— Пожалуй, чаю я выпью, — сказал я.
— У нас травяной, — ответила Линда, — ты его вряд ли захочешь. Но вода там в чайнике еще оставалась.
— Да, ваш я не хочу, — ответил я и пошел на кухню. Пока вода кипятилась, я взял карандаш, залез на стул и пометил все бутылки. Одна риска на этикетке, незаметная, если о ней не знать. Вел я себя как отец подростка и чувствовал себя по-дурацки, но и другого способа с этим разобраться не видел. Я был против того, чтобы человек, который сидит с моим ребенком и, за исключением нас с Линдой, больше всех занимается им, пил спиртное, оставаясь с ребенком наедине. Потом я положил в кружку пакетик и налил кипяток. Глянул на «Нален», там на кухне намывали пол и шел пар из посудомоечной машины.
Из прихожей донеслись звуки, сопровождающие прощание, и я понял, что Микаэла собралась домой. Вышел в коридор, сказал ей «пока», потом сел за компьютер, открыл интернет, проверил почту, писем не было, заглянул в пару газет и нагуглил себя. Порядка двадцати девяти тысяч упоминаний. Цифра колебалась вверх-вниз, как биржевой индекс. Я полистал и покликал наугад. Избегая интервью и газетных рецензий, заглянул в блоги. Один блогер писал, что мои книги не годны даже жопу подтереть. Забрел на страницу не то маленького издательства, не то журнала. Встретил свое имя в подписи к портрету Уле Роберта Сунде, сообщавшей, что писатель рассказывает всем, кто готов его слушать, как ужасна последняя книга Кнаусгора. Наткнулся на документ тяжбы о границах участка, в которой, очевидно, участвовал кто-то из Кнаусгоров — речь шла о стене гаража, то ли длиннее, то ли короче нормы на несколько метров.
— Чем занимаешься? — спросила Линда у меня за спиной.
— Гуглю себя. Тот еще ящик Пандоры. Ты себе не представляешь, что пишут эти неленивые люди.
— Брось, иди лучше со мной посиди.
— Сейчас иду, только два маленьких дела закончу.
На следующее утро, отдав Ванью Ингрид в районе восьми утра, я пошел в кабинет. До трех писал доклад и в половине четвертого вернулся домой. Линда принимала ванну, она собиралась вечером на ужин с Кристиной. Я пошел на кухню и проверил бутылки. Из двух было отпито.
Я зашел к Линде и сел на крышку унитаза.
— Привет, — сказала она и улыбнулась. — Купила вот себе бомбу для ванны сегодня.
Над ванной стоял сугроб пены. Линда приподняла руку, усаживаясь повыше, тоже облепленная пеной.
— Слушай, нам надо поговорить, — начал я.
— Да?
— О твоей маме. Помнишь, я недавно говорил, что странным образом исчезает спиртное?
Она кивнула.
— Я вчера пометил уровень на бутылках. Чтобы проверить. И сегодня из бутылок пили. Если это не ты, значит, твоя мама.
— Мама?
— Да. Она пьет, когда остается здесь с Ваньей. Она делала так всю неделю, и нет оснований думать, что это не началось раньше.
— Ты уверен?
— Да. Настолько, насколько можно быть уверенным.
— Что будем делать?
— Скажем, что мы знаем. И что для нас это неприемлемо.
Она молчала.
— Когда они придут? — спросил я через некоторое время.
Она взглянула на меня.
— Около пяти.
— Что ты предлагаешь? — спросил я.
— Мы скажем ей. Поставим ультиматум: если такое повторится, мы не будем оставлять ее с Ваньей одну.
— Да, — сказал я.
— Это наверняка происходит много лет, — сказала она в задумчивости. — И многое объясняет. Она все время на взводе, с ней почти нельзя было толком общаться.
Я встал.
— Не факт, — сказал я. — Возможно, у них с Видаром нелады, она видит, что попала в западню. Чувствует себя несчастной.
— Человек не начнет пить в шестьдесят с гаком потому, что не чувствует себя счастливым, — сказала Линда. — Это должна быть старая песня. Долгая.
— Они вернутся через полчаса, — сказал я. — Мы хотим это отложить и сегодня не трогать? Или сразу покончим с этим?
— Да зачем ждать, — сказала она. — Но вот как мы будем говорить? Одна я не хочу. Она будет все отрицать и как-нибудь все вывернет, что я еще и окажусь виновата. Давай вместе?
— Типа семейный совет?
Линда пожала плечами и руками развела пену на воде в стороны.
— Я не знаю.
— Это как-то неудобно. И нас двое против одного. Получается трибунал. Нет, давай я позову ее пройтись и поговорю.
— Тебе этого хочется?
— Хочется? Это последняя вещь, которую я хотел бы. Черт! Она вообще-то моя теща. А хочу я мира, покоя и чтобы все было пристойно и по-человечески.
— Спасибо, что ты решил сам поговорить, — сказала она.
— Должен сказать, ты держишься стоически, — заметил я.
— Внезапный кризис — это моя стихия. Я всегда начинаю спокойно действовать. Так с детства повелось. Тогда это случалось сплошь и рядом. И я притерпелась. Но я тоже злюсь, не думай. Она сейчас нам очень нужна. Она нужна нашим детям. У них и так родственников почти нет. Я не позволю ей выкинуть такой финт. Этого не будет, я сама позабочусь.
— Детям? Я чего-то не знаю?
Она улыбнулась и помотала головой:
— Ничего такого. Может быть, я что-то чувствую.
