— Тьфу, гадость! — сказал я. — Пакость какая!
Все засмеялись.
— Карл Уве боится змей, — сказала Линда.
— Какая же мерзкая история! Тьфу, гадость! Брр!
Линда повернулась ко мне:
— Змеи преследуют Карла Уве во сне. Он посреди ночи сбрасывает одеяло на пол и топчет его. А один раз вскочил на ноги, а потом спрыгнул с кровати. И застыл на месте как парализованный. Я ему: Карл Уве, тебе сон приснился, иди в кровать. А он — там змея. А я отвечаю, это не змея, тебе приснилось. А он заявляет презрительно так: раз ты говоришь, что это orm[55], то, конечно, ничего страшного.
Все засмеялись. Гейр объяснил Андерсу и Хелене разницу в значениях норвежских слов slange и orm — второе уже по сути означает только червя; я сказал, что сейчас начнется, сейчас все будут упражняться в остроумии и изгаляться во фрейдистском толковании снов со змеями, и что слушать я этого не хочу и пойду лучше на кухню. Вода уже закипела, я высыпал в нее тальятелли. Масло на сковородках разогрелось и шкварчало. Я нарезал чеснок, кинул на сковородки, вывалил туда ведерко мидий и накрыл крышкой. Внутри сразу застучало и загремело. Я влил белого вина, настриг петрушку и посыпал сверху, через несколько минут вытащил тальятелли, откинул на дуршлаг, достал песто. Все, готово.
— Какая красота! — сказала Хелена, когда я вошел с тарелками.
— Никакой магии, взял рецепт у Джейми Оливера, — объяснил я. — Но рецепт хороший.
— Пахнет изумительно, — сказала Кристина.
— А есть ли, чего ты не можешь? — спросил Андерс.
Я опустил глаза, вилкой оторвал внутренность от ракушки, она была темно-коричневой с продольной оранжевой полосой поверху, а когда я откусил, на зубах заскрипело, как от песка.
— Линда не рассказывала, как мы готовили пиннехьёт? — спросил я и посмотрел на него.
— Пиннехьёт? Что это такое? — спросил Андерс.
— Норвежское рождественское блюдо, — ответил Гейр.
— Бараньи ребра, — объяснил я. — Их солят, вешают, и они вялятся несколько месяцев. Мама прислала мне их почтой…
— Баранину почтой? Это тоже норвежская традиция? — спросил Андерс.
— А как мне было их получить? Короче, моя мама сама солит их и развешивает у себя на чердаке. Вкус у них обалденный. Она пообещала прислать мне их на Рождество, мы собирались съесть их за рождественским столом, потому что для меня Рождество без пиннехьёт вообще не Рождество, а Линда хотела попробовать, но посылка пришла только на третий день после праздника. Отлично, сказали мы и решили еще раз отпраздновать Рождество, теперь с пиннехьёт, и под вечер я взялся распаривать мясо. Мы накрыли стол, белая скатерть, свечи, аквавит, все как положено. Но мясо не желало готовиться, у нас нет кастрюли с достаточно плотной крышкой, квартира вся провоняла бараниной, и только. В конце концов Линда ушла спать.
— Но в час ночи он меня разбудил! — сказала Линда. — И мы посреди ночи, одни, сидели тут и ели норвежское рождественское блюдо.
— Это было здорово, скажи? — спросил я.
— Да! — сказала она и улыбнулась.
— Оно было вкусное? — спросила Хелена.
— Да, — ответила Линда. — На вид, может, не ахти, но вкусное.
— Я думал, ты расскажешь о том, чего не умеешь готовить, — не унимался Андерс, — а тут опять полная идиллия.
— Закроем на это глаза, — сказал Гейр. — Он сделал себе карьеру на рассказах, как у него ничего не получается. Один печальный трагический случай за другим. Стыд, позор и угрызения совести всю нелегкую дорогу. Но сегодня, ради праздника, пусть для разнообразия расскажет, какой он молодец.
— Андерс, интересно, как бы ты стал рассказывать о своих неудачах, — сказала Хелена.
— И это ты говоришь человеку, который раньше был богачом?! В смысле — настоящим богачом, — ответил Андерс, — у меня была квартира в Эстермальме, две машины, огромный счет в банке. Я мог поехать в любую точку мира, когда захочу и насколько захочу. У меня даже лошади были! И что я имею теперь? Заводик в Даларне по производству снеков из бекона, абы хоть как удержаться на плаву. Заметь, блин, что я при этом не ною все время, как вы!
— Кто вы?
— Вы с Линдой, например! Я прихожу домой, а вы такие сидите на диване со своим чаем и жалуетесь, жалуетесь, жалуетесь на все вокруг. И на все мыслимые и немыслимые чувства, с которыми вы вконец измучились. А это не такая сложная штука. Или все хорошо. Или нехорошо. Что тоже хорошо, поскольку потом может стать лучше.
— Что в тебе странно, это что ты не желаешь осознать свое положение, — сказала Хелена. — И не потому, что не умеешь. Просто не хочешь. Я иногда даже завидую тебе. Правда. Я трачу столько сил, чтобы понять, кто я есть и почему со мной происходит то, что происходит.
— У тебя ведь история примерно как у Андерса? — спросил Гейр.
— Что ты имеешь в виду?
