Вдруг она крикнула:
— Мы одни?
— Да, — сказал я.
— Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, КАРЛ УВЕ!
Слова как будто шли из самого нутра, из глуби, где она никогда не бывала, или, ладно, бывала лишь несколько раз. Я прослезился.
— Я тебя люблю, — сказал я, но она не услышала; поднималась новая волна.
Стало восемь вечера, девять вечера, десять вечера. В голове не было ни единой мысли, я массировал ее и следил за монитором, но вдруг меня озарило: рождается ребенок! Наш ребенок рождается.
Всего несколько часов, и он будет, будет здесь.
Озарение погасло, остались кривая и цифры, руки и крестец, ритмы и крики.
Открылась дверь. Вошла новая акушерка, в возрасте. За ней шла совсем молодая женщина. Старшая подошла вплотную к Линде, лицо было в нескольких сантиметрах, и назвалась. Сказала, что Линда молодец. Сказала, что с ней практикантка, Линда не против? Линда кивнула и оглянулась в поисках практикантки. Снова кивнула, найдя ее взглядом. Акушерка сказала, что теперь скоро. И что она должна посмотреть Линду.
Линда снова кивнула и взглянула на нее, как ребенок смотрит на свою маму.
— Умничка! — сказала акушерка. — Молодец.
В этот раз Линда не кричала. Лежала и смотрела в воздух большими темными глазами. Я гладил ее по лбу, она не замечала меня. Когда акушерка убрала руку, Линда крикнула:
— ВСЕ?
— Еще немного, — ответила акушерка. Линда поднялась и терпеливо встала в прежнюю стойку.
— Еще час, но может, и меньше, — сказала акушерка мне.
Я взглянул на часы. Одиннадцать. Линда стоит тут уже восемь часов.
— Это все уже можно снять, — сказала акушерка и отцепила от Линды провода и датчики. И вот она стоит, тело, внезапно освободившееся от этого всего, и боль, с которой она сражается, уже не зеленая волна и растущие цифры на мониторе, но то, что происходит внутри ее.
Я только тогда и понял: все внутри ее, и она с этим совершенно одна.
Так оно устроено.
Она была свободна. Все, что происходило, происходило в ней.
— Пошло, — сказала она. Это в ней оно пошло, я сложил руки и сильно нажал ей на крестец. Были только она и только происходившее в ней. Ни роддома, ни мониторов, ни книг, ни кассет, ни курсов, ни коридоров этих, по которым бродили наши мысли, все это не значило ничего, а только она и происходившее в ней. Ее тело было скользким от пота, на голове колтун, белая больничная рубашка сбилась и перекрутилась. Акушерка сказала, что сейчас вернется. Практикантка осталась с нами. Она промокнула Линде лоб, дала воды, принесла шоколад для марафонцев. Линда жадно накинулась на него. Приближалась развязка, она уже чувствовала ее и с нетерпением ждала конца каждой паузы, теперь длившейся короткое мгновение. Вернулась акушерка, пригасила свет.
— Ляг и отдохни, — сказала она.
Линда легла. Акушерка погладила ее по щеке. Я встал у окна. Ни одной машины на улице. Свет фонарей был белым от снега. В комнате стояла тишина. Я обернулся.
Линда словно уснула.
Акушерка улыбнулась мне.
Линда застонала. Акушерка взяла ее за руку, и Линда приподнялась. Взгляд у нее был черный, как лес ночью.
— Ну, давай, — сказала акушерка.
Что-то новое началось, что-то изменилось, я не понял, что именно, но встал у Линды за спиной и снова стал массировать. Схватка шла и шла, Линда схватила маску и жадно вдыхала газ, но он, похоже, не помогал, протяжный вопль вырвался из нее и не кончался, не кончался.
Но все же наступила пауза. Линда выдохнула. Акушерка вытерла ей лицо от пота и похвалила, сказала, что молодец.
