– Я хотел поговорить за едой, но здесь, как видишь, не прибрано. Давай позавтракаем, как закончим разговор. – Вон слегка прищурился. Его взгляд был направлен на кровать, но Лин продолжал молча смотреть вниз. Юноше надоело подтрунивать над спокойствием друга, и, пожав плечами, он сказал: – Сегодня же отправишься на Канхвадо.
Брови Суджон-ху едва заметно дернулись. В ожидании подробных объяснений он поднял глаза на Вона. Тот продолжил:
– Тесть покинул этот мир больше ста дней назад. Уже поздно, но хоть я, его зять, поехать не могу, младший сын-то должен. Поезжай. Успокоишь жену Совон-ху и Тан.
– Если дело в этом, ехать не обязательно – у меня есть старшие братья, Игян-ху и Сохын-ху.
Дело было после смерти Совон-ху и завершения траура. Он, как и положено в соответствии с буддийским обычаем, занял не более ста дней. Кроме того, борьба с вторгшимися в Корё монголами продолжалась, и потому носить траур дольше было совершенно невозможно. У Лина было тяжело на душе; оставалось лишь жалеть о том, что он не смог быть рядом с отцом в последние часы его жизни, но это было делом прошлого, поэтому причин покидать наследного принца он не видел. Вон покачал головой.
– Я еще не дошел до самого главного. Помнишь, я просил императора помочь людям Корё, страдающим от голода? Он решил послать им сто тысяч мешков риса[51]. Перевозку поручили темнику[52] Хай Дао, Хуан Сину и другим, доставлять будут кораблями. Сначала поезжай на Канхвадо и сообщи моему отцу, когда прибудет помощь с продовольствием, а затем проследи, кому рис достанется.
– Вы говорите об организации распределения риса?
– Нет, просто понаблюдай.
Лин нахмурил брови еще сильнее.
– Если пустить все на самотек, не стоит и ожидать, что рис будет распределен среди бедняков. Чиновники непременно воспользуются случаем присвоить его себе.
– Так и есть. Позволь им это сделать. А затем составь список имен и фамилий этих чиновников, собери жалобы людей и предоставь все это мне.
– Я слишком глуп, чтобы понять, что вы имеете в виду, ваше высочество. Вы хотите проследить за этими чиновниками, а после наказать их? Карать за несправедливость естественно, но так ли необходимо обманом поощрять несправедливость, а после карать за нее же?..
– Ты возьмешь с собой детей, они будут распускать слухи: рассказывать, как наследный принц, обратившись за помощью к императору, получил у него рис для народа, а ван и его ближайшие сановники разворовали все вместо того, чтобы помочь беднякам. А может, это окажется и не слухами вовсе, а правдой. Когда недовольств станет так много, что народ разразится праведным гневом, я приеду и стану порицать алчных чиновников, а затем свершу возмездие. Так людям выпадет шанс наверняка увидеть отличие между никудышным правлением отца и моей доброжелательной политикой[53].
– Это не подобает наследнику престола, – мягко упрекнул его Лин, и Вон слегка улыбнулся.
– И что ж тут неподобающего?
– Очернять других, пользуясь людским простодушием, чтобы продемонстрировать собственную добродетель, противоречиво, ваше высочество. Это уже не доброжелательная политика, а лицемерие.
– Лицемерное использование людского простодушия! Это самое скандальное, что мне доводилось слышать от тебя, Лин. – В широкой улыбке Вона чувствовалось раздражение, но Лин продолжал говорить, глядя ему в глаза.
– Прошу простить мне мою дерзость, однако вашему высочеству не следует заботиться о народе лишь ради того, чтобы ухватиться за власть, а, напротив, должно взять власть в свои руки ради того, чтобы заботиться о народе. Так подобает вести себя наследному принцу и истинному монарху.
– Так вот ты о чем! Чтобы спасти народ, нужна власть. Я возьму ее в свои руки и спасу своих подданных. Не желаю и дальше доверять Корё своему отцу. Разве ты не согласен со мной?
– Но если поступить так…
– Если так не поступить, все останется как прежде. Я хочу поскорее спасти народ Корё. Делай, как я велю, и не перечь мне больше!
Лин почувствовал, как далеки они с Воном друг от друга. Впервые тот показал ему свое истинное лицо: не близкого друга, а господина. Счел ли он совет своего слуги грубым неповиновением? Лин опустил голову, признавая, что зашел слишком далеко. Указ наследного принца казался ему неблагоразумным, однако была в его словах и доля истины. И все равно Суджон-ху был немало удивлен и опечален заговорщической стороной, которую обнаружил за долгие годы в близком и любимом человеке.
– Мне хотелось бы сообщить отцу новости лично, но я должен остаться здесь еще на некоторое время, поэтому прошу об этом тебя. Нет человека, который подошел бы для этого лучше тебя, – холодно бросил ему Вон и, встав, подошел к кровати. Он положил руку на плечо Есыджин и заговорил на тюркском. – Передай Тан. Здесь я обрел жену, и она, дочь монгольского нойона, зачала мне ребенка, поэтому отныне она и будет моей первой женой. Передай сестре, что я сожалею о том, что не сумел сдержать данного ей обещания.
