– Зачем позвал? Расшумятся же сейчас – рук и так не хватает.
– Я по-по-понял! То-то-только се-сейчас по-понял…
«Спокойно слушать кого-то, заикающегося так сильно, должно быть тяжело», – подумал Чан Ый. Человек, пришедший в лес вместе с Заикой, тяжело вздохнул.
– Ну что там такое? Что ж ты понял, раз пришел ко мне, а не к Кэвону?
– То-то-тот человек, ко-ко-который спас го-го-госпожу… я у-у-уже его ви-ви-видел. О-о-он был с то-то-тобой за одно, Пхи-пхи-пхильдо.
– Что? О ком ты говоришь? Он был с нами в укрытии? – вдруг переменился голос Пхильдо.
Если он был с ними в укрытии, разве это не кто-то из ноби госпожи? Закрыв глаза, Чан Ый призадумался.
– О-о-он о-о-одноглазый. Мы в-в-встречались ра-ра-раньше.
– Но в укрытии не было никого одноглазого. Может, ты ошибся?
– На-на-наверное, у-у-у него д-д-два г-глаза. Н-н-но на ле-ле-левом ш-ш-шрам от но-ножа…
– Му-му-мусок? Ты говоришь о Мусоке? – вдруг стал заикаться Пхильдо вслед за заикой. А тот, почувствовав чужое волнение, начал заикаться сильнее прежнего.
– Я-я-я м-м-много ду-ду-думал о-о-об этом. Э-э-это то-точно о-он…
– Уверен? Говори же, уверен?
– Н-н-ну… про-про-производит то-то-то же в-в-впечатление… о мо-мо-монгольской а-а-армии м-м-много з-з-знает… ка-ка-кажется, о-о-он у-у-уже сра-сражался с-с-с ними н-не раз… са-са-самбёльчхо же сра-сражались с мо-мо-монгольской а-а-армией?
– Вот дурак! Думаешь, с монголами только самбёльчхо сражались? Говорят, единственным настоящим самбёльчхо среди нас был командир. Мусок тогда был еще ребенком.
«Самбёльчхо! – распахнул глаза Чан Ый. – Где-то здесь есть остатки самбёльчхо? Среди людей госпожи? Как же так?» Он прислушался. Это не было обычной болтовней между ноби. Голос Пхильдо звучал очень серьезно.
– Ты говорил об этом кому-то еще? Рассказывал, что человек, спасший тебя, госпожу, Хяну и Нансиль, похож на Мусока?
– Не-не-нет. Ре-ре-решил, что лу-лу-лучше в-в-всего бу-будет по-по-поговорить с то-то-тобой, а не с-с ке-ке-кем-то е-е-еще из у-убежища…
– Сонхве тоже не говорил?
– Е-е-еще нет.
– А с ним, говоришь, еще и девушка была какая-то?
– Д-д-да.
– Никому не говори. Даже Сонхве. Ни за что, понял?
– Д-д-да. Н-н-но по-по-почему?
– Потому что я так сказал. Расскажешь хоть кому-то – прощайся с жизнью.
– Я-я по-по-понял… н-н-но почему?
– Почти все, кто был со мной в убежище, мертвы. Я был бы счастлив, останься в живых еще хоть кто-нибудь, но просто представь, как больно всей душой надеяться, что близкий тебе человек жив, а потом узнать, что это был не он. Хорошо, что ты рассказал только мне. Я разузнаю все по-тихому, а тебе лишь нужно держать язык за зубами. Хорошо?
– Хо-хо-хорошо.
– Главное – об этом не должна узнать Сонхва.
– Хо-хо-хорошо.
Пхильдо несколько раз повторил все заике, будто совсем не доверял ему. И лишь когда тот несколько раз поклялся никому ничего не рассказывать, они ушли. Когда они оказались достаточно далеко, Чан Ый сел. После всего услышанного сердце его колотилось.
«Госпожа укрывает здесь остатки самбёльчхо! Это намного важнее слежки за Суджон-ху, – опершись подбородком об руку, он стал приводить мысли в порядок. Девушка, которую защищает ван и о которой заботится наследный принц, укрывает бунтовщиков. Мало где о таком услышишь. – Она планирует восстание против королевской семьи?»
Глядя на нее, такое и представить не сможешь. Разве она, наряженная в развивающиеся на ветру белые одежды и играющая на цевнице, не походила на богиню? Но в обличье правды нет. Чан Ый отбросил неподобающие воину мысли. Тот, кто решился на измену королевской семье, должен быть строго наказан – будь то хоть богиня, хоть ее бабка. Проблема в другом: а точно ли она заговорщица?
«Трудно сказать, будто она замышляет заговор, лишь потому, что вокруг нее собрались остатки самбёльчхо. Если дело примет худшие обороты, это может навредить репутации его высочества, который так старается защитить ее», – Чан Ый взглянул на Ван Чона. Тот мирно и беззаботно спал. Не верится, что он наивно спит, пока здесь обсуждается такое. Невольно рассмеявшись, он принялся ждать прихода Лина.
Широко распахнувшая глаза Сан лишь через некоторое время пришла в себя. Когда же Лин, удостоверившись, что Ван Чон и Чан Ый ушли достаточно далеко от них, преодолел разделявшее их расстояние и встал прямо перед ней, она, замерев, испуганно смотрела на него.
– Тебе нечего мне сказать? – даже не улыбнувшись, спросил Лин. Голос его был привычно низким и спокойным, но слегка нахмуренные брови выдавали злость. Однако ей некогда было выяснять, отчего он злится. Вернувшись столь неожиданно, он заставил ее разум помутиться. Прошло несколько месяцев, и Лин заметно изменился. Его прежде хрупкое юношеское тело стало крепче, а сам он немало вытянулся; ей даже пришлось слегка закинуть голову назад, чтобы посмотреть ему в глаза. Мягкие и плавные – юношеские черты лица стали острее, теперь он выглядел как зрелый мужчина. И это оказалось невероятнее всего, что рисовало ей воображение, пока они были в разлуке. Вновь сердцу Сан не было покоя – оно рьяно гнало кровь по телу.
