Сан с улыбкой ответила на замечание Пак Чонджи, посчитавшего, будто мысли ее далеки от реальности:
– Достаточно лишь упразднить Чонбан[92], и все получится.
– Что? Чонбан?
– Он был основан более семидесяти лет назад. Любые попытки его упразднения вызовут несогласие народных масс.
Ученые удивленно закачали головами, но Сан стала говорить лишь тверже:
– Это необходимо для достижения наших целей. Необходимо принять решительные меры, иначе мы не сможем быть уверенными в том, что высокопоставленные чиновники и влиятельные кланы не заполучат власть вновь. Что из себя представляет Чонбан? Разве семья Чхве основала его в собственном доме не ради того, чтобы взять под контроль все назначения чиновников в Корё и пошатнуть справедливость? Разве это неофициальное учреждение, продолжившее существовать и после свержения власти военных, не посягает на полномочия представителей королевского двора? Я уверена: именно упразднение Чонбан и возвращение полномочий тем, кому они принадлежат на самом деле, станет истинной опорой реформ.
Все четверо кивнули в согласии, словно обещали прислушаться в девушке куда младше их самих, и причиной тому был не только ее статус. Пусть идея Сан казалась безрассудной, она не была лишена смысла, поэтому ученые посчитали нужным рассмотреть и ее. Чхве Чхам осторожно спросил:
– Вы считаете, что нам следует вернуться к тому, что было до создания Чонбана, госпожа? Вверить назначения гражданских и военных чиновников, их выдворения и продвижения по службе Министерству чинов и Военному министерству соответственно?
– Нет, этим должны заняться вы четверо.
– Мы? – вновь удивились ученые, и Сан широко улыбнулась им.
– Больше всего доверия ван проявляет к тем, кому поручено отбирать новых людей. В этом вопросе, безусловно, не место личным договоренностям и одолжениям. Необходимо разработать строгие процедуры проверки и отбирать чиновников исключительно на их основании. Чтобы предотвратить развитие взяточничества и поспособствовать осуществлению воли вана в полной мере, следует укреплять как авторитет Академии Ханьлинь[93], так и авторитет государственного советника[94]. Если на должность человек заступал чистым на руку, а получив определенную власть, стал принимать взятки, его следует без колебаний отстранить вне зависимости от того, как сильно ему доверяет ван.
– Это верно, верно. Но тревожит одно: не так часто встретишь способного, но нежадного человека, – вздохнул О Хангён, а вслед за ним, задумчиво поглаживая бороды, замолчали и другие. Все они странствовали по Корё – бывали в отдаленных провинциях и в самой столице, – и все видели: очень мало способных людей и до, и после назначения на должность не проявляют алчности. Даже им самим порой приходилось бороться с искушениями.
– Вот потому мы и создали эту школу, чтобы обучать здесь сонби, – мягко успокоила их Сан. – Мы построили школу, мы пригласили учителей – все ради того, чтобы воспитать новых способных людей, которые смогут при помощи учений Конфуция и Чжу Си исправить положение в Корё. Пока этим занимается частная школа, которую основала я, но в будущем это стоит передать на откуп государственных школ. Это еще одна задача здешних учителей.
– Ха-ха, сегодня госпожа потчует нас не только алкоголем, но и наставлениями. Ни слова нельзя пропустить – многому вы нас научили, – от души рассмеялся Пак Чонджи, заставив Сан раскраснеться. Ей показалось, будто она излишне выпячивает свои мысли перед столь почтенными учеными – такими же старыми, как ее отец. Заметив это, Ли Джин в отрицании замахал рукой.
– Почтенный возраст не помеха для познания нового. Я учусь и у своего десятилетнего сына Джехёна.
– Должно быть, в будущем мальчик станет великим ученым и внесет огромный вклад во всенародное образование, – сделал ему комплимент Чхве Чхам, однако Ли Джин, пожав плечами, снова махнул рукой в отрицании.
– Ну что вы! Ни к чему ждать так долго, когда есть посланник Ан Хян[95].
Вдруг откуда-то снаружи послышался шум. Через калитку сада долетали голоса молодых людей, громко читавших и обсуждавших китайские книги. Пока Сан с учеными гадали, в чем же дело, внутренние ворота с грохотом распахнулись и в павильон влетела Чхэбон.
– Госпожа! Говорят, ее величество скончалась!
Все пятеро собравшихся в павильоне резко поднялись, не соблюдая установленных порядков.
– Неужто недуг ее был столь серьезен? Разве ее совсем недавно не сопровождали в храм Хёнсонса?
– Не прошло и десяти дней, как она слегла, но вдруг скончалась совсем неожиданно.
Четверо ученых друг за другом забормотали в недоверии. В сознание их вернула Сан.
– Если распространятся слухи о том, что мы устроили литературный вечер сразу после смерти ее величества, всем нам несдобровать. Прошу вас поскорее вернуться к себе. Необходимо подготовиться к национальному трауру.
