Тан знала, что у наследного принца есть кровные братья и сестры: Канъян-гон и принцессы Чоннён и Мёнсун, чьей матерью была принцесса Чонхва; а также рожденный от наложницы и ставший монахом Ван Со. Но она поняла, что речь идет о другом одиночестве.
– Мои братья и сестры боятся меня. Мое появление на свет принесло им только страдания, и они не могут меня полюбить. Я хочу видеть их, говорить с ними, сидеть за одним столом, но от страха они даже не поднимают на меня глаз. Единственное, что я могу для них сделать, – оставить в покое. Так я проявляю свою заботу о них. – Наследный принц улыбнулся так горько, что Тан захотелось обнять его. Под его пальцами мягко постукивали бусины на ее поясе. – У меня также были младшие сестра и брат, но они умерли в младенчестве, и я почти их не помню. Я часто думаю: останься они в живых, смогли бы мы стать так же близки друг другу, как ты и Лин? Или погрязли бы в ненависти, сражаясь за власть?
Еще одна горькая улыбка появилась на его губах и исчезла. Чувства переполняли Тан. Она легонько дотронулась до его пальцев, игравших бусинами. Только после ее несмелого прикосновения принц поднял глаза.
– Я стану вашей сестрой, ваше высочество, – с трогательной серьезностью произнесла Тан.
Лицо Вона просветлело, но он покачал головой.
– Моя невеста станет моей сестрой?
– Вы сказали, что Лин вам как брат, значит, и я должна быть вам как сестра. Я буду и женой и сестрой. Если отношения с родственниками опять вас расстроят, думайте обо мне как о сестре, которая всегда рядом с вами.
Тан говорила от чистого сердца, не задумываясь над словами. Сейчас ей действительно хотелось стать сестрой принца, и все равно, имеет ли это какой-то смысл или нет. Раз наследный принц мечтал о сестре, она готова исполнить его мечту. Грудь теснило, тепло от прикосновения к его пальцам согрело все ее тело.
«Я сделаю все, что вы пожелаете, ваше высочество. Вот талант, который у меня есть», – восторженно подумала Тан, когда наследный принц взял ее руку в свою.
Вон держал руку невесты правой рукой, а в левой было зажато еще одно украшение. Плетеный шнурок, украшенный серебром и кораллами. Вон заметил его сразу же, как только взглянул на прилавок, и первым взял его, но не для Тан. Это украшение совсем не подходило его невесте, коралл был не для такой женщины, как она. Пальцем поглаживая украшение, Вон пытался справиться с беспокойством.
«Что же случилось с Сан? Удалось ли Лину ее найти?»
Он поднял глаза к полной луне в ночном небе и обратил к ней молитву о безопасности дорогих его сердцу друзей.
Лунный свет мягко проникал сквозь бумагу на двери[53]. Хотя время шло к полуночи, Пиён все еще не спала. Даже до флигеля доносились отдаленные звуки музыки и веселья, мешавшие ей заснуть. Для всех людей в Кэгёне эта ночь была особенной, и только для Пиён она ничем не отличалась от остальных. Служанка поужинала в обычное время, позанималась шитьем ровно столько, сколько делала это всегда, и легла в постель в тот же час, что и в другие дни. Однако кое-что особенное сегодня все-таки произошло: ее госпожа наконец облачилась в женский наряд. Пиён хлопотала над ним больше, чем Сан.
Взаимопонимание, возникшее между девушками благодаря их тайным влюбленностям, необыкновенно воодушевляло Пиён, и на этом душевном подъеме она приложила все старания, чтобы госпожа выглядела неотразимой. К счастью, Сан была так юна и красива, что не требовалось косметических средств. Пиён предложила ей красную ленту, которая восхитительно смотрелась в волосах. Ах, если бы только ее госпожа не носилась по улицам, как мальчишка! Тогда все вокруг говорили бы, что она прекрасна, как богиня Луны. Провожая ее, Пиён была счастлива, но, оставшись одна, загрустила. В праздничный день ей было особенно одиноко.
«И сегодня он не пришел…»
Пиён подняла руку и провела невидимую линию в воздухе. Затем закрыла глаза, потому что так его лицо вспоминалось лучше, и вслепую нарисовала портрет. Изобразив подобие улыбки на суровом лице, Пиён залилась слезами.
«Мусок…»
Гнетущая боль поселилась в ее душе. Он больше не приходил. Ни разу с тех самых пор, как его заметила нянюшка. В тот день его чуть не поймали, и он мог решить, что рисковать не стоит. Или просто устал перебираться через стену, точно бездомный кот. Или потерял к ней весь интерес.
Нянюшка однажды со значением поведала, что мужчина сделает все, чтобы заполучить понравившуюся ему женщину. Пиён подозревала, что она имела в виду физический контакт, который до сих пор оставался для Пиён нераскрытой тайной. Девушка давно заметила, что рядом с Мусоком ее тело напрягается и как будто чего-то ждет, хотя не смогла бы ответить, чего именно. Зато ей было предельно ясно, что Мусок не пытается «заполучить» ее, и это тревожило девушку, так как она сомневалась в своей привлекательности. И вот, не сделав ни одной попытки, он просто ушел.