— Нет, ну у тебя тоже все было. Ты работала в труппе «Драматена», тебе давали главные роли в больших постановках и хороших фильмах. А потом ты все бросила. Весьма оптимистический поступок, по-моему. Вышла замуж за американского гуру нью-эйджа и уехала на Гавайи.
— Карьере это не способствовало, правда, — сказала Хелена. — Тут ты прав. Но я послушалась сердца. И не жалею об этом! Правда не жалею!
Она улыбнулась и посмотрела вокруг.
— И у Кристины та же песня, — сказал Гейр.
— А у тебя что? — спросил Андерс, глядя на Кристину.
Она улыбнулась и подняла голову, проглотила кусок, который был во рту.
— Я сделала себе имя раньше, чем всерьез начала работать. У меня был собственный бренд, меня выбрали дизайнером года, и я представляла Швецию на модной ярмарке в Лондоне, и ездила в Париж с…
— Телевидение приезжало снимать у нас дома, — перебил ее Гейр. — Портреты Кристины висели вдоль фасада Культурхюсет в виде огромных вымпелов, нет, как их, виндеров. В «Дагенс нюхетер» вышел шестистраничный материал о ней, портрет. Мы были на приеме, где еду подавали женщины, переодетые эльфами. Шампанское текло рекой. Мы были счастливы до неприличия.
— И что случилось? — спросила Линда.
Кристина пожала плечами:
— Денег из всего этого не происходило. Успех успехом, но фундамента под ним не было. Или он был не такой, как надо. Короче, я прогорела.
— Но с помпой, — сказал Гейр.
— Это да, — сказала Кристина.
— Последним гвоздем в крышку гроба был показ коллекции, — рассказывал Гейр. — Кристина взяла в аренду огромный шатер и поставила его в Йердет. Шатер был копией Сиднейской оперы. Модели должны были проскакать на конях через поле. Коней Кристина позаимствовала у королевских гвардейцев и конной полиции. Все было на широкую ногу и дорого, она не мелочилась. Огромные чаши с сухим льдом, знаете, который дымится… Собрался весь город, приехали все телеканалы, все газеты прислали репортеров. Все это выглядело как декорации для съемок блокбастера. И тут пошел дождь. Вернее, ливень. Лило просто как из ведра.
Кристина засмеялась и зажала рот руками.
— Видели бы вы моделей! Мокрые волосы прилипли ко лбу. Наряды насквозь мокрые и перепачканные. Полнейшее фиаско! Черт, в этом было даже что-то прекрасное! Не каждый сумеет добиться такого грандиозного провала!
Все засмеялись.
— Вот почему она рисовала тапочки, когда ты первый раз у нас появился, — сказал Гейр мне.
— Ну уж не тапочки, — сказала Кристина.
— Один хрен, — ответил Гейр. — Одна ваша давняя модель внезапно вышла в топы, потому что Кристина использовала эти тапки на показах в Лондоне. Кристина с этого ничего, естественно, не получила. Так что рисовать обувь — это некоторым образом как бальзам на рану. Единственное напоминание о былом успехе.
— Имени себе я не сделала, но история моего скромного успеха закончилась так же, — сказала Линда.
— С вершины вниз? — спросил Андерс.
— Да, строго вниз. Я выпустила свою первую книгу, и это было невероятное событие не в том смысле, что она привлекла к себе много внимания, но она была настоящая, большая и красивая, и в Японии ее наградили премией. В Японии! А я всегда обожала Японию. И вот теперь должна была поехать туда на вручение премии. Я купила японский разговорник и стала собираться. А потом заболела, и мне вдруг все стало не по силам, поездка в Японию уж во всяком случае… Я написала еще сборник стихов, и сперва одно издательство его взяло, — я чуть не прыгала от радости, когда они мне сообщили; мы обмыли успех, но потом издательство передумало. Я пошла в другое, и все повторилось один в один. Сначала редактор позвонил в восторге, фантастика, как хорошо написано, мы берем; я всем уже похвалилась, а получилось больно, потому что она позвонила снова и сказала, что нет, они все-таки не будут ничего издавать. Такие дела.
— Грустно, — сказал Андерс.
— Да ну их, черт с ними, — сказала Линда. — Теперь я даже рада, что та книга не вышла. Ничего страшного.
— Гейр, а как у тебя? — спросила Хелена.
— В смысле — что я тоже beautiful looser[56]?
— Именно.
— Пожалуй, можно так сказать. Я гениально начинал свою академическую карьеру, истинный вундеркинд.
— Ничего, что ты сам про себя так говоришь? — сказал я.
— А что сделаешь, если больше некому? Зато это правда, я был вундеркиндом. Но диссертацию я написал по-норвежски на материале полевых исследований в Швеции. Это был неверный ход. Потому что такое не интересно ни норвежским издательствам, ни шведским. Еще меньше делу помогло, что в исследовании о боксерах я не старался найти социальных причин или оправданий того, чем они занимаются, типа что они бедные, из нижних слоев общества или уголовники. Наоборот, я писал, что их культура адекватна и самоценна. Гораздо более самоценна и адекватна, чем феминизированная культура университетского среднего класса. Это не лучший тактический ход. Короче, рукопись отвергли все норвежские и все шведские издательства. В конце концов я издал ее за свой счет. Ее никто не прочел. Знаете, как шла рекламная кампания? Сотрудница издательства сказала мне, что по дороге на работу утром и домой вечером читает книгу на пароме Нессоден — Осло и уверена: кого-нибудь привлечет обложка, и он захочет прочесть книгу. Во как!