Я вышел, закрыл за собой дверь и встал у окна в спальне. Услышал, что в ванной сливается вода, увидел, как трепещет на ветру у входа в кафе на той стороне уличная свеча и темные силуэты идут мимо с белыми как маски лицами. Верхний сосед заиграл на гитаре. Линда прошла по коридору в накрученном на голову тюрбане из красного полотенца и скрылась за распахнутой дверцей шкафа. Я пошел проверить почту. Одно письмо от Туре, одно от Гины Винье. Я начал отвечать ей, но стер. Пошел на кухню, включил кофеварку, выпил стакан воды. Линда красилась в коридоре перед зеркалом.
— Кристина когда придет? — спросил я.
— В шесть. Но я могу одеться сразу, пока мы одни. Как сегодня прошел день? Поработать успел?
— Немного. Доделаю завтра вечером и в пятницу.
— Ты уезжаешь в субботу? — спросила она, запрокинув лицо и подводя щеточкой ресницы на глазу.
— Да.
За стеной поехал лифт. В подъезде жило не очень много людей, так что шанс, что это наши, был велик. И точно. Лифт остановился, дверь открылась, послышался звук, как будто кто-то пятится задом вместе с коляской.
Ингрид открыла дверь и вошла в коридор, он немедленно наполнился ее энергично-перевозбужденным присутствием.
— Ванья заснула по дороге, — сказала она. — Совсем она сегодня устала, золотце. Еще бы, мы столько всего за день успели! Сначала пошли в Юнибаккен… Я купила годовой абонемент, так что вы сможете бесплатно ходить целый год.
Она поставила на пол пакеты, которыми была увешана, вынула из кармана кошелек, достала из него золотую карточку и протянула Линде.
— И купили новый комбинезончик взамен старого, такой же точно, а то старый тесноват стал… Вы ведь не будете сердиться?
Она взглянула на меня, я помотал головой.
— А заодно и варежки.
Она пошарила в пакетах и вытащила из одного из них пару красных варежек.
— Они пристегиваются к рукаву. И вообще большие, хорошие и теплые.
Она посмотрела на Линду:
— Ты куда-то собираешься? А, да, вы же сегодня идете с Кристиной в загул! — Она посмотрела на меня: — Осталось только тебе с Гейром что-нибудь придумать. Но не буду вам мешать. Я пошла.
Она обернулась к Ванье, та в сползшей на глаза шапке спала в коляске позади нее.
— Она наверняка проспит еще час. Утром почти не спала. Завезти ее в квартиру?
— Я сделаю, — сказал я. — А ты поедешь сразу в Гнесту?
Она посмотрела на меня вопросительно:
— Я? Нет, я собиралась в театр с Барбру. И думала заночевать у тебя в кабинете. Я думала… Я говорила Линде… А он что, нужен тебе самому сегодня?
— Нет-нет, я просто спросил. Можем мы, кстати, пойти поговорить? Я как раз хотел тебе кое-что сказать.
Большие глаза смотрели на меня из-за толстых стекол очков пристально и немного встревоженно.
— Можем пойти пройтись?
— Да, конечно.
— Тогда пойдем сразу. Мы быстро.
Я скрутил шайбы с болтов, фиксировавших другую створку двери, отвернул шпингалет, державший ее снизу, и вкатил коляску внутрь. Ингрид тем временем ушла на кухню глотнуть воды. Я оделся, обулся и увидел, что она уже ждет, стоя рядом и думая о своем. Линда ушла в гостиную.
— Вы что, решили разводиться? — спросила она, как только я закрыл за нами дверь. — Пожалуйста, не говори, что вы разводитесь.
Лицо у нее побелело как мел.
— Нет. При чем тут, нет, мы не разводимся. Я хотел поговорить о другом.
— Фуф, от сердца отлегло.
Мы вышли через черный ход, пересекли двор и двинулись по улице Давида Багаре в сторону Мальмшильнадсгатан. Я молчал, не зная, с какого бока зайти, как сказать. Она тоже помалкивала, но пару раз взглянула на меня, не то с удивлением, не то подбадривая.
— Не знаю, как сказать, — начал я, когда мы дошли до перекрестка и побрели к церкви Иоанна.
Пауза.
— Дело в том, что… Нет, скажу напрямик. Я знаю, что ты пьешь спиртное, когда остаешься с Ваньей. И ты это делала вчера. И… Я этого не потерплю. Это ни в какие ворота. Ты не должна так делать.
Мы шли, она все время внимательно смотрела на меня.
— Не то чтобы я хочу тебя контролировать. Живи как знаешь, меня не касается. Но с Ваньей другое дело. Тут у меня есть правила, и это недопустимо, нельзя. Понимаешь меня?
— Нет, — сказала она удивленно. — Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я никогда не пила, оставаясь с Ваньей. Никогда. Мне бы это и в голову не пришло. С чего ты это взял?
В душе все схлопнулось. И как обычно в значимых для меня ситуациях, когда я заходил, точнее, оказывался вынужден зайти дальше, чем хотел, я видел происходящую сцену, включая и себя в ней, с удивительной, почти нереальной ясностью. Зеленая металлическая крыша церкви перед нами, черные безлистные деревья на кладбище, вдоль которого мы шли, блестящая голубая машина едет в горку по противоположной полосе. Моя чуть сутулая поступь, энергичная походка Ингрид. Как она смотрит на меня. Удивленно и с легкой тенью едва заметного осуждения.