– Покчжончжан!..
Полыхал пожар. Вдали разрастался огромный столб огня, постепенно уничтожавший Покчжончжан.
– О небо! – От шока Ёмбок даже перестал заикаться.
– Монголы, – прозвучал прямо над ухом у него тяжелый голос Мусока. Дрожащими руками Заика за плечи притянул к себе Хяни с Нансиль и обнял их за талии.
– Ч-ч-что же н-н-нам те-теперь де-де-делать?
– Для начала дождаться, пока очнется госпожа. А там видно будет, – ответил Мусок. Последнее он говорил себе – даже представить не мог, как отреагирует Сан, когда, очнувшись, увидит их с Пиён. Но ясно одно: Пиён, вцепившуюся в девушку, которой она прежде принадлежала, теперь уже было не увести. А раз она останется, он тоже не может уйти – выбор сделан.
– Дядя Ёмбок, хочу пить.
– А я кушать.
На руках у Мусока дети вели себя тихо, но, стоило заике очнуться, тут же принялись канючить. Но оно и ясно – малыши всю ночь провели в горах и ужасно устали, терпеть и дальше им было тяжело. Удивительно, что они продержались до рассвета. Но теперь хоть капля воды стала для них важнее Покчжончжана, охваченного огнем.
– Ка-ка-как же быть? У-у-у меня ни-ни-ничего нет, – затрясся обнимавший детей Ёмбок и со слезами на глазах взглянул на Мусока. Тот показал пустые руки. Прежде чем похоронить монгола, он тщательно обыскал его, но не нашел при нем мешочка с едой, какую при себе обыкновенно имеет монгольская конница. Еда эта называлась «борц», для ее приготовления говядину отделяли от кости, вычищали из нее все остатки внутренностей и сушили, а затем измельчали в порошок. Из одной коровы, как правило, получался один мешочек борца. Эти мешочки, изготовленные из внутренностей коров и овец, монголы возили с собой: понемногу растворяли борц в воде и питались им. Он-то и был источником скорости монгольской армии, с которой не могли сравниться остальные народы, вынужденные заготавливать провиант отдельно.
«Возможно, монголы, вторгшиеся в Покчжончжан, остались без еды и находятся не в лучшем положении», – подумал Мусок. Но и сами они не в лучшем положении. Они обязаны как-нибудь справиться! Поводив глазами, он подошел к привязанным лошадям и достал нож.
– Веди сюда детей, – велел он, и Ёмбок не осмелился спросить зачем. Он смиренно подвел детей к Мусоку; тот отрубил коню ухо.
– Фу! – закричали они.
– Сейчас это все, что у нас есть.
Мусок прижал к себе Хяни и заставил его пить кровь, вытекавшую из уха лошади. Насильно напоив вырывавшегося мальчика, он поймал пытавшуюся удрать Нансиль, надавил той на челюсть и влил кровь ей в рот. Выпив понемногу, дети, кашляя и плача, рукавами вытирали губы и разевали рты так широко, что было видно их отвратительно красные языки и зубы.
– Тоже будешь? – посмотрел Мусок на Ёмбока, тот, отмахиваясь, сделал, несколько шагов назад.
– Не-не-нет… Н-н-н по-по-почему…
– Говорят, так монголы борются с голодом и жаждой.
– О-о-откуда вы з-з-знаете э-э-это? В-в-вы же ко-ко-корёсец…
– Мне рассказал об этом человек, который прежде часто сражался с монголами. По части сражений у них есть чему поучиться.
– Во-во-вот как…
Нахмурившись, он отошел от Мусока подальше. Этот человек, казалось, был прирожденным воином – столь ужасающим, что перед ним бы и Кэвон, которого Ёмбок очень уважал, на цыпочках ходил.
