И Саша вдруг понимает, что написанный им рассказ, который он считал своим лучшим произведением, абсолютно ничего не значит. Что все прожитое и описанное им, не имеет никакого отношения к той жизни, которую он видит перед собой сейчас. Конечно, сохранил о Вдовьем доме детские воспоминания, но реальность выглядит совсем по-другому, и чтобы ее изобразить, нужно в нее погрузиться, вновь вдохнуть давно забытые запахи, вновь привязать себя за ногу к кровати и так лежать, накрывшись тюфяком с головой.
Тихо в этой норе, как во чреве кита, куда пророка Иону за неповиновение заточил Бог.
Вспоминает в этой тишине рассказ Сережи Уточкина о том, как он, спрятавшись в кабинете отца под столом, стал невольным свидетелем вынесения смертного приговора своему родителю.
Вот и сейчас Любовь Алексеевна рассказывает Сургучёвой о том, что убийцу ее мужа Анисимова приговорили к смертной казни через повешение и привели приговор в исполнение в Бутырской тюрьме. Слышно, как она листает страницы книги, где об этом написано, и читает вслух описание гибели душегуба. Она наслаждается сценами унижения Анисимова, его эпилептического припадка и агонии.
Саше становится страшно, потому что он понимает, что маменька читает его рассказ, опубликованный под псевдонимом.
Закончив чтение, Любовь Алексеевна сообщает, что в целом рассказ ей не понравился, потому что ей стало жалко и главную героиню Машу, и ротмистра Филиппова, ведь он так похож на ее сына, а этого быть не должно. Жалеть, как и любить надо всегда кого-то одного. Покашливает. Слышно, как Сургучёва соглашается с ней и говорит, что вот она, например, всегда любила и жалела только своего супруга-покойника Павла Дмитриевича, хотя и был он человеком тяжелого характера, страдал от гипертонии и умер от апоплексического удара.
– Да что же вы такое говорите, матушка моя? – восклицает Любовь Куприна, – все о покойниках, да о покойниках! Мой Сашенька, слава Богу, жив и здоров.
В ответ Сургучёва начинает обиженно ворчать…
Вернувшись в Петербург, Александр Иванович сразу приступил к написанию новой повести, однако вскоре бросил, поняв, что уже писал об этом, что, в очередной раз открывая шкатулку и перечитывая старые записные книжки и письма маменьки, он ходит по замкнутому кругу, не имея сил вышагнуть из него, из раз и навсегда сложившейся истории, звучание которой он уже нашел однажды.
Да, когда-то наслаждался этой музыкой, но теперь она стала невыносимой, и потому он открывает дверь в комнату, где музицирует Мария Карловна, и просит ее прекратить играть на фортепьяно.
Александр Иванович открывает окно, снимает с цепочки ключ от шкатулки, размахивается и бросает его.
Ключ летит над городом.
Планирует.
Ключ достигает воды и врезается в ее толщу, оставляя на поверхности пузырящуюся воронку, которая засасывает в себя вихляющую ноту всплеска – как каркающий глоток, как кнаклаут, как щелчок задвижки, как удар по стеклу указательным пальцем правой руки.
И сразу уходит ко дну, где зарывается в ил, а густая непроглядная толща смыкается над ним.
Нет, теперь его во век не сыскать, будет себе перемещаться по воле течения, покрываясь илом и ржавчиной. Может быть даже, и до моря таким образом доберется, где все дно усеяно такими же выброшенными ключами…