— Хочешь потрогать его? — спросила она.
Линда посмотрела на нее и медленно кивнула. Встала на колени. Акушерка взяла ее руку и подтолкнула ее куда-то Линде между ног.
— Это головка. Чувствуешь?
— Да! — сказала Линда.
— Держи руку там, пока тужишься. Можешь?
— Да! — сказала Линда.
— Иди сюда, — позвала акушерка и вывела Линду на середину комнаты. — Вставай вот здесь.
Практикантка подвинула табурет, все время стоявший у стены. Линда опустилась на колени. Я встал сзади, хотя что-то подсказывало мне, что массаж сейчас уже погоды не делал.
Она кричала во всю мощь легких, было задействовано все тело, но руку она держала на макушке малыша.
— Головка родилась, — сказала акушерка. — Еще разок. Тужься!
— Головка родилась?! — сказала Линда. — Ты ведь так сказала?
— Да. Тужься!
Рык, как будто бы не из здешнего мира, вырвался из Линды.
— Хочешь его принять? — спросила меня акушерка и посмотрела на меня.
— Да, — сказал я.
— Тогда подойди и встань вот тут, — сказала она.
Я обошел табуретку и встал перед Линдой. Она смотрела на меня, не видя меня.
— Еще разок. Давай, девочка моя, давай!
Глаза у меня были полны слез.
Ребенок выскользнул из нее как тюлененок, прямо мне в руки.
— ООООООООООООО! — закричал я. — ООООООООООООО!
Тельце маленькое, горячее и скользкое, оно едва не выскользнуло у меня из рук, но практикантка пришла на помощь.
— Она родилась? — спросила Линда. — Родилась?
— Да, — сказал я и поднял повыше к ней маленькое тельце, и она приложила малышку к груди, а я зарыдал от радости, и Линда впервые за несколько часов посмотрела на меня и улыбнулась.
— Кто у нас? — спросил я.
— Девочка, Карл Уве. У нас девочка, — сказала она.
У девочки были черные волосы, они липли к ее голове. Она плакала, я никогда еще не слышал такого звука, это был голос моей собственной дочери, я находился в сердце мироздания, никогда еще я так себя не чувствовал, и вот я в сердце мира, мы все там, в сердце мира. Вокруг нас было тихо, вокруг нас было темно, но внутри, где были мы, акушерка, практикантка, Линда, я и крошечный ребенок, там сиял свет.
Они помогли Линде перебраться на кровать, она лежала на спине, а девочка, уже слегка порозовевшая, приподняла голову и посмотрела на нас. Глаза у нее были как два черных светильника.
— Ну, здравствуй, — сказала Линда. — Добро пожаловать к нам.
Девочка подняла одну руку и опустила ее. Движения у нее были как у ползающих животных, как у крокодила или варана. Потом другую руку. Вверх, чуть в сторону, вниз.
Черные глаза смотрели прямо на Линду.
— Да-да, я твоя мама, — сказала Линда. — А вон папа стоит. Видишь?
Акушерка с практиканткой потихоньку стали наводить порядок вокруг нас, а мы все смотрели и смотрели на живое создание, вдруг появившееся в комнате. У Линды была кровь на ногах и на животе, девочка тоже была испачкана кровью, и от них обеих исходил резкий, почти металлический запах; сколько раз я его вдохнул, столько раз он показался мне странным и незнакомым. Линда приложила девочку к груди, но та не заинтересовалась, она была занята рассматриванием нас. Акушерка принесла поднос, на нем была еда, стакан яблочного сидра и шведский флаг. Они забрали ребенка и, пока мы ели, взвесили и измерили ее, она вопила, но затихла, когда ее снова положили Линде на грудь. Линдина открытость девочке, беззаветная заботливая преданность, которая читалась в движениях, поразила меня, я никогда такой не видел.
— Она Ванья? — спросил я.
Линда посмотрела на меня:
— Конечно. Разве не видно?
