– Ваше высочество, судя по его словам, мой брат не замышлял ничего дурного и не прятал заговорщиков. Наоборот, он…
– Довольно!
Тан застыла в удивлении. Никогда прежде он не был с ней так резок, ни разу не повышал на нее голос. В обычный день он бы извинился за то, что напугал ее, и успокоил свою супругу, но сейчас все было иначе. Ей не следовало защищать брата. Вон и сам знал все, что она собиралась сказать. Что бы Лин ни делал вплоть до этой секунды, у него всегда была веская причина, а помыслы его были направлены лишь на благо наследного принца. Будь то скрытая или явная – неважно, – преданность Лина никогда не вызывала сомнений. Но! Важно было не содержание приказа. Доверившись Суджон-ху, подчиненный Вона нарушил его приказ. Пусть это и было на пользу его высочеству, самолюбие принца было задето, а это уже не исправить. В этой ситуации он не мог улыбнуться и сделать вид, будто все в порядке, – подданный Вона выказал веру его другу, а не ему самому.
Прямо сейчас он не желал слышать ни единой попытки оправдать Лина. Вон сам все знал, и что теперь? Важны сейчас были не вероломство или что-то такое! Не спуская глаз с Чан Ыя, Вон наконец спросил:
– Ты сказал, вы с Лином вместе ездили в Покчжончжан за Чоном. Это было в ваш прошлый приезд в Корё? Когда я отправил вас следить за поставкой императорского риса?
– Да.
Так давно! Вон снова почувствовал себя преданным и заскрипел зубами. Несмотря на их искренность, прямо сейчас и Лин, и Чан Ый были ненавистны Вону. Эта ненависть возникла от того, что он вдруг почувствовал себя недалеким. Наследный принц перевел взгляд на Ван Чона, что до сих прятался за спиной у сестры.
– Чон, кому ты донес на Лина, госпожу из Хёнэтхэкчу и ученых, о которых я забочусь? Отвечай сейчас же, или лишишься головы.
– Я приказал Ха-хань Шэню составить донос, а назавтра отправить его в Сунмасо. Он, должно быть, занимается этим прямо сейчас, я пойду к нему и велю это прекратить.
– Нет, ты займешься не этим. Выбрось это из головы. Забудь обо всем, что слышал в Покчжончжане, обо всем, что рассказал сегодня, и особенно – о самбёльчхо. Вот чем ты займешься. Больше никогда не упоминай этого и даже легких подозрений взращивать в людях не смей. Если я услышу хоть слово об этом, тебя тотчас казнят. Прошли годы с тех пор, как ты услышал разговор об этой группировке, но все это время ты преступно молчал. Молчать и дальше будет не так сложно, верно?
Ван Чон пал ниц. На кону стояла его собственная жизнь, а вовсе не жизнь его брата. Если ситуация, которую он создал, открыв рот, не разрешится так, как того хочет наследный принц, он в конце концов отправится в загробный мир. Увидев, как Тан обхватила дрожащие плечи брата, чтобы успокоить того, Вон подошел вплотную к Чан Ыю. Испугавшись гнева его высочества, чье разъяренное дыхание чувствовал на себе, тот сухо сглотнул. Так тихо, что даже стоявший рядом Чан Ый не мог его расслышать, Вон прошептал:
– Чан Ый! Ты понимаешь тяжесть своих преступлений, о пощаде проси поступками. Немедленно собери всех воинов моего дворца, кто тренировался в Кымгвачжоне, и вели им седлать лошадей – пусть ждут меня. Затем отправляйся в дом Хань Шэня, разорви написанный им донос и вели кому-нибудь пока запереть его дома, а затем скачи к Лину. Он должен быть у себя – ждать, пока я позову. Отвези его «Пённанджон», но ничего ему не говори! Запомни: скажешь ему хоть слово, и я сочту это предательством меня лично. И не смей колебаться. В этом деле скорость – вопрос жизни и смерти.
Чан Ый умчался со скоростью ветра. Тогда Вон подошел к Чин Квану и велел ему:
– Ты тоже собирай людей и отправляйся в Покчжончжан – сожгите все посемейные списки местных жителей. Вам, конечно, незачем говорить, кто вы и по чьему приказу явились. Понимаешь меня? И отвези госпожу из Хёнэтхэкчу в Кымгвачжон. Уничтожь все, что можно посчитать доказательством их вины, – чем бы это ни было. Если понадобится, можешь сжечь хоть весь Покчжончжан. Но проследи, чтобы было невозможно определить, кто это сделал.
Слегка склонив голову, Чин Кван без промедления покинул комнату, как и Чан Ый.
Приложив ладонь ко лбу, Вон вздохнул. Он отдавал приказы так ладно, словно продумывал их долгое время, но на самом деле мысли его до сих пор оставались спутанными: он не знал, как лучше покончить с этим. И даже не был уверен, чего желает добиться в итоге.
«Пока Лин и Сан рядом со мной, дело не будет кончено. Даже если уничтожить все доказательства, однажды кто-нибудь снова станет обсуждать это. Не лучше ли было просто убить Хань Шэня и Чона?» – гадал он.
Вон хотел было бросить сердитый взгляд на виновника этой катастрофы, но и опомниться не успел, как встретился глазами со своей супругой, которая безучастно смотрела на него. А лицо ее вопреки этому посинело от беспокойства и страха. Он смотрел на нее так, словно перед ним стояла незнакомка. Его собственная супруга пыталась устроить Лину с Сан побег, не спросив его. Нет, она пыталась сделать это тайно – чтобы он не узнал.