«Я видела его лицо не раз и не два, но все равно ужасно нервничаю! Это все месяцы без встреч», – она волновалась так же сильно, как в тот день, когда он впервые заставил ее сердце забиться чаще. Казалось, вся ее кожа пылала от жара.
– Я спрашиваю, неужто тебе нечего мне сказать, Сан! – поторапливал Лин, но она, разом растерявшая все слова, по-прежнему была слишком ошеломлена, чтобы ответить ему.
«Что он хочет услышать? Что я скучала? Что каждый день видела его во снах? Но как же мне сказать такое, если от этих слов так горько?» – не зная, что ответить, она продолжала молчать, тогда Лин, схватив ее за запястье, дернул на себя и повысил голос. Это было на него не похоже.
– Почему ты не спряталась на Канхвадо? Как бы ты ни пеклась о здешних людях, все равно должна была уехать! А если явятся монголы, что тогда? Сколько еще раз тебе нужно оказаться в шаге от смерти, чтобы наконец-то стать осторожнее?!
Она дрожала так, будто от запястья, которое он схватил, по всему телу растекался огонь. Сан кожей чувствовала его прикосновение, а значит, все взаправду. Она наконец осознала: Лин вернулся. Вернулся! Она думала, прежде чем они вновь встретятся, время года успеет смениться десятки раз, но Лин вернулся так скоро и теперь, от волнения растеряв все свое хладнокровие, стоит прямо перед ней и бранится. От радости Сан почти позабыла, как дышать.
– …Больно, Лин, – очаровательно улыбнувшись, прошептала она, и он, прежде поддавшийся эмоциям, вздрогнул. Взглянув на ее тонкое белое запястье, он увидел красный след – стараясь удержать Сан на месте, Ван Чон схватил ее слишком грубо. Длинные пальцы Лина на секунду замерли в нерешительности, а после нежно огладили ее руку.
– Так сильно сжал, – пробормотал он так тихо, что она сумела расслышать его голос, лишь потому что стояла совсем близко. Тела их соприкасались. Лин явно злился, но уже не из-за того, что мгновением раньше заставляло его повышать голос.
– Это ничто в сравнении с тем, как ты схватил меня в одной из торговых лавок, – игриво припомнила она, удостоверившись, что злится он не на нее. Его лицо слегка покраснело, но вскоре вновь стало спокойным. Лин так и не улыбнулся ей, а голос его до сих пор звучал низко и сухо. – Эх, стоило ударить его ногой, и пусть бы по земле катался.
– Он сжал твои запястья. Ну когда же ты поймешь, что мой брат – тоже мужчина, а в силе женщинам с мужчинами не тягаться? – резко спросил он. Ни следа игривости на лице. Сан недовольно вздохнула.
– Я медлила лишь потому, что это твой брат! Еще немного, и точно бы ударила.
Еще немного? Лин вновь повысил голос. Он, конечно, не считал, будто рядом с его братом она была беспомощна. Но ей, и без того повстречавшей немало опасностей на своем пути, не следовало идти с ним туда, где нет людей. Она явно была слишком уверена в своих не слишком-то выдающихся боевых навыках, и потому оказалась недостаточно бдительной, разучилась быть начеку. Схвати ее не Ван Чон, а любой другой мужчина, знающий, как правильно использовать возможности своего тела, она попала бы в ужасную беду.
Лин явственно увидел, как Ван Чон, притянув Сан к себе, пытается прижаться к ее губам. В нем вскипел гнев, и он неосознанно сжал пальцы, которыми гладил ее запястье.
– Ай! – воскликнула она и дернула плечом. Лин испуганно отпустил ее руку. Увидев несколько тонких морщинок, что залегли между его бровями, Сан почувствовала сожаление и тут же поняла, отчего он разозлился. Дело было вовсе не в том, что она оказалась недостаточно бдительной, а в том, что рядом с ней оказался Ван Чон, нет, другой мужчина. Неописуемая злость затопила сердце Лина из-за жадных взглядов его старшего брата, который сидел так близко к Сан, что мог коснуться ее плеча, и заглядывался на ее губы и грудь. А когда стоявший рядом с Лином Чан Ый обронил, будто Сан с Ван Чоном «подходят друг другу», ему захотелось ударить того по губам, хоть он ни в чем и не был виноват. Неважно, как могли сложиться обстоятельства и что могло стать тому причиной, Лин все равно не мог вынести даже мысль о том, что Сан станет объектом желаний другого мужчины. Пусть он и знал, что сама она относилась к Ван Чону холодно.
– До сих пор злишься? Из-за того, что я не уехала на Канхвадо, – тихонько спросила Сан, осторожно прикоснувшись к катккыну[63] на его шляпе.
Он, конечно, злился из-за этого, но прямо сейчас душу ему разбередил вовсе не ее отказ уезжать на Канхвадо, который навлек на нее опасность. У злости Лина не было единственной причины. Он злился, потому что Сан несколько месяцев не прогоняла его брата из Покчжончжана и заботилась о нем. Злился, потому что она осталась наедине с Ван Чоном и играла ему на цевнице, хотя никогда не играла на ней Лину. Злился, потому что она так нарядилась рядом с другим мужчиной и потому что не бросилась обнимать его после долгой разлуки. Злился за каждую непристойную мелочь и даже сам на себя злился – потому что заботился о ней недостаточно и был таким мелочным.