– Я-я-я н-не з-з-знаю…
Ёмбок съежился пред острым взглядом Сонхвы, но она, подобно ястребу, что вонзает острые когти в спину своей жертвы, не отступилась. Ее леденящие глаза смотрели прямо на Ёмбока.
– Зачем врать мне, будто не знаешь? Немедленно говори, чем занимается Пхильдо! Мы прячемся здесь! Позволим себе строить тайные друг от друга планы – умрем. Не понимаешь, что ли? Всем здесь придет конец! Детям, госпоже! Сейчас же выкладывай, что происходит!
– Э-э-это н-не о-о-опасно… Про-про-просто хо-хо-хочет у-у-убедиться …
– В чем убедиться?
– О-о-он за-за-запретил ра-рассказывать…
Глаза Сонхвы яростно вспыхнули, будто два фитилька. В темноте, едва пробиваемой тусклым светом, ее взгляд казался еще свирепее. Ёмбок изо всех сил пытался сдержать данное Пхильдо обещание, но Сонхва продолжала напирать, а у него совершенно не было оправданий на такой случай, поэтому оставалось лишь сказать правду – другого выхода не было.
– То-то-тот ли э-э-это че-че-человек?
– Что за человек?
– Ю-ю-юноша, ко-ко-который с-с-спас ме-ме-меня, го-го-госпожу и де-де-детей в-во в-в-время по-по-последней а-атаки…
– Зачем? Разве ты не говорил, что это был какой-то незнакомец? Что он молча ушел, не сказав ни как его зовут, ни где он живет?
– Н-на са-са-самом де-де-деле я у-уже в-в-встречал е-е-его…
– И кто это?
– Ю-ю-юноша с-со ш-ш-рамом о-о-от но-ножа п-п-под ле-ле-левым г-г-глазом… Пхи-пхи-пхильдо на-на-назвал е-его Му-му-мусоком…
Взгляд Сонхвы замер в одной точке, она даже забыла, как дышать, а все ее тело от макушки до кончиков пальцев сжалось. И виной тому были вовсе не резкие порывы зимнего ветра. Ёмбок, испугавшись того, как она застыла подобно камню, стал обмахивать ее руками в надежде, что это поможет.
– Со-со-сонхва! Т-т-ты в-в-в… – боясь, что она могла умереть прямо на месте, Ёмбок протянул руку, чтобы потрясти ее за плечо. Но не успели его пальцы коснуться ее, Сонхва мрачно спросила твердым и холодным как лед голосом:
– Так куда уехал Пхильдо?
Стараясь подавить волнение, готовое вот-вот вырваться наружу, Мусок ускорил шаг. Будь он верхом, получилось бы быстрее, но сейчас в его распоряжении были лишь сильные ноги да крепкие кожаные сапоги. Он и не думал, что понадобится далеко идти, но, узнав ее, не мог не пойти следом. Ок Пуён! Невероятно! Он наконец нашел обольстительницу, которую так долго искал.
«Если б не это, никогда бы и не узнал, что она все это время скрывалась прямо во дворце», – подумал он, крепко сжимая в руке заколку пинё. Именно из-за этой серебряной заколки с цветочным узором ему пришлось выбраться наружу. Пока Мусок угрозами заставлял людей выплатить долги, торговец – разносчик украшений, какие по душе девушкам, провел на монашеском постоялом дворе целый день, а после ушел. Мусок вернулся уже после его ухода и, слушая рассказы Пиён о прекрасных украшениях, которые она видела, заметил ее тоску. Она не была падкой на безделушки, но все равно немного расстроилась.
Пиён распродала все драгоценности, что забрала с собой, покидая дом Ёнъин-бэка, и у нее не осталось даже кусочка шелка, который можно было бы повязать на голову. Заколки, шпильки, серьги, кольца каракчи, бусины, мешочки для благовоний и даже цветные веревочки – ничего из этого больше ей не принадлежало. Единственным сокровищем, что у них осталось, была заколка Сонхвы, которую они забрали из укрытия Ю Сима. Но поскольку ни Мусок, ни Пиён не желали вспоминать о Сонхве или смотреть на вещи, с ней связанные, он спрятал ее заколку в одном лишь ему известном месте, чтобы Пиён не приходилось ее видеть. Поэтому, когда торговец прошел мимо, а на лице Пиён промелькнула тень тоски, Мусок бросился следом и, вскоре догнав его, купил ей серебряную пинё. Он впервые выбирал ей подарок, и пальцы его слегка подрагивали.
Может, эта пинё стала для него талисманом? Мусок увидел королевский кортеж, который вез вана и его свиту в Кэгён. Как и все люди, стройным рядом выстроившиеся вдоль дороги, он склонил голову, но распахнул глаза, как только почувствовал какой-то незнакомый аромат. От его сладости таяли все мужчины вокруг. Когда и сам ван, и королева, и все их сопровождающие почти скрылись из вида, рядом появилась девушка в яркой юбке и с траурной шляпой монсу на голове.
«Это она!» – догадался Мусок. Он не мог поднять голову без позволения, а она старалась скрыть лицо своей ушитой золотом шляпой, поэтому их взгляды не встретились, но он был уверен в своей правоте. Пульс его участился, а грудь вздымалась ужасно быстро. Ок Пуён. Единственная ниточка, способная привести Мусока к «нему» – врагу Сонхвы, врагу Ю Сима, врагу его товарищей. Ему наконец удалось ее отыскать. Когда казавшийся бесконечным кортеж наконец скрылся из виду и Мусок поднял голову, стоявшие вокруг него мужчины принялись обсуждать девушку, которая только что ушла.
