– Мое желание в том, чтобы вы, учитель, помогли его высочеству. Если, возложив камень, я сумею добиться его исполнения, то сделаю это с великим удовольствием.
– Каково упрямство! Мне уже семьдесят три. Какая наследному принцу польза от меня?
– Его высочество вскоре унаследует престол, поэтому на его стороне множество людей. Если бы все они всей душой понимали и поддерживали высокие и прекрасные стремления наследного принца, беспокоиться было бы не о чем, однако обязательно найдутся те, кто станет льстить ему и притворяться преданным лишь для того, чтобы удовлетворить собственную алчность. Поэтому я слишком молод, чтобы быть ему советником, – мне не хватает опыта, чтобы верно оценивать людей; его высочеству нужен человек как вы, учитель: мудрый, проницательный, умеющий находить бриллианты среди людей. Такова воля наследного принца.
– Ха-ха, воля наследного принца. Вы ведь сами убеждали его назначить советником именно меня, лишь так это и стало его волей. Никак не можете оставить старика в покое – жил бы себе и жил в уединении гор, посвятил бы остаток жизни чтению книг и сочинительству.
– Прошу прощения, – смущенно улыбнулся Лин. Как и сказал старик, человеком, который убедил Вона взять в помощники Ли Сынхю, был он сам. Что ни планируй, а сердце исполнения задуманного – люди, но люди же – помеха. Те, кто поддерживают взгляды его высочества, призывают к проведению реформ, но немыслимо, чтобы все они были искренне единодушны. Даже кровные братья мыслят по-разному, что уже говорить о людях, выношенных в разных утробах, – все они разные. И все они будут по-своему поддерживать, понимать, воспринимать, исполнять и оценивать идеи, указы наследного принца; это неизбежно. Среди них найдутся и настоящие жемчужины, и пустышки. Будут те, кто сперва будет верен, а после воспользуется властью, полученной от наследного принца, и станет угнетать народ. Найдутся и те, кто сейчас поддерживает его высочество, но, чуть чаша весов склонится к его величеству, встанут на его сторону. Лин считал, что не следует воспринимать увеличение числа их сторонников как нечто должное, но необходимо отыскать среди них способных людей, которые в будущем станут движущей силой реформ, а не помехой новаторскому видению принца – это столь же важно, как разработать план реформы, а может, и важнее. Вон выслушал его доводы и молча кивнул в согласии.
– Тогда как мне быть?
– Прислушиваться к советам человека справедливого, требовательного и строго критикующего пороки, без страха говорящего о своем мнении, – ответил Лин. «Так разве ж тебя мало?» – подмигнул ему Вон, но Суджон-ху покачал головой.
– Тогда чьи советы мне слушать?
– Ли Сынхю, бывшего приближенного его величества. Его неоднократно понижали в должности, а после и вовсе изгнали с государственного поста, но он до самого конца негативно высказывался обо всех, кто идет против закона.
– Тогда попытайся убедить этого старика!
Вон принял его предложение, и именно поэтому Лин прибыл на гору Тутхасан. Монаху были ясны помыслы Суджон-ху, однако он не дал прямого ответа и, поднявшись, молча пошел дальше.
– Мы достаточно передохнули, давайте поднимемся на вершину и сбросим клеши с души.
Старик отправился дальше, и Лину ничего не оставалось, кроме как последовать за ним по крутой тропинке. Долгое время они поднимались в тишине. Дорога явно была слишком ухабистой для семидесятитрехлетнего человека, однако Ли Сынхю, казалось, не испытывал никаких трудностей при восхождении на гору. Двигался он небыстро, но шаги его были последовательны и упорны, что произвело особое впечатление на Лина. Миновав еще часть тропы, они увидели гребень горы Чхоноксан.
– Осталось совсем немного, Суджон-ху, будьте сильным, – подбодрил его старик. С улыбкой на лице Лин следовал за монахом вверх по крутому склону и вскоре добрался до вершины. Им открылся вид на горный хребет, что простирался от Пэктусана – самой священной среди священных гор – и разрастался на юге, на севере и на западе; а далеко на востоке виднелось море. Это был самый великолепный среди великолепных пейзажей. Лин тут же понял, отчего Тутхасан называют знаменитой и священной горой. Его сердце словно стало совершенно иным – казалось, великолепие и жизненная сила открывавшихся видов пронзили самое его нутро. Лин глубоко вдохнул, будто желая впитать в себя энергию величественной горы, и наблюдавший за ним монах улыбнулся из-под бороды.
– Если я стану советником его высочества и буду вместо вас говорить ему, где он не прав, чем займетесь вы, Суджон-ху? – хрипло спросил он, отвлекая Лина, опьяненно взиравшего на пейзаж. Тот обернулся к Ли Сынхю, но не сразу нашелся что ответить. Непредвиденный удар. Старик снова атаковал. – Ваши слова звучали так, словно вы надеетесь доверить его высочество мне и покинуть его. Говорят, никому он не доверяет так, как верит вам, и ни на кого он не полагается так, как полагается на вас. Так куда же вы хотите сбежать, оставив вместо себя старика, давно ставшего бесполезным?