Выражения их лиц переменились от смущения. Слухи о том, что они выпивают вместе, пока ее величество находится на смертном одре, легко расползутся. А поскольку встреча их была организована в исключительно политических целях, другим о ней знать не стоило – это стало бы обременительным. Как только Сан договорила, ученые спешно покинули павильон. Чхэбон, захватившая с собой лампу, освещала им путь. Оставшись в павильоне в одиночестве, Сан размышляла, наслаждаясь ночным ветерком: «Королеве было всего тридцать девять, а она так неожиданно скончалась…»
Она чувствовала: что-то вот-вот должно произойти. Теплый июньский ветерок коснулся ее щек.
То была священная земля, и в знак почтения к ее святости всяк сюда входящий благовоспитанно запахивал свои одежды. Если подняться наверх по тихой тропинке, идущей мимо причудливых скал, возникающих прямо перед глазами, на вершине горы можно увидеть большие и маленькие скопления воды – даже в жаркую погоду. Кто создал здесь все эти колодцы? Сама природа, время или мудрый дух? Точно не человек. Не хватило бы на это короткой – меньше ста лет – жизни.
– Впервые видите это? В других местах такие виды не сыскать. Должно быть, вода здесь десятки тысяч лет размывала и разрушала вершину скалы, и она стала напоминать колодец. Потому ее и прозвали Свинумсан[96] – «гора пятидесяти колодцев».
Лин кивнул старику. Гора Свинумсан, откуда открывается вид на белесое море. Здесь берет начало Тутхасан – «гора странствующих монахов», где люди отбрасывают клеши и практикуют буддизм с ясным и чистым сознанием. Она, также известная как «гора ветров», где вихри поднимаются настолько сильные, что могут сдуть и Лина со стариком, твердо стоящих на ногах, привлекла внимание Суджон-ху. Неодобрительно покачав головой, старик окинул взглядом Лина, глядевшего на священную гору, и сел, спиной прижавшись к сосне.
– Не торопитесь. Поспешите – гора вас не примет. Восхождение в горы – тоже своего рода тренировка, поэтому вы должны обдумывать каждый свой шаг и продвигаться вперед медленно и неторопливо.
– Вы не устали, господин? Если вам тяжело подниматься на гору, не лучше ли спуститься?..
– Что за вздор! Эта гора – место, где я тружусь, и она же место, где я отдыхаю. Пусть вы и в самом расцвете сил, за стариком вроде меня угнаться вам будет нелегко.
Лин с улыбкой присел рядом со стариком; даже после долгого пути по ухабистой тропе тот, совершенно не выглядя уставшим, спокойно улыбался из-под бороды.
– А еще, – игриво нахмурился старик и заговорил наигранно строгим голосом, – давно минули те годы, когда я сдал экзамен на государственную должность и заступил на службу, теперь я никакой не господин. Зовите меня учителем.
«Не наследный принц, а Вон. Зови меня по имени», – слова монаха напомнили Лину о верном друге, и тепло на душе ему стало. Называй он его по имени тогда, были бы их нынешние отношения иными? Лин, так ни разу и не осмелившийся исполнить просьбу Вона, живо откликнулся на просьбу старика.
– Пусть вы ушли с чиновничьего поста, учитель Тонан, мы нуждаемся в вашей помощи. Его высочество помнит, как откровенно вы высказывались пред его величеством и критиковали взяточничество, и хочет видеть вас подле себя и обращаться к вам за советами.
Не ответив на тихие, но совершенно серьезные слова Суджон-ху, старик отвернулся. То был не кто иной, как скитник Ли Сынхю. В прошлом он дважды отправлялся послом в Великий Улус, где заслужил особое признание своих литературных талантов. Он был человеком чести, и за шестнадцать лет, проведенных на службе, провел расследование деспотичного поведения могущественных кланов, позаботился об отставке некоторых подкупных чиновников на местах и немало раз высказал вану неодобрение его поступков и поступков его приближенных. Оставив пост, он вернулся к подножью горы Тутхасан в Самчхоке, где жил долгие годы, и теперь, пребывая в уединении, трудился над «Песнями об императорах и ванах»[97] и «Буддийскими записями»[98].
– Видите пагоду вон там? Ее построили с особой заботой, наполнили своими чаяниями. И сделано это было не в одиночку. Сперва один человек положил камень, думая о своем заветном желании, за ним – другой. Так и образовалась целая груда. У монголов, говорят, тоже строят каменные башни. Они называют их «овоо». Раз уж вы проделали весь этот путь, отчего и вам, Суджон-ху, не возложить свой камень и не помолиться об исполнении своего заветного желания?
Кончиками пальцев старик указывал в сторону, где лежала немалая груда. Эта башня из сотен больших и маленьких камней, возложенных друг на друга, ясно говорила: эта земля священна. Пагод было несколько: высокие и низкие, вытянутые в длину, словно меч, и узкие, словно скалы. Каменные башни, разбросанные тут и там, вселили и в Лина желание возложить сверху свой камень и загадать желание. Однако он не забывал о своей цели, ради достижения которой и обхаживал старика.