Утешая плачущих детей, Заика с тяжелым вздохом наблюдал, как понемногу затухал огонь, охвативший Покчжончжан. Тот больше не был тем, что прежде. Мужчины смотрели на подножье горы, раскинувшееся за спинами детей, а чуть поодаль, прижавшись друг к другу, две девушки неподвижно взирали на солнце, что постепенно поднималось все выше. Они устали и ничего не могли поделать. Что же теперь будет? У Ёмбок было тяжело на сердце. И вот тогда это произошло.
– Госпожа!
– Ёмбок!
Их голоса, зазвучавшие в чистом воздухе, подхватило эхо и понесло по склону покрытой снегом горы. Не веря своему счастью, Заика посильнее дернул себя за ухо.
– Госпожа!
– Ёмбок!
Он вновь услышал долгожданный отклик. Не показалось. Он подскочил, взглянул на потерявшего глаз юношу и понял: тот тоже это слышал. Мусок подошел к девушкам и с силой оттащил от госпожи ту, чье лицо было покрыто тканью. Она, казалось, была вне себя: извивалась, лишь бы не отпускать руку Сан, несмотря на то, что ее прижимал к себе широкоплечий юноша.
– Послушай, – взяв Пиён за подбородок, Мусок повернул ее лицо к себе. Постепенно ее прежде мутный взгляд вновь стал осознанным. – Ты можешь остаться, если хочешь. Я знаю, ты захочешь ухаживать за ней, – добавил он, взглянув на госпожу.
Проследив за его взглядом, Пиён оглянулась. Бледное лицо Сан было покрыто испариной. Лицо, по которому она скучала. Лицо, которое, она думала, больше не увидит, нет, лицо, которое, она думала, ей больше не позволено увидеть. Она утерла слезы, подошла к лошади вперед Мусока и ослабила поводья.
– Поехали вместе.
Решительный голос Пиён успокоил его. Обхватив ее за талию, Мусок подсадил Пиён на лошадь и сам взобрался следом. К ним поспешно подбежал наблюдавший за ними Ёмбок.
– В-в-вы у-у-уезжаете?
– Кажется, ваши люди уже ищут вас и эту девушку. Судя по тому, как громко они кричат, монголы ускакали. К счастью. Когда мы ускачем, покричи – дай им знать, где вы.
– В-в-вы н-н-нас спа-спа-спасли, но к-к-кто вы и о-о-откуда?
– Тебе незачем знать. Раз благодарен нам за спасение, сделай вид, будто мы никогда не встречались.
Договорив, Мусок тут же припустил коня и, скрывшись среди зарослей, спустился вниз по склону горы. Ёмбок с детьми кричали ему что-то в спину, но он не обернулся. Он вспомнил этого заику в ту же секунду, как тот произнес первое слово. Это тот самый человек, что доставил дочь Ёнъин-бэка в укрытие Ю Сима. Мусоку хотелось о многом его спросить, но он сдержался. И не потому что он был ничем не выдающимся заикой. Что же тогда произошло в укрытии Ю Сима? Как он, бывший на побегушках у «того человека», оказался вместе с дочерью Ёнъин-бэка там, где она была хозяйкой? Как им удалось добраться сюда живыми? Что стало с его выжившими товарищами? Как умерли Ю Сим и Сонхва? Страх не дал ему задать ни один из этих вопросов. Узнай Мусок, где сейчас его выжившие товарищи, как бы он поступил? Сумел бы встретиться с ними и вместе отыскать их врага? А Пиён? Он не был уверен, что сумеет честно представить ее им. Не был уверен и в том, что сможет отказаться от нее и отправиться в путь с ними.
«Я обязательно отыщу нашего врага! – стиснув зубы, во всю прыть гнал он коня прочь от Покчжончжана. – Но с ней расстаться не смогу».
Мусок обвил рукой тонкую талию сидевшей перед ним Пиён. Она дрожала. Он огладил ее щеку. Ее лицо было мокрым от слез, но не мерзло – катившиеся по щекам капли были горячими. Он стер их большим пальцем.
