кам в принципе точно так же, как и в конце девятнадцатого века, лишь усиливало ощущение: мы такие же, как они, только еще безнадежнее.
Передо мной остановился мужчина моего возраста. В нем было что-то знакомое, хотя я его не узнал. Мощная, выдающаяся вперед нижняя челюсть и голова, бритая наголо, чтобы скрыть первые признаки облысения. Толстые мочки ушей, красноватое лицо.
— Стул свободен? — спросил он.
— Да, конечно, — ответил я.
Он поднял его и бережно понес к другому столу, за которым две женщины и мужчина лет шестидесяти сидели вместе с тридцатилетней женщиной с двумя детьми.
Семья с бабушками-дедушками.
Тут Ванья издала ужасающий вопль, особый, новый, освоенный в последние недели. Во всю мочь. Крик вонзался мне точно в нервы, это было невыносимо. Я посмотрел на нее. Коробка и ключи валялись на полу рядом со стулом. Я поднял ключи и снова положил перед ней. Она схватила их и отшвырнула опять. Вроде бы игра, если бы не этот ее крик.
— Не кричи, Ванья, пожалуйста, — сказал я.
Я подцепил вилкой последний кусок картошки, он казался почти желтым на фоне белой тарелки, и отправил в рот. Принялся жевать и тем временем собрал ножом на вилку кусочки бифштекса, кольца лука из салата, проглотил картошку и понес ко рту вилку. Мужчина, попросивший у нас стул, шел к прилавку вместе с мужчиной в возрасте, видимо тестем, поскольку ни одна из характерных черт мужчины помоложе не повторялось в лице старшего, куда более заурядном.
Где же я его видел?
Ванья снова заорала.
Ей просто не хватает терпения, тут нечего злиться, сказал я себе, но в груди уже клокотало недовольство.
Я положил приборы на тарелку, встал и посмотрел на Линду, она почти доела.
— Пойду похожу с ней, — сказал я. — Здесь по коридору. Ты хочешь еще кофе или попьем в другом месте?
— Можем в другом месте, — ответила она. — Или здесь.
Я закатил глаза; потом нагнулся и вынул Ванью из кресла.
— И нечего закатывать глаза на мои слова, — сказала Линда.
— Обрати внимание — я задал простой вопрос. Ты хочешь пить кофе здесь или нет? Да или нет. Ты ничего вразумительного не говоришь.
Не дожидаясь ее ответа, я поставил Ванью на пол, взял за руки и пошел, давая ей идти первой.
— А ты сам как хочешь? — спросила Линда мне в спину.
Я сделал вид, что настолько занят Ваньей, что не услышал. Она, скорее увлеченная процессом, чем целью, переставляла ноги, пока мы не дошли до лестницы, где я бережно отпустил ее руки. Она на мгновение замерла, покачалась и опустилась на четвереньки. Подползла к лестнице и быстро одолела три ступеньки вверх. А там с дикой скоростью рванула на четвереньках к входной двери, как щенок. Дверь открылась, Ванья встала на колени и круглыми глазами смотрела на вошедших. Это оказались две пожилые женщины. Вторая остановилась и с улыбкой подмигнула Ванье. Она немедленно потупила глаза.
— Ты немножко стесняешься, да? — сказала женщина.
Я вежливо улыбнулся, подхватил Ванью и вышел с ней на улицу. Она стала показывать пальцем на голубей, они клевали крошки под одним из столиков. Потом подняла голову и показала на чайку, парившую в потоке ветра.
— Птицы, — кивнул я. — А смотри там, за окнами. Видишь, сколько людей?
Ванья сначала посмотрела на меня, потом на них. Взгляд у нее был очень живой, одновременно выразительный и непроницаемый. Встречаясь с ним, я всегда чувствовал, с кем имею дело, насколько этот маленький человек тверд в своих решениях.
— Уф, как тут холодно, — поежился я. — Пойдем внутрь?
С лестницы я увидел, что у нашего стола стоит Кора. К счастью, она не присела за него. А стояла, опершись о стул, сунув руку в карман и улыбаясь.
— Как она выросла! — сказала Кора.
— Да! — сказал я. — Ванья, покажи, какая Ванья большая?
Обычно Ванья гордо задирала руки над головой в ответ на вопрос. Но сейчас, наоборот, прижалась головой к моему плечу.
— Мы идем домой, да? — спросил я Линду и посмотрел на нее. — Кофе это теперь еще полчаса.
Она кивнула.
— Мы тоже сейчас пойдем, — сказала Кора. — Но я только что договорилась с Линдой, что зайду к вам на днях. Так что увидимся.
— Отлично, — сказал я. Посадил себе на колени Ванью и стал натягивать на нее комбинезон, попутно улыбаясь Коре, чтобы не показаться нелюбезным.
— Как тебе сидится в декрете? — спросила она.
— Чудовищно, — ответил я. — Но как-нибудь выдержу.
Она улыбнулась:
— Я серьезно.
— Я понимаю.
— Карл Уве стоик, — сказала Линда. — Это его жизненная стратегия.
— Я ответил честно, — сказал я. — Или лучше бы я соврал?
— Не лучше, — сказала Линда. — Просто я огорчаюсь, что тебе это настолько тяжело.
— Не настолько, — ответил я.
— Мама меня заждалась, — сказала Кора. — Приятно было повидаться. До встречи!
Она ушла, я посмотрел Линде в глаза.
— Я ведь не сделал ничего ужасного? — спросил я.