«Наверное, он уже забыл обо мне. Кто станет меня вспоминать…»
Собственная участь казалась Пиён еще печальнее из-за доносившихся отголосков праздника. Она устало закрыла глаза. Словно ожидая этого, обострились все остальные ее чувства. Она вдруг ощутила знакомый мужской запах, который как будто принес ночной ветерок. Ее думы о Мусоке часто порождали этот обман чувств, и странно волнующий запах мужского тела всегда вызывал тягучую истому внизу живота. Но сегодня иллюзия была необычно сильной. Пиён казалось, что запах проник в нее и растекается по всему телу. Она почувствовала прилив сладкой неги. Когда томление сделалось нестерпимым, Пиён скрестила ноги и напрягла мышцы.
Глубокий вздох сорвался с ее губ, будто она собиралась заплакать, и в то же мгновение что-то тяжелое и горячее накрыло ее руку, сжимавшую одеяло. Пиён распахнула глаза. Кто-то смотрел на нее из темноты. Поняв, что ее ладонь накрыла рука этого неведомого существа, Пиён в ужасе попыталась скатиться с кровати. Однако существо, ставшее похожим на тень человека, склонилось над ней, не давая упасть.
– Тише! Это я, Мусок.
Пиён всхлипнула, подавляя крик. Теперь она узнавала его, сидящего на кровати спиной к лунному свету. Она знала, что это не сон. Так вот почему мужской запах был таким сильным! Она вытерла навернувшиеся слезы и вгляделась еще раз. Да, это он, никаких сомнений.
– Как вы сюда попали?
– Я знал, что сегодня мой день. Все так напились, что и себя не помнят. К флигелю мог бы пробраться любой.
– Но почему вы в комнате?..
– Не мог утерпеть. Я так давно вас не видел.
На глаза Пиён опять навернулись слезы. Он ее не забыл! Не бросил! Пиён так растрогалась, что чуть не повисла на шее мужчины. Но в следующий миг она поняла, что лунный свет слишком хорошо освещает ее лицо, тихо вскрикнула и закрылась руками. Он никогда не видел ее без повязки! Пиён предполагала, что однажды ему откроется, но не хотела, чтобы это случилось сейчас.
Мусок не удивился ее поведению. Он хорошо знал, что боль, которую чувствуешь, показывая свое физическое несовершенство любимому человеку, превосходит даже боль от осознания, что оно останется навсегда.
Он сказал очень мягко:
– Посмотрите на меня.
– Вам будет неприятно увидеть мое лицо, – прошептала сквозь слезы Пиён.
Ее худенькие плечи вздрагивали.
С грустной улыбкой Мусок мягко, но настойчиво убрал ее руки. Пиён отвернулась. Тогда Мусок медленно поднес ее руку к своему лицу и провел ее пальчиками по глубокому длинному шраму у левого глаза. Пальцы Пиён задрожали.
– Можно ли узнать, как вы его получили?
– В драке, как же еще. Я тогда чуть не умер. Но я горжусь этим шрамом. Он помогает мне преодолевать все унижения и жить дальше.
– Я вас не понимаю…
– Когда-нибудь я все объясню.
Пиён не стала настаивать, хотя история Мусока наверняка была необычной. То, что он гордится шрамом, потрясло девушку. Сама она считала свой шрам несчастным уродством; вечной меткой, сделавшей ее изгоем среди людей.
– А меня ранили разбойники. Я тоже чуть не умерла. Но в отличие от вас я стыжусь этого увечья.
– Из-за того, что разбойники ранили вас, они не ранили кого-то другого. Вы принесли жертву, а в этом нет ничего постыдного.
Сердце Пиён заколотилось еще сильнее. Действительно ли она приняла на себя удар, от которого могла пострадать ее любимая госпожа? Позволительно ли думать, что благодаря ей госпожа жива и здорова, а значит, можно гордиться своим шрамом? Мусок отпустил ее руку, но Пиён – теперь уже сама – еще раз провела пальчиком по длинному порезу, начинавшемуся у левой брови и заканчивавшемуся на скуле. Она поражалась схожести ощущений с теми, что испытывала, трогая свой шрам. И в то же время шрам Мусока делал его лицо красивее и сильнее. Чувства переполнили Пиён, и она опять заплакала. Не думая, что делает, она обеими руками ласкала лицо Мусока, больше не пытаясь прятать собственное лицо.
Мусок впервые смог рассмотреть ее. След от ножа был гораздо заметнее, чем предполагал мужчина. Он дотронулся до ее шрама, проведя пальцем по всей длине, а потом коснулся горячими губами кожи у переносицы, где начинался шрам, и стал медленно покрывать его легкими поцелуями.
– Вас это не отталкивает? – сквозь слезы спросила Пиён.
– Нисколько. Вы очень красивая.
Губы Пиён задрожали. Не в силах с собой совладать, Мусок страстно прижался к ним своими губами. Словно подросток, впервые целующий девочку, он совсем потерял голову, и перед его напором Пиён была беззащитна. Но он вдруг опомнился и резко остановился, отчего ошеломленная его натиском Пиён пережила еще одно потрясение. Она с трудом понимала, что происходит. Глаза Мусока пылали каким-то безумным огнем.
– Если не хочешь этого, скажи сейчас, – задыхаясь, почти прорычал он. – Сейчас, или будет поздно!
Ни причина его внезапного превращения, ни смысл его отчаянных слов не находили понимания у Пиён. Она могла думать лишь о том, что новая разлука с ним немыслима.