– Сбежать? Пока его высочество нуждается во мне, я буду делать для него все, что в моих силах, – его ответ, по-видимому, не удовлетворил Ли Сынхю, и тот покачал головой.
– Когда наследный принц взойдет на престол, он, полагаю, тотчас назначит вас первым министром и поручит все политические дела. Но вы хотите скрыться от чужих глаз. Поэтому вы собираете и воспитываете людей для его высочества и даже стариков вроде меня к делам государства привлекаете, но на самом деле внимания вам не избежать.
– Мы с его высочеством в кровном родстве, поэтому мое вмешательство в дела государства будет ему во вред. Кроме того, отец велел мне не вмешиваться в управление страной и избегать участия в борьбе политических группировок. Я поддерживаю наследного принца, и потому, конечно, уже участвую в такой борьбе, однако в будущем я хочу оставаться в тени, а после восшествия его высочества на престол мне должно и от этой тени не оставить ни следа.
– И куда ж тогда примените свои выдающиеся таланты?
Куда применит? Лин вновь замешкался с ответом. У него, конечно, были желания. Поделиться ими он не мог – нельзя было говорить о таком вслух, – однако Суджон-ху ясно представлял будущее, о котором так долго думал и грезил. То были яркие мгновения обыкновенной жизни. Вот он сам, вот она, его друг и спутница жизни на долгие годы, а вот и Вон – приехал навестить их и подарить минуты отдыха своему телу, уставшего от дел государства. Они пьют чай и делят беседу. Мечты, неосуществимые грезы. Лин устремил взгляд к широкому морю, которое, казалось, готово было принять все его думы, и одиноко улыбнулся.
– Не знаю, наверное, буду просто вести тихую жизнь как дальний родственник вана. Думаю, лучше всего было бы поселиться где-нибудь в приграничье, завести хозяйство и защищаться от набегов. Прямо как вы когда-то, учитель.
– Ха-ха, королевская чета – и завести хозяйство! Неплохо, – рассмеялся старик. Когда он поселился у горы Тутхансан и стал заниматься земледелием, отбиваясь от монгольских набегов, ему было двадцать девять. Но он прибыл не из желания посвятить себя этому. Тогда Ли Сынхю сдал экзамены на чин и ехал навестить свою овдовевшую мать, однако монголы преградили ему путь, и оставалось лишь осесть здесь. Он был готов заступить на должность в любую секунду и даже посылал стихи влиятельным при дворе людям.
За годы службы он успел повидать всякое и постоянно бранил беззаконие и безнравственность, поэтому и лишился поста. Так в свои пятьдесят шесть, пережив немало взлетов и падений, он, человек почтенного возраста, вновь стал жить здесь. Но мог ли желать такой жизни стоящий перед ним юноша – до сих пор невинный и непорочный. Однако в глазах Лина не было ни капли лжи. Не верилось, что этот молодой человек, по праву рождения вхожий в королевскую семью и приближенный к будущей власти, желал жизни, о которой говорил, но Ли Сынхю и правда почувствовал в нем искренность.
– У вас нет причин жить затворником на корёской земле, – между делом сказал он, и пальцы Лина задрожали. Казалось, монаху удалось разглядеть чувства, которые он прятал в глубине души даже от самого себя. Ну конечно – со стариком нельзя терять бдительность. – Навыки мои скромны, но я сочинил семисложный стих обо всем, что с давних пор и по сей день связывает императорский двор с нашей страной. Я собрал и описал все основные события в истории императорского двора, от Паньгу[99] до царства Цзинь, и в истории Корё, от Тангуна до династии Ван, чтобы передать мудрость, которую стоит передавать, и предостеречь от ошибок, от которых стоит предостерегать. У каждой из наших стран есть уникальный исток, есть история, что бежит вперед сродни длинной реке, есть люди, что несут эту историю на своих плечах и хранят ее в своих душах, есть и земля, по которой ступают эти люди. Но разве ж только наши страны таковы? Разве это не касается и монголов, и арабов, что привозят свои товары в Пённандо[100], и мусульман, живущих в Кэгёне, и даже голубоглазых рабов, пришедших в Корё через огромную пустыню? Время течет, династии и правители сменяют друг друга, и совершенно ясно, чему это должно нас научить, но с землей все иначе: корёсцы уезжают из Корё в другие страны, а люди тех стран едут к нам, и это открывает нам глаза на прежде неизвестные истины, дарует нам важные осознания. Так было и с мудростью Будды, которая пришла к нам из Индии. Поэтому, когда придет время и на родной земле вам дела больше не найдется, когда вы пожелаете зажить в уединении, место вам всегда найдется, даже если вы покинете Корё. – Лин с серьезным лицом слушал старика, который говорил так, словно слова его станут частью новой книги. Свою речь он закончил легким полушутливым вопросом. – Старика хотите отправить на службу ко двору, но сами и не думаете сбежать? Разве ж такое возможно?
Оставив позади Лина, у которого вновь стало тяжело на душе, старик первым стал спускаться с горы. Вслед за ним пошел и Суджон-ху; по дороге с вершины он любовался открывавшимися видами на гордые хребты и бескрайнее море. Спустившись безмолвно, – как и поднимались на гору – они направились в храм Канджанса