— Нет, — ответила Линда так коротко, что не ошибешься: она имела в виду прямо противоположное.
Линда молча нагнулась и подхватила коляску, когда мы дошли до лестницы, молча шла рядом со мной по тропинке к дороге, ведущей в центр. Мне казалось, что ледяной ветер пробирает до самых костей. Вокруг были толпы. Остановки с обеих сторон улицы были забиты одетыми в монотонно-темное, дрожащими от холода людьми, под определенным углом зрения на вид не сильно отличавшимися от птиц, когда они неподвижно стоят, сбившись в плотную кучу, на скале в Антарктике и смотрят вдаль.
— Вчера все было так прекрасно и романтично, — сказала она наконец, когда мы поравнялись с Биологическим музеем; канал, мерцавший черным вдали между деревьями, было едва разглядеть. — А сегодня как будто ничего из того не осталось.
— Ты знаешь, я не романтик, — сказал я.
— Знаю. Но кто ты?
Она не глядела на меня, говоря последние слова.
— Перестань, — сказал я. — Давай не будем все это начинать.
Я поймал взгляд Ваньи и улыбнулся ей. Она жила в своем мире, связанном с нашими чувствами, ощущениями, эмоциями, телесными прикосновениями и звучанием голосов. Метаться между двумя мирами, как я делал в ту секунду, то сердясь на Линду, то радуясь вместе с Ваньей, было странно, — такое ощущение, словно живешь параллельно две совершенно разные жизни. Но сама Ванья жила одной жизнью, и ей предстояло вскоре врасти в другую, по мере того как развеется ее детское простодушие и она начнет понимать, что происходит между Линдой и мной в такой момент, как сейчас. Мы дошли до моста через канал. Ваньин взгляд перескакивал с одного прохожего на другого. Увидев собаку или мотоцикл, она непременно показывала на него пальцем.
— От мысли, что вдруг у нас будет еще ребенок, было так хорошо! — сказала Линда. — Я чувствовала себя счастливой и вчера, и сегодня. Как будто волна счастья внутри. Но ты так не чувствуешь. Для меня это разочарование.
— Ты ошибаешься, — сказал я. — Я тоже обрадовался.
— А сейчас нет.
— Нет. А что тут странного? У меня вообще настроение плохое.
— Потому что ты сидишь дома с Ваньей?
— В том числе.
— Тебе станет лучше, если ты будешь писать?
— Да.
— Тогда Ванье пора, видимо, отправляться в сад.
— Ты серьезно? — спросил я. — Она же еще маленькая.
Наступил пешеходный час пик, так что на мосту, а это самое узкое место прогулочного маршрута на Юргордене, мы еле шли. Линда держала коляску одной рукой. Я терпеть не мог давки, но промолчал, в контексте нашего разговора реплика на подобную тему выглядела бы особенно мелочно.
— Да, она маленькая, — сказала Линда. — Но там лист ожидания на три месяца. Ей будет уже год и четыре. Тоже не очень большая, но…
Мы дошли до конца моста, свернули влево и пошли по набережной.
— Послушай сама, что ты говоришь: с одной стороны, предлагаешь отдать ее в детский сад, с другой стороны, говоришь, что она еще мала.
— Но так оно и есть. Я считаю, что она слишком мала. Но если тебе надо работать, придется пойти в сад все равно. Бросить институт я тоже не могу.
— Это вообще не обсуждается. Я обещал сидеть с Ваньей до лета. С тем чтобы она пошла в сад с осени. И ничего не поменялось.
— Но тебе же не нравится.
— Не нравится. Но это еще не конец света. Роль злодея-мужчины, который против воли доброй женщины отправляет своего ребенка в детский сад слишком рано, токмо ради собственного удобства, меня тоже не прельщает.
Она взглянула на меня:
— Если бы ты выбирал сам, что бы ты выбрал?
— Будь выбор только за мной, Ванья отправилась бы в сад в понедельник.
— Хотя ты и думаешь, что она еще мала для этого?
— Да. Но вряд ли я буду принимать решение в одиночку.
— Конечно. Но я согласна, и в понедельник позвоню и запишу Ванью в очередь.
Мы некоторое время шли молча. Справа от нас были самые дорогие, самые эксклюзивные жилые дома Стокгольма. Престижнее адреса в городе просто нет. Вид домов полностью соответствовал этому. Они ничего не отдавали, от них ничего не исходило, и более всего они походили на крепость. Внутри располагались огромные квартиры на 12–14 комнат, это я знал доподлинно. Люстры, знать, деньги. Жизнь, о которой я не имел даже представления.
По другую руку была гавань, вода, непроглядно черная у кромки пристани, чуть дальше — с белыми барашками. Под тяжелым, темным небом массив зданий напротив воды казался щелью света посреди глухой серости. Ванья канючила и вертелась в коляске и в конце концов завалилась на бок. От этого она стала нудить еще больше. Когда Линда наклонилась, чтобы посадить ее прямо, Ванья решила было, что сейчас ее вынут из коляски, а когда оказалось, что ничего подобного, зарыдала от несправедливости.
— Притормози, — попросила Линда. — Я посмотрю, нет ли у нас с собой яблока или чего-нибудь.
В сумке нашлось яблоко, и все возмущение как рукой сняло. Довольная Ванья грызла зеленое яблоко, а мы продолжали путь.
Три месяца — значит, май. То есть я отвоюю не больше двух месяцев. Но все равно лучше, чем ничего.