«Почему, Тан? – задавался вопросом он. – Ты ведь знала, что они для меня сродни собственным копиям, нет, сродни части меня самого, так почему собиралась так легко нас разлучить?» Но вслух спросил он о другом.
– Думаешь, сбеги они вдвоем, были бы счастливы?
«Не знаю», – проглотила она. Супруг больше не казался ей сердитым. Брови его были слегка нахмурены, но от печали, а не от гнева. Его пухлые алые губы слегка подрагивали, будто он вот-вот заплачет. «Не знаю», – снова проглотила она. Тан была искренна. Нет, важно было не это. Ее не волновало, сбегут ли они вдвоем и будут ли счастливы. Что ее волновало, так это несчастный вид стоявшего напротив супруга: печальные глаза, подрагивающие, будто он вот-вот заплачет, губы. Теперь, когда она знала, что из-за Лина и Сан светлое лицо ее супруга омрачила тень, которая не появилась бы, покинь его она сама, его жена, Тан подумала, что их побег был бы счастьем. Не для них – для нее. Даже если не счастьем, так хотя бы спокойствием на душе. Поэтому она ответила:
– …Да.
Правда? Вон дернул плечом. Повернувшись к Тан спиной, он почувствовал жар в горле.
– Но Лин ведь говорил, что Сан ему просто друг? Так почему совместный побег осчастливил бы их? Ведь им пришлось бы оставить меня.
«Если посмотреть на это так, рядом с его высочеством они несчастны, – подумала Тан. – И я тоже». Она чувствовала, что их троих окружает сплошная неприступная стена, и спросила:
– Как вы поступите с ними? Есть ли способ удержать их обоих подле вашего высочества?
Ответа не последовало – зашумела открывшаяся и тут же закрывшаяся дверь. Ван Чон, прежде лежавший на полу неподвижно, будто мертвый, поднялся и подошел к сестре.
– Как вы справитесь с этим, ваше высочество? Лин и Сан будут в порядке?
– Прямо сейчас я понятия не имею.
Тан прошла через комнату и открыла окно. Дни теперь становились короче, и солнце почти ушло. Стали сгущаться сумерки.
– Кажется, ночь сегодня предстоит долгая.
Тан безучастно смотрела на красные пятна опустевшего сада: на другой его стороне до сих пор лежали сухие листья. Тьма, облизываясь, медленно поглощала сумрачное, тусклое небо.
Прибирать было нечего – в домике с соломенной крышей царила совершенная чистота. Сам он был маленьким, да и домашней утвари там почти не было, поэтому, чтобы он заблестел, достаточно было похлопотать совсем немного. Утром и вечером в домике убирались ноби, но этой ночью Сан вдруг стала наводить порядок сама и обнаружила, что польза от уборки состоит не только в том, что комната после благоухает чистотой, но и в том, что она помогает привести мысли в порядок. Всякий раз как Сан убирала что-то – потрепанную шкатулку для иголок и ниток, ткани, из которых шили одежду, книги и остатки своего перекуса – она, казалось, избавлялись и от грязи, оставшейся у нее на душе. Да, сделать что-нибудь своими руками стоило. Закончив уборку, она удовлетворенно оглядела чистую комнату и устало опустилась на кровать – изрядно постаралась. Потянувшись и откинув голову назад, она открыла глаза – почувствовала, как кончики ее вытянутых пальцев коснулись пола возле кровати, где лежал небольшой сверток. Ранее она сложила туда несколько украшений с драгоценностями и одежду. Когда бы ни пришло ей время покинуть этот домик, с собой нужно будет взять один лишь сверток.
«Когда же я наконец уйду отсюда вместе с ним? Завтра? Через месяц? Через год?» – подумала Сан и вдруг разразилась смехом. Она самой себе казалось забавной: так спешно прибиралась и складывала вещи, будто уже этой ночью покинет свой домик, хотя это может так никогда и не произойти. И это все от одной лишь его фразы:
– Давай вместе уедем из Корё, Сан.
Она прекратила играть на свирели и посмотрела на Лина, что лежал, скрестив руки на груди. Глаза умиротворенно закрыты, губы плотно сжаты. Ей показалось? Не было и намека на то, что его губы размыкались хоть на мгновение, поэтому Сан засомневалась в собственном слухе. Она долго глядела на него сверху вниз, но он совсем не шевелился – словно спал. У входа в пещеру, где во время нападения монголов укрывались местные жители, шумел лишь холодный ветер: налетал порывами и разбивался о стены. Показалось. Сан снова взялась за свирель. Так сильно хотела покинуть родные земли вместе с ним, что уже голоса чудиться начали! Ее смиренная улыбка наполнилась печалью. Только она приложила инструмент к губам, ей вновь послышались те же слова:
– Давай вместе уедем.
Чудившиеся ей слова теперь звучали яснее и громче. Нет, ей не могло почудиться – голос был слишком уверенным и четким. Она вновь обернулась к Лину, и их взгляды встретились – в какой-то момент он открыл глаза. Черные зрачки на фоне кристально-белых глаз. Он выглядел искренне и серьезно. О Небо! Сан вдруг уткнулась в колени лицом. Вздрогнув от ее вскрика, Лин вскочил и обхватил ее плечи.
– Сан, Сан! В чем дело? Ты в порядке?
– Болван…
Она потеряла дар речи. Даже не заплакала. Но так удивилась, что на мгновение совсем забыла, как разговаривать. «Давай уедем вместе», – как давно она мечтала об этих словах! Как можно так неожиданно, так легко и так небрежно говорить то, что она и не надеялась услышать! Она подняла голову и улыбнулась с таким лицом, будто вот-вот заплачет. Ну конечно, она уедет с ним. В глубоком облегчении он заключил ее в свои объятия.