь будешь? — спросил я.
— А ты что будешь?
— Не знаю. Красное вино?
— Отлично.
Мы располовинили бутылку красного, болтая обо всем подряд, не касаясь значимого, но оно было третьим за столом, и стоило нам с ней встретиться взглядом, как у меня по спине пробегала дрожь, а в груди, где сердце, ощущался глухой толчок.
— В «Вертиго» сейчас народ гуляет. Хочешь, пойдем туда?
— Неплохая мысль.
— Стиг Сетербаккен тоже там.
— Это хуже. Я однажды камня на камне от него не оставил. А потом прочитал в его интервью, что он хранит все плохие отзывы о себе. Мой наверняка один из самых недобрых. Целая полоса в «Моргенбладет». А в другой раз он в дебатах прицепился ко мне и Туре. Назвал нас Фалдбаккен