— Привет, малышка Ванья, — сказал я. Взглянул на Линду: — Она выглядит, как будто мы в лесу подарочек нашли.
Линда кивнула:
— Наш маленький тролль.
Акушерка подошла к нашей кровати:
— Вам пора идти в вашу палату. Но, наверно, вы хотите сперва одеть малышку?
Линда посмотрела на меня:
— Оденешь ее?
Я кивнул. Подхватил маленькое, тощее тельце и положил ее в ногах кровати, вытащил из баула пижаму и стал бережно-бережно одевать малышку, она вопила своим странным тонким голоском.
— Ты отлично умеешь рожать детей, — сказала акушерка Линде. — Делай это почаще.
— Спасибо! — ответила Линда. — Лучший комплимент на свете.
— Представь, какой прекрасный старт в мир. Он останется с ней на всю жизнь!
— Думаете?
— Да-да! Это очень важно. Ну хорошо, спокойной ночи и удачи вам. Я, может быть, загляну к вам завтра, но не обещаю.
— Спасибо вам огромное, — сказала Линда. — Вы были лучше некуда!
Спустя несколько минут Линда уже брела по коридору в нашу палату, а я шел рядом и крепко прижимал Ванью к груди. Она смотрела на потолок широко открытыми глазами. В палате мы погасили свет и легли спать. Сначала мы долго говорили обо всем, что было, и Линда то и дело прикладывала девочку к груди, которая пока что нисколько ее не интересовала.
— Теперь ты можешь больше никогда ничего не бояться, — сказал я.
— У меня самой такое же чувство, — ответила Линда.
Постепенно они обе заснули, а я все никак не мог ни успокоиться, ни угомониться, мне все хотелось что-нибудь сделать. Видимо, реакция на то, что сам я ничего сегодня не сделал. Я спустился на лифте вниз и сел на холоде на улице, закурил и позвонил маме.
— Привет, это Карл Уве, — сказал я.
— Как у вас дела? — спросила мама. — Вы в роддоме?
— Да. У нас родилась девочка, — сказал я, и голос у меня сорвался.
— Ооо! Девочка! Как прекрасно! С Линдой все хорошо?
— Да, все хорошо. Все отлично. Все как и должно быть.
— Поздравляю, Карл Уве! Как чудесно!
— Да, — сказал я. — Слушай, я хотел просто тебе сказать. Я еще завтра позвоню. Я пока… не очень еще…
— Понимаю, — сказала мама. — Линде привет и мои поздравления.
— Обязательно, — пообещал я и повесил трубку.
Позвонил маме Линды. Она расплакалась. Я зажег сигарету и рассказал теперь ей. Снова нажал отбой и позвонил Ингве. Закурил новую сигарету, с ним болтать было легче, и я несколько минут ходил под фонарями по парковке, прижав телефон к уху, и ничуть не замерз, хотя на мне была только легкая рубашка, а на улице минус десять как минимум; нажал отбой, некоторое время озирался вокруг, в надежде заставить то, что меня окружало, соответствовать тому, что было у меня в душе, потерпел фиаско и стал ходить туда-обратно, раскурил новую сигарету, бросил ее через пару затяжек и побежал ко входу, подгоняемый мыслью, что там наверху они! В эту самую минуту они здесь, они спят в комнате наверху! Линда спала, положив малышку на себя. Я постоял, посмотрел на них, потом достал свой блокнот, зажег лампу, сел на стул и попробовал описать, что произошло, но тщетно, получалось слишком глупо; встал и пошел в телевизионную комнату, обнаружил внезапно, что надо прикнопить на доску с датами рождения детей розовую кнопку за Ванью Прекрасную, тут для девочек были розовые кнопки, а для мальчиков — голубые; подошел и воткнул ее, еще пару раз прошел коридор туда-обратно, спустился вниз выкурить еще сигарету, две, как оказалось, подн