И Лин, и Есыджин, безусловно, удивились. Она не рассказывала наследному принцу о своей беременности – думала после привязать его к себе ребенком, но эта змея подколодная и так все знала.
«Знает, а все равно обходится со мной так!» – лицо Есыджин покраснело от гнева. Лин поднялся и вежливо поклонился ей.
– Примите мои поздравления.
Спокойствие в его голосе вновь удивило девушку. Ей тоже было известно, что наследная принцесса – его младшая сестра. Есыджин было любопытно, о чем думал этот ни капли не взволнованный юноша, сестру которого ей удалось отодвинуть в сторону: первой зачать ребенка и тут же занять место первой жены.
«Он тоже волк, скрывающий свои клыки», – решила она.
Девушке удивительно было чувствовать, как супруг гладит ее по плечу. То было сладкое и теплое прикосновение, каких она желала прежде. Никогда еще он не прикасался к ней так. И хотя в комнате с ним находился еще один человек, сердце девушки трепетало от доселе незнакомого прикосновения так же, как в ту ночь, когда, встретив Вона на улице, она, ошеломленная, последовала за ним. Когда рука наследного принца переместилась с ее плеча на затылок, Лин спешно опустил глаза и направился к выходу.
– Начну готовиться к отъезду.
– Стой, Лин! Еще кое-что, – позвал его Вон, и рука Лина, потянувшаяся было к двери, замерла. – Если вдруг встретишь Сан… – Сквозь затуманенный взгляд Есыджин увидела, как дернулось плечо юноши, остановившегося у двери. То была его самая яркая реакция, какую ей доводилось видеть. Девушка, казалось, знала, зачем ее супруг продолжает говорить по-тюркски и зачем до сих пор ласкает ее кожу своей нежной рукой, но понять это ей было нелегко. Уверена она была в одном: все это он делает не ради нее, а для Лина – чтобы тот увидел. Голос супруга был для нее подобен меду. Удивительно, как слух может заменить собой вкус. – …передай, что я послал тебя, потому что помню, о чем мы говорили в Покчжончжане перед моим отъездом.
– О чем…
– Нет, этого тебе будет достаточно.
Обернувшись, Лин с подозрением посмотрел на наследного принца, но вновь быстро отвел взгляд, стоило ему увидеть, как рука Вона шарит под одеждами девушки.
– Я пойду.
– Стесняешься? Когда и у тебя появится любимая девушка, сам таким станешь! Тебя не сдержат ни время, ни место, ни другие люди – ничто и никто. Если не дашь выход жару, затопившему твое тело, ни видеть, ни слышать не сумеешь. Ни правителя, ни друга. А может, ты и сам уже знаешь об этом, Лин? Мой самый невинный в целом свете друг! – громко засмеялся Вон. Лин ушел, не спрашивая позволений. Когда дверь за ним закрылась, Вон убрал руку от Есыджин. Она все так же следила за ним своим разгоряченным и туманным взглядом и, сама того не осознавая, потянулась следом и схватила его за руку. Он холодно взглянул на нее.
– Хочешь снова дрожать бедрами, как какая-то сука?
Жар в секунду схлынул. Отпустив его ладонь, она уронила руку на одеяло.
– Ты и впрямь безжалостный сивый волк, Иджил-Буха, – сухо проронила она своими красными, опухшими губами. Вон снова одарил ее своей странноватой улыбкой. – Ты не дашь другу жизни. Убьешь его и заберешь себе девушку. И тогда жизнь твоя наполнится несчастьями, ибо проклянут тебя те, кого ты сам проклинал за его муки. И будете вы несчастны, а все из-за тебя!
– Это еще что? Пророчество? – насмехался он, а она недоброжелательно глядела на него полыхавшими от гнева глазами.
– Помнишь билики Чингисхана? «Величайшее наслаждение и удовольствие для мужа состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага, вырвать его с корнем и захватить все, что тот имеет», – говорил каан. Ты именно такой. Нет пощады тем, кто не способен подчиняться. Не подчинив Ван Лина и не отобрав его женщину, ты не сумеешь облегчить гнев своего сердца. А еще каан говорил: «Удовольствие для мужа состоит в том, чтобы превратить животы прекрасноликих супруг врага в ночное платье для сна и подстилку, смотреть на их розоцветные ланиты и целовать их, а их сладкие губы цвета грудной ягоды сосать!» Ты станешь оскорблять и насиловать ее на глаза у поверженного друга, и так явишь им свое истинное лицо горделивого завоевателя.
Смех Вона стих. Их взгляды яростно схлестнулись, будто копье нашло на копье. На сей раз Есыджин держала глаза широко открытыми, словно на сей раз ни за что не могла проиграть ему. Первым взгляд потеплел у ее мужа. Он снова начал смеяться.
– Кого ты зовешь моим врагом? Ни мгновения я не жалел о том, что Лин стал моим другом! Не жалею сейчас и в будущем не пожалею.
– Ты уже жалеешь об этом. Жалеешь о том, что отправил его к ней.
Все еще улыбаясь, он нахмурился. Она была права? Вон повернулся спиной к уверенно взиравшей на него жене. Она была права. Вон жалел о своем решении отправить Лина в Корё.
– Постепенно уговори вана сделать все так, как здесь написано. Не привлекай слишком много его внимания, просто, как и раньше, упоминай между делом.