– В чем она вымачивает кожу, чтобы оставался такой запах? Он до того будоражит, что аж ноздри подрагивают, и пьянит сильнее алкоголя.
– Дворцовые женщины пахнут иначе.
– Это и есть та Торасан.
– Точно! Ее ведь прозвали так, потому что всякий раз, как его величество отправлялся на гору Торасан[67], чтобы поохотиться, она следовала за ним.
– Да. Никто не знает ее настоящее имя, но его величество, говорят, стал звать ее Муби – несравненная. Другие с ней и рядом не стоят.
«Ее настоящее имя знаю я», – притворившись, будто ему нет дела до чужих пересудов, Мусок, прислушиваясь, обошел собравшихся со спины. Хотя и Ок Пуён, должно быть, не ее настоящее имя – его, вероятно, дали ей, когда она стала кинё.
От ее запаха у мужчин текли слюни, и вскоре они стали изливать друг другу жалобы.
– Раньше ван ездил на охоту, даже если находился на Канхвадо, а теперь, хотя монголы и сгинули, слишком часто ездит на Торасан.
– Попробуй прицепить себе собачий хвост да погоняться за ним, будто охотничья порода. Его величество ездит туда с Муби-Торасан, так что, может, и увидишь их там.
– А делать-то что, ежели увижу? Кто ж меня утешит, если я буду в одиночестве стоять там как какой-то помешанный?
Оставив позади мужчин, чей разговор все сильнее сквозил напряжением, Мусок отправился следом за королевской четой. Прислушиваясь к разговорам людей, наблюдавших за возвращением его величества и его свиты во дворец, а порой и спрашивая о чем-нибудь втихомолку, он пытался выйти на след Ок Пуён. Однако ничего из услышанного по дороге ко дворцу не принесло ему пользы: люди лишь разносили сплетни о королеве, которая, несмотря на свою ревность, и пальцем не смеет тронуть соперницу, и о странно страстных отношениях Муби с его величеством. Лишь когда кортеж остановился на полпути, Мусок понял, что, даже продолжив следовать за ним, не сумеет ни увидеть, ни тем более схватить Ок Пуён, поэтому повернул назад. Теперь она была не обычной куртизанкой, а наложницей вана, присвоившей себе всю его любовь.
«Я не смогу поймать «его», не встретившись с ней. Но и последовать за ней во дворец не могу… – В порыве волнения Мусок закусил губу. Как бы трудно ни пришлось, сдаваться нельзя. Как давно он начал ее поиски? – Я встречусь с ней, даже если ради этого придется одеться охотничьей собакой. И врагам обязательно отомщу!»
Мусок зашагал быстрее. Пусть он не мог в подробностях рассказать обо всем Пиён, он хотел попросить ее понимания и готовиться к мести. Хотел пообещать, что вернется невредимым. Хотел утешить ее успокоить, чтобы она не волновалась зря. Он всю ночь шел без устали, а на рассвете вернувшись на постоялый двор, обнаружил в их с Пиён комнате лишь пустоту и в гневе низко выругался.
– Вот же они!
Без передышки он бросился к заледеневшему берегу, где, как того и ожидал, обнаружил Пиён с руками, покрасневшими от стирки в ледяной воде, и гору белья подле нее. Легко было заметить, как ей неудобно. Живот, сильно выпиравший вперед, мешал Пиён приседать. При виде ее живота, так выделявшегося на фоне худеньких плеч, у Мусока щемило в груди от нежности. Он чувствовал, что в этом вражеском мире, где ему некуда было идти, он наконец нашел свое место. Чувствовал, что наконец стал «человеком».
И он уже чувствовал это прежде. Когда вместе товарищами шел за Ю Симом и изо всех сил старался преодолеть жизненные испытания. Тогда он был истинно деятельным человеком – жил благодаря своей воле и своим силам, а не влачил жалкое существование букашки сродни муравью, мухе или пылинке. Но в то время его переполняли гнев, что в любую секунду мог вырваться наружу, и воинственность. И это совсем не было похоже на его нынешнюю жизнь, когда у него есть человек, на которого можно взглянуть мягко, тепло и с сочувствием, когда, лишь взглянув на нее украдкой, можно почувствовать глубокое счастье. Теперь он чувствовал, что стал «полноценным человеком». А той, благодаря кому он почувствовал все это, была маленькая, хрупкая и еще совсем молодая Пиён.
– На улице холодно. Почему ты уже здесь? – резко спросил он и напугал ее. Пиён повернулась в его сторону. Когда она признала Мусока, ее широко распахнутые от удивления глаза наполнились слезами. Растерявшись из-за этого, он схватил ее за руку, поставил на ноги и стал вглядываться в лицо девушки. – Что такое? Почему ты плачешь? Что-то болит?
Пиён не ответила ни на один из его вопросов и лишь покачала головой. Густые слезы стекали по ее щекам и подбородку. У Мусока тяжело было на сердце. Он притянул ее в свои объятия и, кожей почувствовав ее живот, еще крепче прижал ее к себе – ему хотелось одновременно обнять и согреть и саму Пиён, и их ребенка.
– Где… ни слова не сказал… всю ночь не возвращался… – заикаясь, всхлипывала она, мокрым от слез лицом уткнувшись Мусоку в грудь. Он с улыбкой отстранил ее от себя и утер ее слезы.
– Боишься, что я не вернусь? Вот глупенькая. Я ведь и раньше не рассказывал тебе, куда направляюсь и когда вернусь.
– Вчера ты ушел, когда я рассказала про того торговца. Я испугалась – думала, ты рассердился из-за моей пустой болтовни, а потом ты всю ночь не возвращался, и я…