– Я так хотела… ее увидеть. Всегда… – бормотала Пиён, будто говорила сама с собой. Горло спирало от слез, потому голос ее звучал совсем тихо. Мусок притянул ее за талию и заключил в свои объятия. Дрожала она очень сильно. – Мне жаль… мне жаль… но я так хотела ее увидеть.
– Я знаю.
Мусок уткнулся ей в макушку. Лошадь быстро мчала их вперед по пустынной равнине.
Ей хотелось взглянуть ему в глаза, но это желание до сих пор ни разу не исполнялось.
– Стой, стой и не шевелись! – проревел ее муж столь яростно, что всего парой слов заставил ее замереть. Причиной тому была не покладистая натура, не небывалое желание и впредь оставаться подле супруга. Какое бы разочарование в самой себе это ни приносило, Есыджин не могла не признать, что ее завораживали властолюбие и жестокость мужа, желавшего ее истинно грубо, хоть ей и было известно, что движет им вовсе не любовь.
Он, уверявший, будто впредь не прикоснется к ней, позабыл свое обещание и притянул девушку в свои объятия; руки его были куда увереннее слов. Жажда, зародившаяся в его сердце, наполняла юношу все сильнее и наполнила его до последней капли: Вон прекратил сдерживаться и набросился на нее.
«Снова он думает об этой Сан». Есыджин всем телом дрожала от невыносимого позора. Всякий раз все повторялось. Он, изувер, вжимал ее лицом в одеяло и брал силой, как и в их первую брачную ночь. Ей, конечно, было известно, что поступал он так, оттого что желал увидеть в ней другую. «Безжалостный распутник!» – думала она, а отвергнуть его все равно не смела. Теперь же в минуты возбуждения он требовал называть его Воном, и она покорно подчинялась. Но его ответ заставил Есыджин почувствовать себя еще несчастнее, как бы сладко ни звучал его голос.
– Ах, Сан… – одного лишь имени этой девушки хватило ей, чтобы всей душой почувствовать, что он никогда не относился к ней как к жене, хоть она и была ей. Есыджин вырвалась из объятий наследного принца и развернулась к нему спиной. Так началось необычное утро необычной супружеской пары.
«Она, верно, приснилась ему», – подумала она и, от стыда сжавшись в комочек, до боли закусила губу.
Ее догадка была верной. Вону впервые за долгое время явилась Сан. Во сне он встретил ее в родных краях Небожителей, где возвышаются отвесные скалы, шумят дремучие чащи, текут бесконечные реки и разносятся ароматы древних деревьев. Как и в ту ночь, на празднике восьми духов, она, облачившись в прекрасные женственные одежды, застенчиво улыбалась в его объятиях. Но сон прервался прежде, чем он дал волю своим прикосновениям. Вон даже поцеловать ее не успел! Возбужденный, он спешно сорвал одежду со своей супруги, крепко спавшей рядом.
Когда жажда Вона вылилась наружу, а самообладание вновь вернулось к нему, он с пустым лицом взглянул на отвернувшуюся от него Есыджин, поднялся с постели и спешно оделся. Смочил водой пересохшее горло и с восхищением осознал, какой удивительно полезной, оказывается, может быть его новая жена. Он был с ней предельно честен, а она все равно его не отталкивала. Понимала, отчего он прижимает ее к себе, будто зверь, отчего ведет себя столь бездушно, и все равно мирилась с этим, хоть и не выглядела счастливой. Порой он даже говорил с ней грубо и прямо, лишь бы заполнить пустоту от отсутствия Сан. И пусть Вон не знал, сколько еще возьмет жен в будущем, ему казалось, что найти девушку, которая станет ему столь же полезной, будет нелегко. А сама она станет ему не нужна, лишь когда он получит то, чего желает на самом деле. А на самом деле он желал Сан, свою подругу, подругу Лина, возлюбленную Лина. Вода вдруг показалась Вону горькой.